– Значит, ты отказываешься навещать его?
– А что мне еще делать? Он очень явно показал, что не желает, чтоб я его беспокоила. Неужели ты хочешь, чтобы я бывала там, где я не нужна?
Он проглотил раздражение, стараясь говорить спокойно, стараясь подравняться к ее спокойствию:
– Неужели ты не понимаешь, что я ни в чем тебя не принуждаю? Я только хочу помочь этому мальчику встать на ноги. Представь себе, что это Бобби, представь себе Боба на его месте, в таком состоянии.
– Пожалуйста, сам с ним возись, а я не буду.
– Посмотри на меня! – сказал он так спокойно, так сдержанно, что она застыла, затаив дыхание. Он крепко взял ее за плечо.
– Не обращайся со мной так грубо, – сказала она, отвернувшись.
– Так вот, слушай. Не смей больше встречаться с этим мальчишкой, с Фарром. Поняла?
Глаза у нее стали бездонными, как морская вода.
– Ты меня поняла? – повторил он.
– Да, я слышу.
Он встал. Сходство между ними было поразительное. Он обернулся у дверей, встретил ее упрямый, безразличный взгляд.
– Я не шучу, Си!
Вдруг ее глаза затуманились.
– Мне надоели мужчины, я устала. Думаешь, я буду огорчаться?
Двери за ним закрылись, она лежала, уставившись на непроницаемую, гладкую их поверхность, слегка проводя пальцами по груди, по животу, рисуя концентрические круги по телу, под одеялом, думая: «А как это бывает, когда ребенок?», ненавидя тот неизбежный миг, когда это случится, когда нарушится ее бесполая стройность, когда ее тело исковеркает боль.
13
Мисс Сесили Сондерс, в бледно-голубом полотняном платьице, зашла к соседке с утренним визитом, вся расплываясь в улыбках. Женщины ее недолюбливали, и она это знала. Но она умела обращаться с ними, при всей своей неискренности, покорять их хотя бы на время своим безукоризненным поведением. В ней было столько такта, столько грациозного внимания, что судачили о ней лишь за ее спиной. Никто не мог ей сопротивляться. Она с таким интересом слушала всякие сплетни и пересуды. И только потом становилось понятно, что она не принимала в них никакого участия. А для этого и вправду нужен большой такт.
Она мило поболтала с хозяйкой в саду, пока та возилась с цветами, потом, попросив разрешения и получив его, пошла в дом к телефону.
14
Мистер Джордж Фарр, бесцельно слоняясь по галерее около суда, еще издали увидел и безошибочно узнал ее на тенистой улочке, заметил ее быструю, нервную походку. Он весь расплылся, медленно, с наслаждением лаская ее взглядом. Вот как надо с ихним братом, пускай сами к тебе бегут. Он забыл, что названивал ей без толку раз пять за последние сутки. Но она так безукоризненно изобразила удивление, так равнодушно поздоровалась с ним, что он перестал верить своим ушам.
– Ну, вот! – сказал он. – А я-то думал, что к тебе никаким чертом не дозвониться!
– Да? – Она остановилась, казалось, что она вот-вот заторопится дальше, и это было неприятно.
– Ты болела, что ли?
– Да, вроде того. Ну, что ж, – и она пошла было дальше, – очень рада, что мы повидались. Позвони мне как-нибудь еще. Ладно?
– Но, Сесили, как же так…
Она опять остановилась, посмотрела на него через плечо с подчеркнуто-вежливой выдержкой:
– Что?
– Куда ты идешь?
– О-о, у меня столько поручений. Всякие покупки для мамы. Прощай!
Она пошла, и голубое полотно платья свежо и нежно приладилось к ее походке. Медленно, как время, проехал негр на громадном фургоне и разделил их. Джорджу казалось, что фургон никогда не проедет, и он обежал его, бросился за ней.
– Осторожней! – быстро сказала она. – Папа тут, в городе. Мне не велели с тобой встречаться. Родители против тебя.
– За что? – растерянно и тупо спросил он.
– Не знаю. Может быть, услышали, что ты бегаешь за женщинами. Боятся, что ты меня погубишь. Наверно, за это.
Он был явно польщен:
– Ну, брось!
Они шли под навесами магазинов. На площади неподвижно стояли сонные лошади и мулы, запряженные в фургоны. Вокруг них плыл, сгущался, набегал откровенный запах немытых тел – негры толпились вокруг, на каждом было хоть что-нибудь из бывшего офицерского обмундирования. В их тягучих, ровных голосах, в их беззаботном, искреннем смехе, слитом с сонным полуденным часом, слышались какая-то скрытая стихийная горечь и покорность.
На углу стояла аптекарская лавочка со стеклянным шаром в каждом окне; жидкость, наполнявшая их, когда-то красная в одном и зеленая в другом, теперь стала бледно-коричневой от многолетнего солнца. Сесили остановила Джорджа.
– Дальше не надо, Джордж, уходи, пожалуйста.
– Ну, Сесили, брось!
– Нет, нет! Прощай! – Тонкая рука намертво преградила ему путь.
– Пойдем выпьем кока-колы!
– Не могу. У меня столько дел. Извини!
– Ну, потом, когда управишься, – попросил он в последней надежде.
– Не знаю, как будет. Но если хочешь – можешь подождать меня тут: если успею – вернусь. Конечно, если тебе хочется.
– Чудесно! Буду ждать тут. Приходи, Сесили, прошу тебя!
– Не обещаю. Прощай!
Он был вынужден смотреть, как она уходила от него, кокетливая, изящная, все уменьшаясь и уменьшаясь. «Черта с два она вернется», – подумал он. Но уйти он не посмел: а вдруг вернется? Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась, видя ее головку среди других голов, иногда видя всю ее фигурку, тоненькую, неповторимую. Он закурил сигарету и вошел в аптекарский магазин.
Прошло время, часы на башне пробили двенадцать, и он отбросил пятую сигарету. «Вот проклятая! Нет, больше я не дам себя водить за нос». Он крепко выругался. Ему стало легче, и он отворил сетчатую дверь.
И вдруг отскочил назад, в магазин, забился в угол, и приказчик в белой куртке, с лакированным пробором, удивленно спросил:
– От кого прячетесь?
Сесили прошла, весело болтая с женатым молодым человеком, служащим большого универмага. Мимоходом она заглянула в лавочку, но Джорджа не заметила.
Он ждал, униженный, раздавленный ревностью и злобой, пока она не завернула за угол. Потом резко распахнул двери и снова бессмысленно, слепо стал ругать ее.
– Мист Джордж! Мист Джордж! – повторял кто-то сзади монотонным голосом, пытаясь поравняться с ним.
Он обернулся в бешенстве – перед ним стоял негритенок.
– Какого черта тебе нужно? – грубо сказал он.
– Вам письмо, – ответил тот вежливо, пристыдив Джорджа своей воспитанностью.
Он взял письмо, дал мальчику монетку. На клочке оберточной бумаги было написано: «Приходи в сад вечером, когда все лягут спать. Может, я и не выйду. Но все равно приходи – если только хочешь!»
Он читал и перечитывал письмо, разглядывая ее тонкий, нервный почерк, пока слова не потеряли всякий смысл. От облегчения ему стала худо. И все – старинное здание суда, тополя, сонные упряжки мулов и коней, плотная толпа негров и тягучая монотонность их разговоров и смеха – все стало совсем другим, милым и красивым в беззаботном полуденном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75