— Человек пять-шесть из старшего врачебного персонала. Соберемся у тебя, и я хочу, чтобы ты тоже присутствовал.
— Хорошо, — кивнул Томаселли.
— Пригласим главного терапевта Гарвея Чандлера, затем Руфуса и Рюбенса и обязательно Чарли Дорнбергера. Скольких я уже назвал?
— С нами шестеро. А Люси Грэйнджер? После минутного колебания О'Доннел сказал:
— Хорошо, пусть будет семь человек.
— Повестка дня? — спросил Томаселли, держа карандаш наготове.
О'Доннел покачал головой:
— Никакой повестки. У нас лишь один вопрос: реорганизация патологоанатомического отделения.
Когда администратор назвал Люси Грэйнджер, О'Доннел вспомнил их последнюю встречу. Они пообедали в хорошем ресторанчике, поговорили о себе, об общих знакомых, о работе и о вещах, не имеющих отношения к медицине. Затем он отвез Люси домой, в ее новую уютную квартирку. Она пригласила его зайти. Когда она готовила коктейли, стоя спиной к нему, он вдруг спросил, была ли она замужем.
— Нет, — ответила она не оборачиваясь.
— Я часто думаю, почему ты не вышла замуж.
— В сущности, все очень просто. — Люси повернулась, держа в руках стакан. — Во-первых, мне давно уже никто не делает предложений, а раньше, когда делали, я думала только о карьере врача, и это для меня было самым главным. Карьера и семья казались мне несовместимыми.
— И ты не жалеешь?
— Нет, — сказала она, подумав. — Я достигла того, к чему стремилась, и во многих отношениях удовлетворена. Правда, иногда я задумываюсь, как бы сложилась моя жизнь, если бы я решила иначе. Ведь, в сущности, все мы люди прежде всего.
— Да, — промолвил О'Доннел. Признание Люси тронуло его. Ей надо было иметь детей, быть матерью и женой, подумал он и вдруг спросил:
— Ты по-прежнему считаешь, что семья и карьера несовместимы?
— Нет, я перестала быть столь категоричной в этом вопросе, — ответила она. — Жизнь кое-чему меня научила.
О'Доннел подумал, каким бы был его брак с Люси. Была бы в нем любовь и нежность? Или их работа помешала бы им приспособиться друг к другу? Что бы они делали, встречаясь после работы дома, о чем говорили? Неужели обсуждали бы больничные дела за обедом и диагнозы за десертом? Был бы у него домашний очаг или же дом стал бы естественным продолжением привычной рабочей обстановки? Однако вслух он сказал:
— Мне давно кажется, что у нас с тобой много общего.
— Да, и мне тоже, Кент, — ответила Люси. Допив коктейль, О'Доннел собрался уходить. Он понимал, что они сказали друг другу гораздо больше, чем то, что выразили словами. Теперь он знал, что опять будет думать о Люси и анализировать свои чувства к ней. Здесь не должно быть поспешных решений: слишком многое ставится на карту.
— Ты можешь не уходить, Кент. Останься, если хочешь. Люси сказала это так просто. Он знал, что все теперь зависит от него. Осторожность и привычка взяли верх.
— Спокойной ночи, Люси.
Когда дверь лифта захлопнулась за ним. Люси все еще стояла в дверях своей квартиры.
Глава 6
— Я вас пригласил сюда, — обратился О'Доннел к собравшимся в конференц-зале, — потому что мне нужна ваша помощь. Думаю, для вас не секрет, что в отделении патанатомии неблагополучно. Речь идет не только о работе отделения, есть и другая проблема, так сказать, личного характера.
— Что за проблема? — спросил Дорнбергер. — Мне не совсем понятно, о чем речь, Кент.
О'Доннел этого и ждал. Дорнбергер и Пирсон были старыми друзьями.
— Постараюсь объяснить, — сказал он спокойно и начал детально излагать претензии к отделению патанатомии, рассказав и о категорическом отказе Пирсона принять в отделение второго врача. — Я убежден, что нам нужен еще один специалист. Помогите мне убедить Пирсона в необходимости произвести перемены, — закончил он.
— Мне не нравится, как мы решаем этот вопрос, — заметил Билл Руфус.
— Почему, Билл? — О'Доннел отметил про себя, что сегодня на нем вполне приличный галстук.
— Я не думаю, чтобы несколько человек, собравшись вместе, как это сделали мы, были вправе обсуждать перемены в отделении. — Билл Руфус посмотрел на присутствующих. — Разумеется, у меня были столкновения с Пирсоном, как и у большинства из нас. Но это не значит, что я готов участвовать в каком-то сговоре, чтобы выжить его отсюда.
О'Доннел был даже рад такой откровенности Руфуса.
— Разрешите вас заверить, — сказал он, — что никаких намерений, как вы выразились, — он посмотрел на Руфуса, — “выжить отсюда” доктора Пирсона у нас нет.
Его слова были встречены одобрительным гулом голосов.
— Давайте подойдем к этому вопросу следующим образом, — продолжал он. — Мы все согласны, что в отделении патанатомии необходимы перемены. Задержка хотя бы на день там, где необходимо немедленное хирургическое вмешательство, грозит жизни больного. Это вам хорошо известно.
— И не следует забывать, — прервал его Гарри Томаселли, — что всякие задержки отнимают больничные койки у тех, кто в них остро нуждается. У нас огромный список больных, ожидающих госпитализации.
— Конечно, — снова продолжал О'Доннел, — я могу созвать исполнительный комитет, и не премину это сделать, если понадобится, но вы все знаете, к чему это может привести. Зная Пирсона, мы можем не сомневаться, что любая дискуссия приведет к конфликту, тем более что Пирсон сам член комитета. Чего мы добьемся? Пирсон уже не сможет быть заведующим отделением, и мы только повредим себе и больнице. — О'Доннел подумал также, хотя и не мог сказать об этом, что Пирсон имеет влияние на “старую гвардию” в попечительском совете и конфликт может иметь далеко идущие последствия.
— Я не обещаю, что смогу разделить вашу точку зрения, но что вы предлагаете? — сказал Чарли Дорнбергер, попыхивая трубкой.
О'Доннел решил раскрыть карты.
— Я предлагаю, Чарли, чтобы вы поговорили с Пирсоном от имени всех нас.
— Ну нет, увольте! — Иного ответа О'Доннел и не ожидал. Но Дорнберга надо было уговорить.
— Чарли, мы знаем, что вы близкий друг Пирсона. Вы один можете его убедить.
— Короче говоря, удар должен нанести я, — отметил сухо Дорнбергер.
— Какой же это удар, Чарли?
Дорнбергер заколебался. Он видел, что все ждут его ответа. Его терзали два противоречивых чувства — тревога за благополучие больницы и личная симпатия к Джо Пирсону.
То, что говорилось сегодня, не было новостью для Дорнбергера; он давно подозревал неладное. Тем не менее случаи с больными Руфуса и Рюбенса просто потрясли его. Дорнбергер также понимал, что О'Доннел не собрал бы их здесь, если бы это все не было так серьезно. Главного хирурга он уважал.
И в то же время он хотел помочь Пирсону. Казалось, он один противостоял натиску событий, могущих погубить старого врача. Должно быть, О'Доннел был искренен, когда говорил, что не намерен выживать Пирсона из больницы, и остальные разделяли его чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Хорошо, — кивнул Томаселли.
— Пригласим главного терапевта Гарвея Чандлера, затем Руфуса и Рюбенса и обязательно Чарли Дорнбергера. Скольких я уже назвал?
— С нами шестеро. А Люси Грэйнджер? После минутного колебания О'Доннел сказал:
— Хорошо, пусть будет семь человек.
— Повестка дня? — спросил Томаселли, держа карандаш наготове.
О'Доннел покачал головой:
— Никакой повестки. У нас лишь один вопрос: реорганизация патологоанатомического отделения.
Когда администратор назвал Люси Грэйнджер, О'Доннел вспомнил их последнюю встречу. Они пообедали в хорошем ресторанчике, поговорили о себе, об общих знакомых, о работе и о вещах, не имеющих отношения к медицине. Затем он отвез Люси домой, в ее новую уютную квартирку. Она пригласила его зайти. Когда она готовила коктейли, стоя спиной к нему, он вдруг спросил, была ли она замужем.
— Нет, — ответила она не оборачиваясь.
— Я часто думаю, почему ты не вышла замуж.
— В сущности, все очень просто. — Люси повернулась, держа в руках стакан. — Во-первых, мне давно уже никто не делает предложений, а раньше, когда делали, я думала только о карьере врача, и это для меня было самым главным. Карьера и семья казались мне несовместимыми.
— И ты не жалеешь?
— Нет, — сказала она, подумав. — Я достигла того, к чему стремилась, и во многих отношениях удовлетворена. Правда, иногда я задумываюсь, как бы сложилась моя жизнь, если бы я решила иначе. Ведь, в сущности, все мы люди прежде всего.
— Да, — промолвил О'Доннел. Признание Люси тронуло его. Ей надо было иметь детей, быть матерью и женой, подумал он и вдруг спросил:
— Ты по-прежнему считаешь, что семья и карьера несовместимы?
— Нет, я перестала быть столь категоричной в этом вопросе, — ответила она. — Жизнь кое-чему меня научила.
О'Доннел подумал, каким бы был его брак с Люси. Была бы в нем любовь и нежность? Или их работа помешала бы им приспособиться друг к другу? Что бы они делали, встречаясь после работы дома, о чем говорили? Неужели обсуждали бы больничные дела за обедом и диагнозы за десертом? Был бы у него домашний очаг или же дом стал бы естественным продолжением привычной рабочей обстановки? Однако вслух он сказал:
— Мне давно кажется, что у нас с тобой много общего.
— Да, и мне тоже, Кент, — ответила Люси. Допив коктейль, О'Доннел собрался уходить. Он понимал, что они сказали друг другу гораздо больше, чем то, что выразили словами. Теперь он знал, что опять будет думать о Люси и анализировать свои чувства к ней. Здесь не должно быть поспешных решений: слишком многое ставится на карту.
— Ты можешь не уходить, Кент. Останься, если хочешь. Люси сказала это так просто. Он знал, что все теперь зависит от него. Осторожность и привычка взяли верх.
— Спокойной ночи, Люси.
Когда дверь лифта захлопнулась за ним. Люси все еще стояла в дверях своей квартиры.
Глава 6
— Я вас пригласил сюда, — обратился О'Доннел к собравшимся в конференц-зале, — потому что мне нужна ваша помощь. Думаю, для вас не секрет, что в отделении патанатомии неблагополучно. Речь идет не только о работе отделения, есть и другая проблема, так сказать, личного характера.
— Что за проблема? — спросил Дорнбергер. — Мне не совсем понятно, о чем речь, Кент.
О'Доннел этого и ждал. Дорнбергер и Пирсон были старыми друзьями.
— Постараюсь объяснить, — сказал он спокойно и начал детально излагать претензии к отделению патанатомии, рассказав и о категорическом отказе Пирсона принять в отделение второго врача. — Я убежден, что нам нужен еще один специалист. Помогите мне убедить Пирсона в необходимости произвести перемены, — закончил он.
— Мне не нравится, как мы решаем этот вопрос, — заметил Билл Руфус.
— Почему, Билл? — О'Доннел отметил про себя, что сегодня на нем вполне приличный галстук.
— Я не думаю, чтобы несколько человек, собравшись вместе, как это сделали мы, были вправе обсуждать перемены в отделении. — Билл Руфус посмотрел на присутствующих. — Разумеется, у меня были столкновения с Пирсоном, как и у большинства из нас. Но это не значит, что я готов участвовать в каком-то сговоре, чтобы выжить его отсюда.
О'Доннел был даже рад такой откровенности Руфуса.
— Разрешите вас заверить, — сказал он, — что никаких намерений, как вы выразились, — он посмотрел на Руфуса, — “выжить отсюда” доктора Пирсона у нас нет.
Его слова были встречены одобрительным гулом голосов.
— Давайте подойдем к этому вопросу следующим образом, — продолжал он. — Мы все согласны, что в отделении патанатомии необходимы перемены. Задержка хотя бы на день там, где необходимо немедленное хирургическое вмешательство, грозит жизни больного. Это вам хорошо известно.
— И не следует забывать, — прервал его Гарри Томаселли, — что всякие задержки отнимают больничные койки у тех, кто в них остро нуждается. У нас огромный список больных, ожидающих госпитализации.
— Конечно, — снова продолжал О'Доннел, — я могу созвать исполнительный комитет, и не премину это сделать, если понадобится, но вы все знаете, к чему это может привести. Зная Пирсона, мы можем не сомневаться, что любая дискуссия приведет к конфликту, тем более что Пирсон сам член комитета. Чего мы добьемся? Пирсон уже не сможет быть заведующим отделением, и мы только повредим себе и больнице. — О'Доннел подумал также, хотя и не мог сказать об этом, что Пирсон имеет влияние на “старую гвардию” в попечительском совете и конфликт может иметь далеко идущие последствия.
— Я не обещаю, что смогу разделить вашу точку зрения, но что вы предлагаете? — сказал Чарли Дорнбергер, попыхивая трубкой.
О'Доннел решил раскрыть карты.
— Я предлагаю, Чарли, чтобы вы поговорили с Пирсоном от имени всех нас.
— Ну нет, увольте! — Иного ответа О'Доннел и не ожидал. Но Дорнберга надо было уговорить.
— Чарли, мы знаем, что вы близкий друг Пирсона. Вы один можете его убедить.
— Короче говоря, удар должен нанести я, — отметил сухо Дорнбергер.
— Какой же это удар, Чарли?
Дорнбергер заколебался. Он видел, что все ждут его ответа. Его терзали два противоречивых чувства — тревога за благополучие больницы и личная симпатия к Джо Пирсону.
То, что говорилось сегодня, не было новостью для Дорнбергера; он давно подозревал неладное. Тем не менее случаи с больными Руфуса и Рюбенса просто потрясли его. Дорнбергер также понимал, что О'Доннел не собрал бы их здесь, если бы это все не было так серьезно. Главного хирурга он уважал.
И в то же время он хотел помочь Пирсону. Казалось, он один противостоял натиску событий, могущих погубить старого врача. Должно быть, О'Доннел был искренен, когда говорил, что не намерен выживать Пирсона из больницы, и остальные разделяли его чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46