Теперь главное сосредоточиться, чтобы не сорваться и не грохнуться с лестницы, как это уже случалось неоднократно. «Ты себе когда-нибудь башку свернешь», — выговаривала Герберту жена, тут же добавляя, что туда ему и дорога, но он лазал на голубятню, только когда бывал сравнительно трезв, иначе он и пяти минут не удержался бы на крыше. Браун на четвереньках полз вперед. В доме резким и неприятным голосом вопила Лина, но теперь Герберт все отчетливей слышал воркование голубей. Птицы устроили настоящую возню. Производимый Гербертом шум окончательно взбудоражил их.
— Иду, иду, мои хорошие, — приговаривал Браун, чувствуя, что его лицо расплывается в глупую пьяную улыбку. Он старался держаться подальше от края крыши; еще не хватало шлепнуться на бетон с тридцатифутовой высоты.
— Я знал, что ты вернешься, Клод. На тебя всегда можно положиться. Ну в чем дело, заблудился, а?
Щеколда долго не поддавалась. На крыше деревянной голубятни Герберт заметил несколько новых птиц. Она еще не могли найти вход в сарай, но скоро старые голуби всему их научат.
— Поди сюда, Клод. Ты где?
Войдя в голубятню, Браун включил маленькую лампочку. Испуганные внезапной вспышкой света, птицы встрепенулись.
— Все в порядке, это я. Я же вас не обижу.
Пришлось закрыть дверь голубятни, чтобы птицы не разлетелись. Из-за низкого потолка Герберту пришлось согнуться в три погибели. Он пересчитал птиц, убедился, что все они здоровы и невредимы. Тут Браун заметил своего любимца Клода. Голубь сидел на самом высоком насесте, забившись в угол. Птица тихо ворковала, не шелохнувшись.
— Привет, Клод, старина!. Скучал по мне?
Стараясь не потревожить остальных птиц, Герберт направился к голубю. В сарае все стихло; птицы успокоились, их хозяин, сам того не замечая, замолчал.
— Ну, Клод, что скажешь в свое оправдание? — снова заговорил Герберт.
Он снял птицу с насеста, поднес ее к лицу, погладил грудку.
Клод нежно заворковал.
— Ты ведь знаешь, кто над тобой главный, кто о тебе заботится?
Вдруг голубь клюнул Герберта прямо в слезящийся глаз. Бедняга завопил, выпустил из рук любимую птицу и отпрянул к насестам.
Голуби яростно набросились на хозяина, сотрясая свою непрочную хибару. Браун заслонился от птиц руками, но те продолжали клевать его. Он стал отчаянно отбиваться. Хрупкие тела ударялись о стены сарая, голуби падали, беспомощно взмахивали крыльями, тщетно пытаясь взлететь. Остальные птицы продолжали нападение, они били Герберта крыльями по голове, клевали его скрюченное тело. Охваченный страхом и гневом, Браун схватил одного голубя и стиснул так, что кости захрустели... Герберт рычал от ярости, но в эту минуту три птицы набросились на него: одна вцепилась ему в шею, другие стали клевать в глаза и щеки. Ослепший на один глаз Браун отшвырнул раздавленного голубя и заслонил лицо руками. Ужас придал ему силы. Топча своих любимцев, он со всех ног бросился к выходу, но сбился с пути из-за всей этой неразберихи, беспорядочного порхания голубей, хлопанья крыльев, птичьего гомона, собственных воплей и боли. Наконец, наткнувшись на стену, бедняга упал.
Оглушенный падением, он лежал вытянув руки. Летающие над ним голуби непрестанно нападали на него. Несчастный еле дышал, он кое-как отмахивался от птиц руками и ногами, всхлипывая от страха, пытался увернуться от ударов, но в хибаре было тесно. Браун с трудом встал на колени, превозмогая боль, вцепился в проволочную сетку на окне и медленно поднялся. Голуби клевали его огромные кулаки. Теперь было проще найти дверь. Прорвавшаяся сквозь барьер страха боль мощным потоком хлынула на Герберта. Он кричал, трясся, извивался всем телом, отбивался руками и ногами, но птицы не отставали от него. Вырываясь из голубятни, Браун своротил лампочку. Он совсем ослеп, разум его помутился.
Бледная, вцепившись в подоконник, на него смотрела Лина. Даже в спальне был слышен поднявшийся на голубятне шум. Сначала она не придала этому значения, полагая, что муж по обыкновению бесится, но отчаяние и ужас в его голосе подняли ее с постели. Заранее боясь того, что увидит, Лина подошла к окну. Там она оцепенела от страха и изумления.
Какое-то существо, мало похожее на человека, выскочило из голубятни. Оно шло на полусогнутых ногах, окруженное клевавшими его птицами. У женщины дух захватило от ужаса, когда она узнала в этом несчастном своего мужа. Он был на себя не похож, терзаемый своими любимцами. Лина стояла разинув рот, впервые в жизни не в состоянии вымолвить ни слова, не в силах пошевелиться, поспешить на помощь мужу. Новый вопль вывел ее из оцепенения, она полезла на крышу, но неуклюжее тело не слушалось ее. Она так и застыла на подоконнике, с торчащим вверх задом и упирающимися в крышу ладонями. Задрав голову, Лина увидела, что Герберт идет к самому краю крыши. Женщина открыла рот, чтобы окликнуть мужа, но не смогла издать ни звука.
— Герби! — наконец закричала она и тут же услышала, как он упал с тридцатифутовой высоты на бетонированный двор.
Вновь и вновь выкрикивая имя мужа, захлебываясь от рыданий, Лина подползла к самому парапету. Лежа на животе, она пыталась разглядеть в потемках тело Герберта. Он лежал совершенно неподвижно, с вывихнутыми ногами. Вдруг внизу что-то зашевелилось, но Лина знала, что это голубь. Ее муж был мертв.
— О, Герби, бедненький мой Герби! — запричитала женщина.
Уцелевшие голуби сидели на крыше сарая. Они следили за ней, но были спокойны. Один из них, по имени Клод, тихо ворковал.
В тот же день, рано утром, Эдвард Смоллвуд сидел на берегу пеки и удил рыбу. Это был высокий, нервный, рано начавший лысеть человек. Ему было уже тридцать пять, но он все еще жил с родителями. Деспотичный отец расшатывал его нервную систему. Смоллвуд-старший всегда был принципиален и отличался консервативностью взглядов. Он не скрывал презрения к этой размазне, своему отпрыску, в то время как миссис Смоллвуд души не чаяла в своем драгоценном мальчике и хоть не совсем разумно, но от всего сердца старалась защитить ребенка от жизненных невзгод и отцовских нагоняев. Тем не менее оба родителя, каждый по-своему, любили своего долговязого, сутулого мальчика, и каждый портил его на свой лад. Они заранее в подробностях спланировали жизненный путь Эдварда, так что малейший проблеск инициативы, любой намек на импульсивность были уничтожены в зародыше. Уничтожены безо всякого злого умысла, просто чтобы защитить ребенка, для его же пользы. Родители прекрасно справились со своей задачей. В шестнадцать лет Эдварда отправили на его первую и единственную работу. Юного Смоллвуда устроили на службу в банк, управляющим которого был старый друг семьи. Работа надежная и респектабельная. Сейчас Эдвард был помощником управляющего, но это назначение он получил лишь благодаря усидчивости, а не способностям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— Иду, иду, мои хорошие, — приговаривал Браун, чувствуя, что его лицо расплывается в глупую пьяную улыбку. Он старался держаться подальше от края крыши; еще не хватало шлепнуться на бетон с тридцатифутовой высоты.
— Я знал, что ты вернешься, Клод. На тебя всегда можно положиться. Ну в чем дело, заблудился, а?
Щеколда долго не поддавалась. На крыше деревянной голубятни Герберт заметил несколько новых птиц. Она еще не могли найти вход в сарай, но скоро старые голуби всему их научат.
— Поди сюда, Клод. Ты где?
Войдя в голубятню, Браун включил маленькую лампочку. Испуганные внезапной вспышкой света, птицы встрепенулись.
— Все в порядке, это я. Я же вас не обижу.
Пришлось закрыть дверь голубятни, чтобы птицы не разлетелись. Из-за низкого потолка Герберту пришлось согнуться в три погибели. Он пересчитал птиц, убедился, что все они здоровы и невредимы. Тут Браун заметил своего любимца Клода. Голубь сидел на самом высоком насесте, забившись в угол. Птица тихо ворковала, не шелохнувшись.
— Привет, Клод, старина!. Скучал по мне?
Стараясь не потревожить остальных птиц, Герберт направился к голубю. В сарае все стихло; птицы успокоились, их хозяин, сам того не замечая, замолчал.
— Ну, Клод, что скажешь в свое оправдание? — снова заговорил Герберт.
Он снял птицу с насеста, поднес ее к лицу, погладил грудку.
Клод нежно заворковал.
— Ты ведь знаешь, кто над тобой главный, кто о тебе заботится?
Вдруг голубь клюнул Герберта прямо в слезящийся глаз. Бедняга завопил, выпустил из рук любимую птицу и отпрянул к насестам.
Голуби яростно набросились на хозяина, сотрясая свою непрочную хибару. Браун заслонился от птиц руками, но те продолжали клевать его. Он стал отчаянно отбиваться. Хрупкие тела ударялись о стены сарая, голуби падали, беспомощно взмахивали крыльями, тщетно пытаясь взлететь. Остальные птицы продолжали нападение, они били Герберта крыльями по голове, клевали его скрюченное тело. Охваченный страхом и гневом, Браун схватил одного голубя и стиснул так, что кости захрустели... Герберт рычал от ярости, но в эту минуту три птицы набросились на него: одна вцепилась ему в шею, другие стали клевать в глаза и щеки. Ослепший на один глаз Браун отшвырнул раздавленного голубя и заслонил лицо руками. Ужас придал ему силы. Топча своих любимцев, он со всех ног бросился к выходу, но сбился с пути из-за всей этой неразберихи, беспорядочного порхания голубей, хлопанья крыльев, птичьего гомона, собственных воплей и боли. Наконец, наткнувшись на стену, бедняга упал.
Оглушенный падением, он лежал вытянув руки. Летающие над ним голуби непрестанно нападали на него. Несчастный еле дышал, он кое-как отмахивался от птиц руками и ногами, всхлипывая от страха, пытался увернуться от ударов, но в хибаре было тесно. Браун с трудом встал на колени, превозмогая боль, вцепился в проволочную сетку на окне и медленно поднялся. Голуби клевали его огромные кулаки. Теперь было проще найти дверь. Прорвавшаяся сквозь барьер страха боль мощным потоком хлынула на Герберта. Он кричал, трясся, извивался всем телом, отбивался руками и ногами, но птицы не отставали от него. Вырываясь из голубятни, Браун своротил лампочку. Он совсем ослеп, разум его помутился.
Бледная, вцепившись в подоконник, на него смотрела Лина. Даже в спальне был слышен поднявшийся на голубятне шум. Сначала она не придала этому значения, полагая, что муж по обыкновению бесится, но отчаяние и ужас в его голосе подняли ее с постели. Заранее боясь того, что увидит, Лина подошла к окну. Там она оцепенела от страха и изумления.
Какое-то существо, мало похожее на человека, выскочило из голубятни. Оно шло на полусогнутых ногах, окруженное клевавшими его птицами. У женщины дух захватило от ужаса, когда она узнала в этом несчастном своего мужа. Он был на себя не похож, терзаемый своими любимцами. Лина стояла разинув рот, впервые в жизни не в состоянии вымолвить ни слова, не в силах пошевелиться, поспешить на помощь мужу. Новый вопль вывел ее из оцепенения, она полезла на крышу, но неуклюжее тело не слушалось ее. Она так и застыла на подоконнике, с торчащим вверх задом и упирающимися в крышу ладонями. Задрав голову, Лина увидела, что Герберт идет к самому краю крыши. Женщина открыла рот, чтобы окликнуть мужа, но не смогла издать ни звука.
— Герби! — наконец закричала она и тут же услышала, как он упал с тридцатифутовой высоты на бетонированный двор.
Вновь и вновь выкрикивая имя мужа, захлебываясь от рыданий, Лина подползла к самому парапету. Лежа на животе, она пыталась разглядеть в потемках тело Герберта. Он лежал совершенно неподвижно, с вывихнутыми ногами. Вдруг внизу что-то зашевелилось, но Лина знала, что это голубь. Ее муж был мертв.
— О, Герби, бедненький мой Герби! — запричитала женщина.
Уцелевшие голуби сидели на крыше сарая. Они следили за ней, но были спокойны. Один из них, по имени Клод, тихо ворковал.
В тот же день, рано утром, Эдвард Смоллвуд сидел на берегу пеки и удил рыбу. Это был высокий, нервный, рано начавший лысеть человек. Ему было уже тридцать пять, но он все еще жил с родителями. Деспотичный отец расшатывал его нервную систему. Смоллвуд-старший всегда был принципиален и отличался консервативностью взглядов. Он не скрывал презрения к этой размазне, своему отпрыску, в то время как миссис Смоллвуд души не чаяла в своем драгоценном мальчике и хоть не совсем разумно, но от всего сердца старалась защитить ребенка от жизненных невзгод и отцовских нагоняев. Тем не менее оба родителя, каждый по-своему, любили своего долговязого, сутулого мальчика, и каждый портил его на свой лад. Они заранее в подробностях спланировали жизненный путь Эдварда, так что малейший проблеск инициативы, любой намек на импульсивность были уничтожены в зародыше. Уничтожены безо всякого злого умысла, просто чтобы защитить ребенка, для его же пользы. Родители прекрасно справились со своей задачей. В шестнадцать лет Эдварда отправили на его первую и единственную работу. Юного Смоллвуда устроили на службу в банк, управляющим которого был старый друг семьи. Работа надежная и респектабельная. Сейчас Эдвард был помощником управляющего, но это назначение он получил лишь благодаря усидчивости, а не способностям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72