Нет, это не статуэтка слоновой кости: в той была бы плотность, жесткость, и не животное, которое ест, переваривает пищу,
– это влечение сердца, очищенное, лишенное плоти. «Тише! – сказал он себе, как сказал ей. – Иначе все пропадет».
И трубы в его крови, симфония жизни, замерли, стихли. Золотой песок в часах, опрокинутых полднем, бежал сквозь узкое горлышко времени в стеклянную чашу ночи и, опрокинутый снова, тек назад. Джонс чувствовал, как темный песок времени медленно уносит его жизнь.
– Тише, – сказал он, – не надо, иначе все пропадет.
Ее кровь успокоилась, словно стража, что улеглась у самых крепостных стен, с оружием в руках, в ожидании тревоги, чтобы сразу встать на защиту; так они и сидели, недвижно, обнявшись в сумеречном полусвете комнаты, и Джонс, толстый Мирандола в целомудренной, платонической околдованности, сентиментально-религиозный служка в толстом спортивном облачении, создавал из неверного, нестойкого куска глины образ древней бессмертной страсти, лепил Пресвятую Деву из папье-маше, а Сесили Сондерс, недоумевая – что же, наконец, он слышал? – сидела в решимости и страхе. «Ну что это за мужчина?»
– настороженно думала она, и ей хотелось, чтобы Джордж оказался тут, положил конец этому состоянию, хотя она и не знала – как, не знала, имеет ли значение то, что Джорджа тут нет.
За окном беззвучно трепетали и бились листья. Полдень давно прошел. И под бледным куполом неба деревья, трава, холмы и долины и где-то вдали – море с облегчением грустили о нем.
«Нет, нет, – думал Джонс с возрастающим отчаянием, – не надо, иначе все пропадет». Но она шевельнулась, и ее волосы коснулись его лица. Волосы. У всех, у каждой есть волосы. Но волосы были живые, и рядом было живое тело, пусть хрупкое, пусть слабое, но все же тело, женщина: она могла бы ответить зову его плоти, отступать, уходить, могла приближаться к нему, испытуя, и уходить, дразня и отступая, но все же отвечая на зов его плоти. Неощутимая и властная. Он разжал руки, выпустил ее.
– Глупая девчонка, вы меня перехитрили, понятно?
Она не изменила позу. Диван равнодушно держал ее в своих объятиях. Свет, словно краешек стертой монеты, окружал ее неясное лицо, платье прильнуло к длинным ногам. Ее рука, высвободившись, легла между ними, тонкая, безвольная. Но он и не смотрел на эту руку.
– Скажите мне, что вы слышали, – проговорила она.
Он встал.
– Прощайте, – сказал он. – Благодарю вас за обед или завтрак, не знаю, как это у вас называется.
– Обед, – сказала она. – Мы люди простые. – Она тоже встала и нарочно оперлась бедром о стул.
Его желтые глаза обдали ее взглядам, желтым и теплым, как моча, и он сказал:
– Черт вас побери!
Она снова села, угнездившись в уголке дивана, и, когда он сел рядом, застыв без движения, она пододвинулась к нему.
– Скажите мне, что вы слышали.
Он обнял ее, молчаливо и мрачно. Она слегка отодвинулась, и он понял, что она протягивает ему губы.
– Как вы предпочитаете, чтобы вам делали предложение? – опросил он.
– Как?
– Да, как? В какой форме предлагать вам руку и сердце? Кажется, за последнее время вам дважды делали предложение?
– Вы делаете мне предложение?
– Да-с, таково было мое скромное намерение. Простите, что вышло так скучно. Потому-то я и спросил, как вам будет угодно.
– Значит, если вы не можете заполучить женщину иным путем, вы на ней женитесь?
– О черт, да неужели вы думаете, что человеку нужно только ваше тело? – Она промолчала, и он продолжал: – Я на вас не донесу, не бойтесь. – (В ее молчании чувствовался вопрос.) – Про то, что я слышал, – объяснил он.
– Вы думаете, мне не все равно? Вы же сами сказали, что женщины говорят одно, а думают другое. Значит, мне незачем волноваться, слышали вы или не слышали. Вы мне сами сказали. – И хотя она не двинулась с места, во всем ее существе он почувствовал прямой вызов. – Разве не так?
– Перестаньте! – резко сказал он. – И почему вы такая красивая, такая соблазнительная и такая, черт подери, тупая?
– Как вы смеете! Я не привыкла..
– Ох, сдаюсь! Вам ничего не объяснить. Все равно вы не поймете. Сам знаю, что сейчас я – дурак. Только если вы мне это скажете – я вас убью.
– Как знать? Может быть, мне это и нужно. – Ее мягкий глухой голос звучал спокойно.
Свет в волосах, губы шевелятся, смутный, смятый контур тела:
– Аттис, – сказал он.
– Как вы меня назвали? Он объяснил цитатой:
– «На миг, на вечные зоны над узкой пропастью твоей груди я застываю» и так далее и тому подобное. Знаете, как любят соколы? Они обнимаются на неслыханной высоте и падают, сомкнувшись, клюв в клюв, камнем вниз, в невыносимом экстазе. А нам приходится принимать нелепейшие позы, ощущая свой собственный пот. Сокол размыкает объятия и улетает прочь, стремительный, гордый и одинокий, а человеку приходится вставать, брать шляпу и уходить.
Она не слушала, что он говорит.
– Скажите, что вы слышали, – повторила она. Ее прикосновение походило на прохладный огонь. Он отодвинулся, но она последовала за ним, как вода. – Скажите, что вы слышали.
– А не все ли равно, что я слышал? Меня ваши амуры не трогают. Можете забрать себе всех Джорджей и Дональдов на свете. Берите их в любовники, если угодно. Мне ваше тело не нужно. Вбейте себе это в вашу очаровательную тупую башку, оставьте меня в покое, и я никогда больше не буду искать вас.
– Но вы только что сделали мне предложение. Что же вам от меня нужно?
– Вы все равно не поймете, даже если я постараюсь вам объяснить.
– Но тогда откуда же мне знать, как надо с вами обращаться, если бы я действительно вышла за вас замуж? По-моему, вы сумасшедший!
– Да, именно это я и пытался вам объяснить, – с холодной яростью сказал Джонс. – Вам не надо как-то «обращаться» со мной. Это я буду обращаться с вами. Можете обращаться со своими Джорджами и Дональдами, но не со мной!
Она стала похожа на лампочку, в которой выключили свет.
– По-моему, вы сумасшедший, – повторила она.
– Знаю. – Он резко встал. – Прощайте! Нужно ли мне попрощаться с вашей матушкой или вы сами поблагодарите ее за меня?
Не двинувшись с места, она сказала:
– Пойдите сюда.
Он слышал, как в холле скрипела качалка под тяжестью миссис Сондерс, сквозь входные двери он видел деревья, лужайку, улицу. Она снова повторила:
– Пойдите сюда.
Когда он подходил к ней, она показалась ему смутной белой тенью, свет, как стертый край монетки, окружал ее голову. Он сказал:
– Вы понимаете, что будет, если я подойду к вам?
– Но я не могу выйти за вас замуж. Я обручена.
– Я не об этом.
– А о чем же?
– Прощайте! – повторил он. Выходя из дверей, он слышал, как разговаривают мистер и миссис Сондерс, но из комнаты, откуда он вышел, донесся шорох движения, казавшийся громче всякого другого звука. Он подумал, что она пошла за ним, но в дверях было пусто, и, заглянув в комнату, он увидал, что она сидела там же, где раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– это влечение сердца, очищенное, лишенное плоти. «Тише! – сказал он себе, как сказал ей. – Иначе все пропадет».
И трубы в его крови, симфония жизни, замерли, стихли. Золотой песок в часах, опрокинутых полднем, бежал сквозь узкое горлышко времени в стеклянную чашу ночи и, опрокинутый снова, тек назад. Джонс чувствовал, как темный песок времени медленно уносит его жизнь.
– Тише, – сказал он, – не надо, иначе все пропадет.
Ее кровь успокоилась, словно стража, что улеглась у самых крепостных стен, с оружием в руках, в ожидании тревоги, чтобы сразу встать на защиту; так они и сидели, недвижно, обнявшись в сумеречном полусвете комнаты, и Джонс, толстый Мирандола в целомудренной, платонической околдованности, сентиментально-религиозный служка в толстом спортивном облачении, создавал из неверного, нестойкого куска глины образ древней бессмертной страсти, лепил Пресвятую Деву из папье-маше, а Сесили Сондерс, недоумевая – что же, наконец, он слышал? – сидела в решимости и страхе. «Ну что это за мужчина?»
– настороженно думала она, и ей хотелось, чтобы Джордж оказался тут, положил конец этому состоянию, хотя она и не знала – как, не знала, имеет ли значение то, что Джорджа тут нет.
За окном беззвучно трепетали и бились листья. Полдень давно прошел. И под бледным куполом неба деревья, трава, холмы и долины и где-то вдали – море с облегчением грустили о нем.
«Нет, нет, – думал Джонс с возрастающим отчаянием, – не надо, иначе все пропадет». Но она шевельнулась, и ее волосы коснулись его лица. Волосы. У всех, у каждой есть волосы. Но волосы были живые, и рядом было живое тело, пусть хрупкое, пусть слабое, но все же тело, женщина: она могла бы ответить зову его плоти, отступать, уходить, могла приближаться к нему, испытуя, и уходить, дразня и отступая, но все же отвечая на зов его плоти. Неощутимая и властная. Он разжал руки, выпустил ее.
– Глупая девчонка, вы меня перехитрили, понятно?
Она не изменила позу. Диван равнодушно держал ее в своих объятиях. Свет, словно краешек стертой монеты, окружал ее неясное лицо, платье прильнуло к длинным ногам. Ее рука, высвободившись, легла между ними, тонкая, безвольная. Но он и не смотрел на эту руку.
– Скажите мне, что вы слышали, – проговорила она.
Он встал.
– Прощайте, – сказал он. – Благодарю вас за обед или завтрак, не знаю, как это у вас называется.
– Обед, – сказала она. – Мы люди простые. – Она тоже встала и нарочно оперлась бедром о стул.
Его желтые глаза обдали ее взглядам, желтым и теплым, как моча, и он сказал:
– Черт вас побери!
Она снова села, угнездившись в уголке дивана, и, когда он сел рядом, застыв без движения, она пододвинулась к нему.
– Скажите мне, что вы слышали.
Он обнял ее, молчаливо и мрачно. Она слегка отодвинулась, и он понял, что она протягивает ему губы.
– Как вы предпочитаете, чтобы вам делали предложение? – опросил он.
– Как?
– Да, как? В какой форме предлагать вам руку и сердце? Кажется, за последнее время вам дважды делали предложение?
– Вы делаете мне предложение?
– Да-с, таково было мое скромное намерение. Простите, что вышло так скучно. Потому-то я и спросил, как вам будет угодно.
– Значит, если вы не можете заполучить женщину иным путем, вы на ней женитесь?
– О черт, да неужели вы думаете, что человеку нужно только ваше тело? – Она промолчала, и он продолжал: – Я на вас не донесу, не бойтесь. – (В ее молчании чувствовался вопрос.) – Про то, что я слышал, – объяснил он.
– Вы думаете, мне не все равно? Вы же сами сказали, что женщины говорят одно, а думают другое. Значит, мне незачем волноваться, слышали вы или не слышали. Вы мне сами сказали. – И хотя она не двинулась с места, во всем ее существе он почувствовал прямой вызов. – Разве не так?
– Перестаньте! – резко сказал он. – И почему вы такая красивая, такая соблазнительная и такая, черт подери, тупая?
– Как вы смеете! Я не привыкла..
– Ох, сдаюсь! Вам ничего не объяснить. Все равно вы не поймете. Сам знаю, что сейчас я – дурак. Только если вы мне это скажете – я вас убью.
– Как знать? Может быть, мне это и нужно. – Ее мягкий глухой голос звучал спокойно.
Свет в волосах, губы шевелятся, смутный, смятый контур тела:
– Аттис, – сказал он.
– Как вы меня назвали? Он объяснил цитатой:
– «На миг, на вечные зоны над узкой пропастью твоей груди я застываю» и так далее и тому подобное. Знаете, как любят соколы? Они обнимаются на неслыханной высоте и падают, сомкнувшись, клюв в клюв, камнем вниз, в невыносимом экстазе. А нам приходится принимать нелепейшие позы, ощущая свой собственный пот. Сокол размыкает объятия и улетает прочь, стремительный, гордый и одинокий, а человеку приходится вставать, брать шляпу и уходить.
Она не слушала, что он говорит.
– Скажите, что вы слышали, – повторила она. Ее прикосновение походило на прохладный огонь. Он отодвинулся, но она последовала за ним, как вода. – Скажите, что вы слышали.
– А не все ли равно, что я слышал? Меня ваши амуры не трогают. Можете забрать себе всех Джорджей и Дональдов на свете. Берите их в любовники, если угодно. Мне ваше тело не нужно. Вбейте себе это в вашу очаровательную тупую башку, оставьте меня в покое, и я никогда больше не буду искать вас.
– Но вы только что сделали мне предложение. Что же вам от меня нужно?
– Вы все равно не поймете, даже если я постараюсь вам объяснить.
– Но тогда откуда же мне знать, как надо с вами обращаться, если бы я действительно вышла за вас замуж? По-моему, вы сумасшедший!
– Да, именно это я и пытался вам объяснить, – с холодной яростью сказал Джонс. – Вам не надо как-то «обращаться» со мной. Это я буду обращаться с вами. Можете обращаться со своими Джорджами и Дональдами, но не со мной!
Она стала похожа на лампочку, в которой выключили свет.
– По-моему, вы сумасшедший, – повторила она.
– Знаю. – Он резко встал. – Прощайте! Нужно ли мне попрощаться с вашей матушкой или вы сами поблагодарите ее за меня?
Не двинувшись с места, она сказала:
– Пойдите сюда.
Он слышал, как в холле скрипела качалка под тяжестью миссис Сондерс, сквозь входные двери он видел деревья, лужайку, улицу. Она снова повторила:
– Пойдите сюда.
Когда он подходил к ней, она показалась ему смутной белой тенью, свет, как стертый край монетки, окружал ее голову. Он сказал:
– Вы понимаете, что будет, если я подойду к вам?
– Но я не могу выйти за вас замуж. Я обручена.
– Я не об этом.
– А о чем же?
– Прощайте! – повторил он. Выходя из дверей, он слышал, как разговаривают мистер и миссис Сондерс, но из комнаты, откуда он вышел, донесся шорох движения, казавшийся громче всякого другого звука. Он подумал, что она пошла за ним, но в дверях было пусто, и, заглянув в комнату, он увидал, что она сидела там же, где раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75