ковбой, усеявший весь Запад Америки конским навозом и кучами ржавых банок из-под сардин в томате и стертый с лица земли приливом людей с приспособлениями для натяжки проводов и полными карманами скоб), думал с гордостью и благоговейным страхом, что человек угрожающ только в движении и опасен только в молчании; не в похоти, не в страстях, не в алчности таится его опасность, а в молчании и задумчивости: в его способности двигаться en mass В массе (фр.). по собственному побуждению и молчании, в котором он задумывается, а потом внезапно начинает действовать; и с восторгом, потому что ни кто не знал этого лучше, чем владыки его массовых устремлений, герои, исполины, управлявшие его, бурной деятельностью, они использовали его расточительные силы, взнуздывая и направляя его; так всегда было и всегда будет; одним из мировых исполинов стал в современном Детройте бывший велогонщик, его фамилия звучала в устах всего мира как символ, он уже посадил на колеса половину семей континента, через двадцать пять лет посадит половину жителей полушария поодиночке, а через тысячу лишит ног весь человеческий род, как давнее и в то время даже незамеченное движение Космоса превратило моря в континенты и лишило их обитателей жабр. Но до этого было еще далеко: для этого нужен был покой, и, чтобы добиться его, требовалось 'обуздать молчание, молчание, во время которого у человека есть время задуматься, а потом действовать, как он верил, что думал, или думал, что верил; молчание, в котором толпа медленно шла, текла по площади к трем стоящим фигурам и в котором надзиратель, вытаскивая пистолет откуда-то из-под полы пиджака, крикнул тонким, высоким, немужским голосом:
- Стойте! Считаю до трех! - и стал считать: - Один... Два... вызывающе, даже свирепо глядя на людей, которые не бросались к нему, казалось, даже не шли, а парили под и над ним; он снова ощутил, что пистолет не вырвали, не вывернули, а спокойно отобрали, а потом другие руки схватили его.
- Дурачье! - кричал он, вырываясь. Но как было сказать им? Как объяснить? Нужно с почтением относиться к деньгам, кому бы они ни принадлежали, в противном случае сочувствие слабым не принесет им пользы, потому что они тогда получат от тебя лишь жалость. К тому же объяснять все равно уже было поздно - твердые, добрые, почти нежные руки не только схватили его, но даже подняли, оторвали от земли и понесли, как двое совсем одиноких холостяков могут понести ребенка; его ступни помнили землю, но уже не касались ее; потом его подняли повыше, и он увидел между плеч и голов, несущих его, круг лиц, не угрюмых и не злых, лишь единодушных и внимательных, а в центре его - старого негра в поношенном сюртуке и тонкого негритянского мальчика с белками глаз такого чистого, невероятно белого цвета, какой бывал у фламандских живописцев; потом обладатель спокойного недовольного голоса заговорил снова, и лишь теперь надзиратель узнал его: это был не адвокат, не лавочник, или банкир, или еще кто-нибудь из видных людей города, а игрок, выбравший самую трудную игру - владение маленьким, переходящим из рук в руки лесопильным заводом, где он начал работать в пятнадцать лет как единственный кормилец вдовой матери и трех незамужних сестер; а теперь, в сорок, у него были завод, жена, две дочери и одна внучка; он нарушил наконец тишину, в которой не слышалось даже дыхания:
- Сколько вы с тем человеком заработали на этом коне? Сотню?
- Больше, - сказал старый негр.
- Тысячу?
- Больше.
И теперь не было ни шевеления, ни дыхания, лишь единое всеобщее ожидание, словно все яркое апрельское утро напрягло слух.
- Сорок тысяч?.. Ладно. Половину сорока тысяч? Сколько ты видел? Сколько насчитал? Ты умеешь считать до тысячи?
- Там была целая куча, - сказал старый негр; и теперь они задышали: одно шевеление, один вдох, одно движение; день, утро успокоились снова, голос произнес прощальную речь:
- Через двадцать минут на станции будет поезд. Уезжай на нем и не возвращайся. У нас здесь не любят богатых негров.
- Мы сели на поезд, - сказал старый негр, - и доехали до ближайшей станции. Там сошли и отправились пешком. Идти, было далеко, но мы знали, где он будет, если его оставили в покое...
Путь их лежал в голубую, затянутую дымкой долину на стыке штатов Джорджия, Теннесси и Каролина; там он внезапно возник из ниоткуда в конце прошлого лета с трехногим скакуном, старым негром-священником и негритянским мальчиком, который ездил на коне, и пробыл две недели; за это время конь обскакал всех остальных в радиусе пятидесяти миль и под конец привезенного из Ноксквилла специально для состязания с ним коня; потом (все четверо) исчезли снова, опередив на шесть часов орду федеральных полицейских, шерифов и специальных чиновников, напоминающую сводную свору на лисьей охоте по всему штату или по всей стране.
- И мы оказались правы; он, должно быть, явился туда прямо из миссурийской тюрьмы, потому что еще шел июнь. Нам рассказали об этом. В воскресное утро в церкви, очевидно, первым его заметил священник, потому что он уже смотрел в ту сторону, прежде чем остальные обернулись и тоже узнали вернувшегося; он стоял в дверях, прислонясь к косяку, словно никуда и не исчезал...
Связной представлял себе это почти так же, как представил бы заместитель начальника федеральной полиции:
- ...угрюмый, злой, сквернословящий, косноязычный (главным образом потому, что лишь иногда обрывок его речи звучал для жителей долины чуть похожим на то, что они считали английским языком) иностранец, окутанный ореолом не только незаконнорожденности и холостячества, но и бездомности, словно полудикий, беспородный бродячий пес: без отца, без жены, бесплодный, возможно, даже импотент, злой, уродливый и неприятный, лишенный наследства, непокорный и неутешный сирота всего мира, который внезапно появился в этой сонной глуши с компанией, необычной, подвижной и поразительной, словно ипподром, построенный вокруг кометы, - двумя неграми и искалеченным конем, подобного которому даже на четырех ногах в долине, да и во всем краю, никогда не видели; там лошадь была просто не дающим молока животным, способным в будни тянуть плуг или повозку, по субботам возить зерно на мельницу, а по воскресеньям везти в церковь стольких членов семьи, сколько смогут усесться на ее тощем хребте, и там не только не было, но и никогда не бывало негров; пятьдесят лет назад жители долины - от шестидесяти с лишним до тринадцати-четырнадцати лет - покидали свои туманные, неприступные, не обозначенные на карте гнезда и неделями шли пешком (а с теми, кто оставался дома, никто не желал знаться) на совершенно чуждую им войну, чтобы защитить свою землю от негра; им было мало просто воспротивиться и отвергнуть его притязания, им требовалось объединиться с армией его врага, они прокрадывались, пробирались (как-то у одной таверны на перекрестке их отряд устроил что-то вроде генерального сражения с отрядом рекрутов-конфедератов) по ночам через позиции конфедератов, разыскивали федеральные войска и вступали в них, чтобы сражаться не против рабства, а против негров, чтобы обезопасить негра, освободив его от тех, кто мог бы привести негров с собой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119