Варнер выпустил его. – Марш домой, – сказал приказчик. Мальчик послушно повернулся, чтобы пройти через лавку. Варнер дернул его назад.
– Не сюда, – сказал он.
Мальчик прошел через галерею и стал спускаться с крыльца в своем тесном комбинезоне, который жестко топорщился на его тощих боках. Прежде чем нога его коснулась земли, он что-то вытащил из кармана и запихнул в рот; уши его снова едва заметно задвигались вместе с челюстью.
– Хуже крысы, правда? – сказал приказчик.
– Какая, к черту, крыса! – сказал Варнер, хрипло дыша. – Хуже козла в огороде. Вот увидишь, как он разделается с ремнями, вожжами, холстами и подпругами, заберется в лавку с черного хода, все слопает, сожрет меня, вас и его – всех троих. А потом, не сойти мне с этого места, и отвернуться-то страшно будет – а ну как он перебежит дорогу и примется за хлопкоочистилку и кузню. Ну, вот что. Если я еще хоть раз поймаю его здесь, то поставлю в лавке медвежий капкан. – И он вместе с приказчиком вышел на галерею. – Доброе утро, джентльмены, – сказал он.
– Кто это был, Джоди? – спросил Рэтлиф.
Не считая приказчика, державшегося в отдалении, стояли только они двое, и теперь, когда они были рядом, стало заметно сходство между ними – сходство смутное, неуловимое, неопределенное, не во внешности, не в манере говорить, одежде или складе ума; и уж конечно, не во внутреннем облике. Тем не менее сходство было, так же как было и неискоренимое различие, потому что на Джоди легла печать его судьбы; придет время, и он состарится; Рэтлиф тоже; но того, в шестьдесят пять лет, поймает и женит на себе девчонка, которой не будет и семнадцати, и до конца его дней станет мстить ему за свой пол; Рэтлифа же – никто и никогда.
Паренек медленно брел по дороге. Он снова вынул что-то из кармана и сунул в рот.
– Это мальчишка А. О., – сказал Варнер, – клянусь богом, я сделал все, чтоб его отвадить, разве только яду в витрину не подсыпал.
– Как? – сказал Рэтлиф. Он быстро окинул взглядом все лица; на собственном его лице промелькнуло не только удивление, но почти испуг. – Я думал…позавчера вы, ребята, сказали мне… вы мне сказали, что приезжала женщина, молодая женщина с ребенком… И вот теперь… – сказал он. – Как же так?
– Это другой, – сказал Варнер. – Чтоб у него ноги поотсыхали! Ну, что, Эк, говорят, ты поймал одну из своих лошадей?
– Да, поймал, – сказал Эк. Он и мальчик покончили с галетами и сыром, и теперь он сидел у стены, держа в руках пустой пакет.
– Да, ту самую, – сказал Эк.
– Па, а вторую ты подари мне, – сказал мальчик.
– Ну и что же?
– Она себе шею сломала, – сказал Эк.
– Это я знаю, – сказал Варнер. – Но как? – Эк не шевелился. Глядя на него, они почти воочию могли видеть, как он выбирает и накапливает слова, фразы. Варнер, глядя на него сверху вниз, засмеялся хриплым натужным смехом, со свистом всасывая воздух сквозь зубы. – Я расскажу вам, как было дело. Эк с мальчишкой пробегали за ней почти сутки и наконец загнали ее в тот тупик, что возле дома Фримена. Они сообразили, что через Фрименов восьмифутовый забор ей не перескочить, ну вот и натянули у входа в тупик, на высоте трех футов от земли, веревку. Ну а лошадь, понятное дело, когда добежала до конца тупика и уперлась в конюшню Фримена, поворотила, как Эк и рассчитывал, назад и понеслась по тупику, ни дать ни взять вспугнутая ворона. Наверно, веревки она и не заметила. Миссис Фримен выбежала на крыльцо и все видела. Она говорит, что когда лошадь налетела на веревку, она была похожа на большую рождественскую шутиху. Ну, а второй твоей лошади и след простыл, так, что ли?
– Да, – сказал Эк. – Я не углядел даже, в какую сторону она побежала.
– Подари ее мне, па, – сказал мальчик.
– Погоди, прежде надо ее поймать, – сказал Эк. – А там видно будет.
Вечером того же дня бричка Рэтлифа стояла у ворот Букрайта, и сам Букрайт стоял рядом, на дороге.
– Ты ошибся, – сказал Букрайт. – Он вернулся.
– Он вернулся, – сказал и Рэтлиф. – Я неверно судил об его… ну, не выдержке, это не то слово, и, уж конечно, не об отсутствии выдержки. Но я не ошибся.
– Чепуха, – сказал Букрайт. – Вчера его целый день не было. Правда, никто не видел, чтоб он ехал в город или возвращался оттуда, но всякому ясно, что он был там. Ни один человек, даже если он Сноупс, не допустит, чтоб его родича сгноили в тюрьме.
– Он недолго там просидит. До суда остается меньше месяца, а потом, когда его упекут в Парчмен , он снова будет на свежем воздухе. И даже снова станет работать по хозяйству, пахать. Конечно, это будет не его хлопок, но ведь он никогда не выручал за свой хлопок достаточно, чтобы хоть как-нибудь перебиться.
– Чепуха, – сказал Букрайт. – Ни за что не поверю. Флем не допустит, чтоб его отправили на каторгу.
– Допустит, – сказал Рэтлиф. – Потому что Флему нужно погасить все эти ходячие векселя, которые то и дело появляются то здесь, то там. Он хочет избавиться навсегда хотя бы от некоторых.
Они поглядели друг на друга – Рэтлиф, серьезный и спокойный в своей синей рубашке, Букрайт тоже серьезный, сосредоточенный, нахмурив черные брови.
– Но ведь ты, кажется, говорил, что вы с ним вместе сожгли эти векселя?
– Я говорил, что мы сожгли два векселя, которые дал мне Минк Сноупс. Но неужто ты думаешь, что кто-нибудь из Сноупсов хоть в чем-то может целиком довериться клочку бумаги, который можно спалить на одной спичке? Или ты думаешь, кому-нибудь из Сноупсов это невдомек?
– Вот как, – сказал Букрайт. – Ха, – сказал он невесело, – небось ты и Генри Армстиду вернул его пять долларов.
Рэтлиф отвернулся. Лицо его изменилось; на нем мелькнуло какое-то мимолетное, лукавое, но не смеющееся выражение, потому что глаза не смеялись; потом оно исчезло.
– Мог бы вернуть, – сказал он. – Но не сделал этого. Мог бы, будь я уверен, что на этот раз он купит что-нибудь такое, что убьет его до смерти, как сказала миссис Литтлджон. И кроме того, я защищал не Сноупса от Сноупсов. И даже не человека от Сноупса. Я защищал даже не человека, а безобидную тварь, которой одно только и надо: ходить да греться на солнце, которая никому не могла бы причинить зла, даже если б захотела, и не захотела бы, даже если бы могла, все равно как я не стал бы стоять в стороне и смотреть, как крадут кость у собаки. Нет, я создал их Сноупсами, и не я создал тех людей, что сами подставляют им задницу. Я мог бы сделать больше, но не стану. Слышишь, не стану!
– Хватит, – сказал Букрайт. – Легче на поворотах, перед тобой просто холмик. Говорю тебе – хватит.
2
Оба дела – Армстид против Сноупса и Талл против Экрема Сноупса (да и вообще против всех Сноупсов и даже против Варнера, которого, как знал весь поселок, обозленная жена Талла тоже старалась запутать) – по взаимной договоренности сторон слушались в суде другого округа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Не сюда, – сказал он.
Мальчик прошел через галерею и стал спускаться с крыльца в своем тесном комбинезоне, который жестко топорщился на его тощих боках. Прежде чем нога его коснулась земли, он что-то вытащил из кармана и запихнул в рот; уши его снова едва заметно задвигались вместе с челюстью.
– Хуже крысы, правда? – сказал приказчик.
– Какая, к черту, крыса! – сказал Варнер, хрипло дыша. – Хуже козла в огороде. Вот увидишь, как он разделается с ремнями, вожжами, холстами и подпругами, заберется в лавку с черного хода, все слопает, сожрет меня, вас и его – всех троих. А потом, не сойти мне с этого места, и отвернуться-то страшно будет – а ну как он перебежит дорогу и примется за хлопкоочистилку и кузню. Ну, вот что. Если я еще хоть раз поймаю его здесь, то поставлю в лавке медвежий капкан. – И он вместе с приказчиком вышел на галерею. – Доброе утро, джентльмены, – сказал он.
– Кто это был, Джоди? – спросил Рэтлиф.
Не считая приказчика, державшегося в отдалении, стояли только они двое, и теперь, когда они были рядом, стало заметно сходство между ними – сходство смутное, неуловимое, неопределенное, не во внешности, не в манере говорить, одежде или складе ума; и уж конечно, не во внутреннем облике. Тем не менее сходство было, так же как было и неискоренимое различие, потому что на Джоди легла печать его судьбы; придет время, и он состарится; Рэтлиф тоже; но того, в шестьдесят пять лет, поймает и женит на себе девчонка, которой не будет и семнадцати, и до конца его дней станет мстить ему за свой пол; Рэтлифа же – никто и никогда.
Паренек медленно брел по дороге. Он снова вынул что-то из кармана и сунул в рот.
– Это мальчишка А. О., – сказал Варнер, – клянусь богом, я сделал все, чтоб его отвадить, разве только яду в витрину не подсыпал.
– Как? – сказал Рэтлиф. Он быстро окинул взглядом все лица; на собственном его лице промелькнуло не только удивление, но почти испуг. – Я думал…позавчера вы, ребята, сказали мне… вы мне сказали, что приезжала женщина, молодая женщина с ребенком… И вот теперь… – сказал он. – Как же так?
– Это другой, – сказал Варнер. – Чтоб у него ноги поотсыхали! Ну, что, Эк, говорят, ты поймал одну из своих лошадей?
– Да, поймал, – сказал Эк. Он и мальчик покончили с галетами и сыром, и теперь он сидел у стены, держа в руках пустой пакет.
– Да, ту самую, – сказал Эк.
– Па, а вторую ты подари мне, – сказал мальчик.
– Ну и что же?
– Она себе шею сломала, – сказал Эк.
– Это я знаю, – сказал Варнер. – Но как? – Эк не шевелился. Глядя на него, они почти воочию могли видеть, как он выбирает и накапливает слова, фразы. Варнер, глядя на него сверху вниз, засмеялся хриплым натужным смехом, со свистом всасывая воздух сквозь зубы. – Я расскажу вам, как было дело. Эк с мальчишкой пробегали за ней почти сутки и наконец загнали ее в тот тупик, что возле дома Фримена. Они сообразили, что через Фрименов восьмифутовый забор ей не перескочить, ну вот и натянули у входа в тупик, на высоте трех футов от земли, веревку. Ну а лошадь, понятное дело, когда добежала до конца тупика и уперлась в конюшню Фримена, поворотила, как Эк и рассчитывал, назад и понеслась по тупику, ни дать ни взять вспугнутая ворона. Наверно, веревки она и не заметила. Миссис Фримен выбежала на крыльцо и все видела. Она говорит, что когда лошадь налетела на веревку, она была похожа на большую рождественскую шутиху. Ну, а второй твоей лошади и след простыл, так, что ли?
– Да, – сказал Эк. – Я не углядел даже, в какую сторону она побежала.
– Подари ее мне, па, – сказал мальчик.
– Погоди, прежде надо ее поймать, – сказал Эк. – А там видно будет.
Вечером того же дня бричка Рэтлифа стояла у ворот Букрайта, и сам Букрайт стоял рядом, на дороге.
– Ты ошибся, – сказал Букрайт. – Он вернулся.
– Он вернулся, – сказал и Рэтлиф. – Я неверно судил об его… ну, не выдержке, это не то слово, и, уж конечно, не об отсутствии выдержки. Но я не ошибся.
– Чепуха, – сказал Букрайт. – Вчера его целый день не было. Правда, никто не видел, чтоб он ехал в город или возвращался оттуда, но всякому ясно, что он был там. Ни один человек, даже если он Сноупс, не допустит, чтоб его родича сгноили в тюрьме.
– Он недолго там просидит. До суда остается меньше месяца, а потом, когда его упекут в Парчмен , он снова будет на свежем воздухе. И даже снова станет работать по хозяйству, пахать. Конечно, это будет не его хлопок, но ведь он никогда не выручал за свой хлопок достаточно, чтобы хоть как-нибудь перебиться.
– Чепуха, – сказал Букрайт. – Ни за что не поверю. Флем не допустит, чтоб его отправили на каторгу.
– Допустит, – сказал Рэтлиф. – Потому что Флему нужно погасить все эти ходячие векселя, которые то и дело появляются то здесь, то там. Он хочет избавиться навсегда хотя бы от некоторых.
Они поглядели друг на друга – Рэтлиф, серьезный и спокойный в своей синей рубашке, Букрайт тоже серьезный, сосредоточенный, нахмурив черные брови.
– Но ведь ты, кажется, говорил, что вы с ним вместе сожгли эти векселя?
– Я говорил, что мы сожгли два векселя, которые дал мне Минк Сноупс. Но неужто ты думаешь, что кто-нибудь из Сноупсов хоть в чем-то может целиком довериться клочку бумаги, который можно спалить на одной спичке? Или ты думаешь, кому-нибудь из Сноупсов это невдомек?
– Вот как, – сказал Букрайт. – Ха, – сказал он невесело, – небось ты и Генри Армстиду вернул его пять долларов.
Рэтлиф отвернулся. Лицо его изменилось; на нем мелькнуло какое-то мимолетное, лукавое, но не смеющееся выражение, потому что глаза не смеялись; потом оно исчезло.
– Мог бы вернуть, – сказал он. – Но не сделал этого. Мог бы, будь я уверен, что на этот раз он купит что-нибудь такое, что убьет его до смерти, как сказала миссис Литтлджон. И кроме того, я защищал не Сноупса от Сноупсов. И даже не человека от Сноупса. Я защищал даже не человека, а безобидную тварь, которой одно только и надо: ходить да греться на солнце, которая никому не могла бы причинить зла, даже если б захотела, и не захотела бы, даже если бы могла, все равно как я не стал бы стоять в стороне и смотреть, как крадут кость у собаки. Нет, я создал их Сноупсами, и не я создал тех людей, что сами подставляют им задницу. Я мог бы сделать больше, но не стану. Слышишь, не стану!
– Хватит, – сказал Букрайт. – Легче на поворотах, перед тобой просто холмик. Говорю тебе – хватит.
2
Оба дела – Армстид против Сноупса и Талл против Экрема Сноупса (да и вообще против всех Сноупсов и даже против Варнера, которого, как знал весь поселок, обозленная жена Талла тоже старалась запутать) – по взаимной договоренности сторон слушались в суде другого округа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114