их застывшие, невидящие, немигающие глаза лунатиков в кошмарах блестели над повязками, прикрывающими рот и нос; и надо всем этим стоял вездесущий и неодолимый запах, смрад, словно скелеты, будучи жертвами человека и потому свободными от него, завещали ему то, над чем он был невластен вот уже три года и будет еще тридцать или триста лет, поэтому человеку оставалось лишь удаляться, бежать отсюда.
Они поглядели на груду, потом на низкий проем в серой стене, куда солдаты с тележкой спустились, сошли, будто в самые недра земли; им было еще невдомек, что и у них в глазах появился такой же застывший, суровый, кошмарный блеск.
- О господи, - сказал один. - Давай возьмем труп из этой кучи и уберемся отсюда к чертовой матери.
- Нет, - ответил сержант, в голосе его звучала не мстительность, а сдержанное предвкушение торжества - если только они заметили это. Он носил форму с сентября 1914 года, но солдатом так и не стал; с тем же успехом ее можно было носить еще десять лет. Это был штабной служака, педантичный и надежный; его папки всегда были в порядке, рапорты никогда не запаздывали. Он не курил и не пил и ни разу в жизни не слышал выстрела, если не считать стрельбы охотников, паливших во что попало по воскресеньям в окрестностях деревушки на берегу Луары, где он родился и жил, пока родина его не призвала. Все это, очевидно, и явилось причиной того, что данное поручение выпало ему.
- Нет, - сказал он. - В предписании говорится: "Следовать до Вердена, по прибытии немедленно спуститься в катакомбы форта Валомон, извлечь оттуда целый неопознанный труп французского солдата без полковых эмблем и знаков различия и вернуться с ним". Именно так мы и поступим. Ну, пошли вперед.
- Давай сперва выпьем, - сказал один.
- Нет, - ответил сержант. - Потом. Сперва уложим труп в грузовик.
- Брось ты, серж, - сказал другой. - Представь, какая вонь будет в этой берлоге.
- Говорю, нет? - повысил голос сержант. - Марш туда! Вперед!
Он не повел их за собой, он их погнал, заставил одного за другим тоже спуститься, пригибаясь, по крутым каменным ступеням, словно ведущим к самым недрам земли, в каменный туннель, там было сыро и темно, однако от подножия лестницы они увидели дрожащий красный отсвет, не от электричества, он был слишком красным и дрожащим, а от огня. Там горели факелы; один был укреплен у первого проема в стене, и тут им стало видно друг друга, лица их были обвязаны грязными носовыми платками и тряпьем, какое у них оказалось (один, у которого, должно быть, не нашлось ничего, прикрывал лицо воротом мундира), они торопливо шли гурьбой, потом остановились, потому что из проема появился офицер в шелковой маске до самых глаз; все прижались к стене, а сержант со своим саквояжем вышел вперед, откозырял и протянул офицеру свое предписание, тот пробежал его глазами, потом обернулся к проему и окликнул кого-то, оттуда появился капрал с электрическим фонариком и сложенными носилками; с шеи у него свисал противогаз.
Потом они снова пошли меж сырых стен, впереди шагал капрал с фонариком, идущий за ним солдат нес носилки, пол под ногами был скользким от липкой грязи, в проемах виднелись ярусы коек; люди в течение тех пяти месяцев 1916 года приучились слать там под приглушенный грохот и содрогание земли; запах, в котором наверху все-таки было что-то живое, словно он до сих пор хранил частицу того движения, что есть жизнь, не столько усиливался, сколько становился привычным - эта старая, давняя, древняя способность притерпеться неискоренима, поэтому человек со временем привыкает и даже перестает ощущать подземный, рвущийся наружу и обреченный на тьму запах не только разложения, но и страха, застарелого пота, застарелых экскрементов и стойкости; страх доходил до того предела, за которым следовало либо безумие, либо потеря сознания, и с его потерей вместо страха появлялась вонь...
Им повстречалось еще несколько солдат в масках, шедших попарно с гружеными носилками или тележками; внезапно перед ними оказалась ведущая вниз лестница, еще более липкая и сырая; у ее подножия туннель резко сворачивал в сторону, уже без бетонного пола, свода и стен; они свернули вслед за капралом; теперь это был даже не туннель, а грот, пещера, огромная ниша, вырытая в стене в разгар сражения; когда иным способом избавиться от трупов было нельзя, туда сваливали убитых и разорванных на части и засыпали землей, за нишей продол, - жался туннель - обшитая досками нора, где человек даже не мог выпрямиться, - в глубине его виднелся ровный белый свет, очевидно, электрический, оттуда появились еще двое солдат в масках и фартуках, они несли носилки, на сей раз, очевидно, с целым трупом.
- Постойте здесь, - сказал капрал.
- В моем предписании сказано... - начал было сержант.
- Твое предписание... - перебил его капрал. - У нас тут система. И не указывай. Здесь тебе не канцелярия, приятель. Дай мне двух человек и носилки. Можешь пойти с нами, если опасаешься чего-то.
- И пойду, - заявил сержант. - У меня в предписании...
Но капрал, не слушая его, пошел вперед, за ним двое с носилками, последним в тоннель вошел сержант, пригибаясь и прижимая саквояж к груди, словно больного ребенка. Вернулись они быстро, словно в ближайшем захоронении был широкий выбор; почти сразу же, как показалось оставшимся десяти, они увидели, как из норы появился пригнувшийся сержант, попрежнему сжимая саквояж, за ним неуклюже выбежали оба солдата с гружеными носилками, последним вышел капрал, не замедлив шага, он обошел поставленные носилки и направился к лестнице, но сержант остановил его.
- Постой, - сказал он, взял саквояж под мышку, другой рукой достал из внутреннего кармана предписание, карандаш и, встряхнув бумагой, развернул ее. - У нас в Париже тоже есть система. Это француз.
- Верно, - ответил капрал.
- Ничего не оторвано. Все на месте.
- Верно.
- Ни полка, ни звания определить нельзя.
- Верно.
- Тогда подпиши, - сказал ему сержант, протягивая карандаш. - А ты, приказал он ближайшему солдату, - повернись кругом и пригнись.
Солдат повиновался, сержант расстелил на его спине бумагу, и капрал расписался.
- Нужна еще подпись вашего лейтенанта, - сказал сержант капралу, забирая у него карандаш. - Иди скажи ему.
- Ладно, - ответил капрал уже на ходу.
- Все в порядке, - сказал сержант носильщикам. - Несите наверх.
- Подожди, - сказал один из них. - Сперва выпьем.
- Нет, - ответил сержант. - Когда погрузим его в машину.
Ему не хотелось ехать в эту командировку, и ему в самом деле здесь было не место, потому что теперь все двенадцать набросились на него и отняли саквояж, не злобно, не возмущенно, лишь быстро: без горячности, почти равнодушно, почти рассеянно, так срывают для растопки листок с прошлогоднего календаря;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Они поглядели на груду, потом на низкий проем в серой стене, куда солдаты с тележкой спустились, сошли, будто в самые недра земли; им было еще невдомек, что и у них в глазах появился такой же застывший, суровый, кошмарный блеск.
- О господи, - сказал один. - Давай возьмем труп из этой кучи и уберемся отсюда к чертовой матери.
- Нет, - ответил сержант, в голосе его звучала не мстительность, а сдержанное предвкушение торжества - если только они заметили это. Он носил форму с сентября 1914 года, но солдатом так и не стал; с тем же успехом ее можно было носить еще десять лет. Это был штабной служака, педантичный и надежный; его папки всегда были в порядке, рапорты никогда не запаздывали. Он не курил и не пил и ни разу в жизни не слышал выстрела, если не считать стрельбы охотников, паливших во что попало по воскресеньям в окрестностях деревушки на берегу Луары, где он родился и жил, пока родина его не призвала. Все это, очевидно, и явилось причиной того, что данное поручение выпало ему.
- Нет, - сказал он. - В предписании говорится: "Следовать до Вердена, по прибытии немедленно спуститься в катакомбы форта Валомон, извлечь оттуда целый неопознанный труп французского солдата без полковых эмблем и знаков различия и вернуться с ним". Именно так мы и поступим. Ну, пошли вперед.
- Давай сперва выпьем, - сказал один.
- Нет, - ответил сержант. - Потом. Сперва уложим труп в грузовик.
- Брось ты, серж, - сказал другой. - Представь, какая вонь будет в этой берлоге.
- Говорю, нет? - повысил голос сержант. - Марш туда! Вперед!
Он не повел их за собой, он их погнал, заставил одного за другим тоже спуститься, пригибаясь, по крутым каменным ступеням, словно ведущим к самым недрам земли, в каменный туннель, там было сыро и темно, однако от подножия лестницы они увидели дрожащий красный отсвет, не от электричества, он был слишком красным и дрожащим, а от огня. Там горели факелы; один был укреплен у первого проема в стене, и тут им стало видно друг друга, лица их были обвязаны грязными носовыми платками и тряпьем, какое у них оказалось (один, у которого, должно быть, не нашлось ничего, прикрывал лицо воротом мундира), они торопливо шли гурьбой, потом остановились, потому что из проема появился офицер в шелковой маске до самых глаз; все прижались к стене, а сержант со своим саквояжем вышел вперед, откозырял и протянул офицеру свое предписание, тот пробежал его глазами, потом обернулся к проему и окликнул кого-то, оттуда появился капрал с электрическим фонариком и сложенными носилками; с шеи у него свисал противогаз.
Потом они снова пошли меж сырых стен, впереди шагал капрал с фонариком, идущий за ним солдат нес носилки, пол под ногами был скользким от липкой грязи, в проемах виднелись ярусы коек; люди в течение тех пяти месяцев 1916 года приучились слать там под приглушенный грохот и содрогание земли; запах, в котором наверху все-таки было что-то живое, словно он до сих пор хранил частицу того движения, что есть жизнь, не столько усиливался, сколько становился привычным - эта старая, давняя, древняя способность притерпеться неискоренима, поэтому человек со временем привыкает и даже перестает ощущать подземный, рвущийся наружу и обреченный на тьму запах не только разложения, но и страха, застарелого пота, застарелых экскрементов и стойкости; страх доходил до того предела, за которым следовало либо безумие, либо потеря сознания, и с его потерей вместо страха появлялась вонь...
Им повстречалось еще несколько солдат в масках, шедших попарно с гружеными носилками или тележками; внезапно перед ними оказалась ведущая вниз лестница, еще более липкая и сырая; у ее подножия туннель резко сворачивал в сторону, уже без бетонного пола, свода и стен; они свернули вслед за капралом; теперь это был даже не туннель, а грот, пещера, огромная ниша, вырытая в стене в разгар сражения; когда иным способом избавиться от трупов было нельзя, туда сваливали убитых и разорванных на части и засыпали землей, за нишей продол, - жался туннель - обшитая досками нора, где человек даже не мог выпрямиться, - в глубине его виднелся ровный белый свет, очевидно, электрический, оттуда появились еще двое солдат в масках и фартуках, они несли носилки, на сей раз, очевидно, с целым трупом.
- Постойте здесь, - сказал капрал.
- В моем предписании сказано... - начал было сержант.
- Твое предписание... - перебил его капрал. - У нас тут система. И не указывай. Здесь тебе не канцелярия, приятель. Дай мне двух человек и носилки. Можешь пойти с нами, если опасаешься чего-то.
- И пойду, - заявил сержант. - У меня в предписании...
Но капрал, не слушая его, пошел вперед, за ним двое с носилками, последним в тоннель вошел сержант, пригибаясь и прижимая саквояж к груди, словно больного ребенка. Вернулись они быстро, словно в ближайшем захоронении был широкий выбор; почти сразу же, как показалось оставшимся десяти, они увидели, как из норы появился пригнувшийся сержант, попрежнему сжимая саквояж, за ним неуклюже выбежали оба солдата с гружеными носилками, последним вышел капрал, не замедлив шага, он обошел поставленные носилки и направился к лестнице, но сержант остановил его.
- Постой, - сказал он, взял саквояж под мышку, другой рукой достал из внутреннего кармана предписание, карандаш и, встряхнув бумагой, развернул ее. - У нас в Париже тоже есть система. Это француз.
- Верно, - ответил капрал.
- Ничего не оторвано. Все на месте.
- Верно.
- Ни полка, ни звания определить нельзя.
- Верно.
- Тогда подпиши, - сказал ему сержант, протягивая карандаш. - А ты, приказал он ближайшему солдату, - повернись кругом и пригнись.
Солдат повиновался, сержант расстелил на его спине бумагу, и капрал расписался.
- Нужна еще подпись вашего лейтенанта, - сказал сержант капралу, забирая у него карандаш. - Иди скажи ему.
- Ладно, - ответил капрал уже на ходу.
- Все в порядке, - сказал сержант носильщикам. - Несите наверх.
- Подожди, - сказал один из них. - Сперва выпьем.
- Нет, - ответил сержант. - Когда погрузим его в машину.
Ему не хотелось ехать в эту командировку, и ему в самом деле здесь было не место, потому что теперь все двенадцать набросились на него и отняли саквояж, не злобно, не возмущенно, лишь быстро: без горячности, почти равнодушно, почти рассеянно, так срывают для растопки листок с прошлогоднего календаря;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119