Двое наших постояльцев, они всегда садились ко мне, не хотелось бы хвастаться, но… А третий мне незнакомый, наверняка пришлый. И признаюсь пани, у меня создалось впечатление, тем двум не очень понравилось, что он сел за их столик. Могу, конечно, ошибаться, но у меня глаз намётан. И такой какой-то нервный, излишне вертлявый, ни секунды спокойно не посидит. Хотя, опять же, показалось мне, что немного.., как бы это сказать? Ну, не от природы он такой, а вроде как делал вид, специально старался. У меня глаз намётанный…
— Вы хотите сказать, он старался производить впечатление излишне подвижного, экспансивного?
— Что-то в этом духе, пани в самую точку попала.
Вот, пожалуйста! Выходит, не так уж глупо я придумала. Раз этот незнакомец пытался будто невзначай поцарапать Гавела, должен был отчаянно жестикулировать, крутиться-вертеться. Похлопывать по плечу, хватать за руки, прикасаться к локотку, наступать на ногу, толкать в бок. А если человек так крутится за столом, может, что и разбил?
Словно подслушав мои мысли, официант сказал:
— Он так метался, сидя за столом, что я боялся, как бы чего не разбил. Представьте, не разбил, даже удивительно. А будет мне позволено полюбопытствовать, почему меня пани о нем расспрашивает?
Вполне закономерное любопытство, только удовлетворить его надо по-умному, не обязательно сразу всю правду вываливать.
— А потому, проще пана, что мы, сын покойного и я, хотим знать, как несчастный провёл свой последний день. Скончался скоропостижно, должна же быть какая-то причина, возможно, что-нибудь или кто-нибудь его взволновал, рассердил…
— А что, сердце?
— Да, инфаркт. Представляете, инфаркт в отпуске? Идиотизм!
— Ох, проше пани, пути Господни неисповедимы, человек не знает, когда придёт смерть, всякое случается… Да вроде нет, взволнован он не был, а вот будто бы рассердился. И ещё — этот размашистый живчик его, похоже, смешил. Любого бы рассмешил, чего он только не вытворял! Паясничал, я бы сказал. Меня гонял безжалостно, то и дело новые закуски придумывал, изобретал какие-то несусветные коктейли, сам их смешивал за столом, гнался за мной со стаканом в руке до буфетной, лёд ему, видите ли, срочно понадобился, говорю пани, минуты спокойно не посидел на месте, то и дело со стула вскакивал. А вам посоветую камбалу в масле жареную, пальчики оближешь.
— В масле! Сливочном! — обрадовалась я. — Давайте, давайте её сюда! Так вы сказали, пан Роевский со вторым постояльцем всегда садились за ваш столик?
— Да, тут уж такой обычай, наши постояльцы выбирают столик, за который потом всегда садятся. Нравилось им, наверное, как я их обслуживал. И я был доволен клиентами — народ солидный, я имею в виду тех двоих, заказы делали хорошие, ели не торопясь, меня не подгоняли. Рационально питались, проше пани. И редко кто присаживался за их столик. Только вот этот нахальный живчик…
— Мне ещё хотелось бы побеседовать с тем из ваших постояльцев, который обычно обедал вместе с паном Роевским. Он вроде бы немного кривоват на один глаз?
— Верно пани заметила, тонкое наблюдение…
— Могу я вас просить, когда он придёт в зал, передать ему, что одна пожилая женщина хотела бы с ним поговорить? А то увидит незнакомую и не сядет за свой столик. Кельнер пообещал:
— Непременно. Скажу — молодая и красивая дама желает с ним побеседовать. Положитесь на меня, я прослежу за этим.
Что же, о вкусах, как известно, не спорят. Впрочем, по сравнению с какой-нибудь столетней кавказской рекордсменкой я и в самом деле могла сойти за молоденькую… Но думаю, кельнер, человек опытный и неплохой психолог, просто сообразил, что, услышав о желавшей пообщаться с ним пожилой даме, кривой Колодзей попытается сбежать куда подальше…
А он и в самом деле оказался крив на один глаз. Разговаривая со мной, смотрел на меня одним глазом, в то время как второй устремлялся в неведомую даль за моей спиной. Не всегда, впрочем, но довольно часто. Это было непривычно и раздражало, во всяком случае я наконец не выдержала и обернулась, чтобы посмотреть, на кого же это он уставился. И благодаря этому увидела Выдру-Выдру я очень не любила. Думаю, из зависти, ибо эта особа отличалась потрясающей худобой, нечто для меня совершенно недостижимое, сущий скелет! Благодаря этому она могла не только есть, но прямо-таки пожирать все, что ей заблагорассудится, с ума сойти! И вдобавок у неё никогда не было аппетита. Ну как такому не завидовать мне, которой с молодых лет приходилось заботиться о фигуре и отказывать себе в пище, иначе меня бы безобразно разнесло. Отказываться от самых вкусных вещей, мне! Ведь я так люблю поесть! А эта… Есть ей никогда не хотелось, сколько раз я наблюдала, как она лениво ковырялась вилкой в каких-то салатиках, оставляя их практически несъеденными, и на этом её питание заканчивалось. И втайне гордилась своей потрясающей худобой, восполняя вес избыточным макияжем. Её лицо покрывала штукатурка толщиной минимум в полсантиметра. Вот, собственно, и все её недостатки, но я очень не любила эту женщину и ничего не могла с собой поделать. Не любила, и все тут! Она была одной из тех четырнадцати знакомых, которых я встретила на этом курорте в первые дни своего пребывания здесь.
Сейчас Выдра сидела за столиком в глубине зала с двумя мужчинами. Один из них был её мужем, а второй.., увидев второго, я забыла, зачем сюда явилась. Вторым оказался Северин Вежховицкий. Езус-Мария, что их связывает?!
Выдра нежно прижимала к груди огромного плюшевого медвежонка панду, так называемого бамбукового медведя. Он очень мешал ей принимать пищу, но как раз это было в духе Выдры — всячески утруднять себе процесс питания. Нет, невозможно, не может быть, что эта женщина притворялась, она и в самом деле не любила есть, о чем весьма красноречиво свидетельствовала её внешность — кости, едва прикрытые штукатуркой…
С трудом оторвавшись от созерцания этого феномена природы, я повернулась к своему собеседнику, но продолжала думать о Выдре и о Северине. Интересовал меня, разумеется, главным образом Северин, я ещё собиралась разузнать, где он поселился в Крынице. Может, тоже в «Пеликане»? Надо будет порасспросить об этом симпатичную девушку из бюро обслуживания пансионата, хотя Северин не имел к Яцеку никакого отношения, а девушке понравился Яцек, не Болек. К тому же Болек был, в отличие от Яцека, уже женат. Отогнав с большим усилием мысли о Северине, я сконцентрировалась на кривом собеседнике.
— Наш общий знакомый не жаловался на здоровье, и ничто не говорило о возможности смерти от сердечного приступа, — заявила я Колодзею открыто и прямо. — Вы были одним из последних, с кем Гавел общался, сидели с ним вот за этим столиком. Не произошло ли тогда чего-нибудь такого, что бы могло Гавела встревожить, взволновать, рассердить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Вы хотите сказать, он старался производить впечатление излишне подвижного, экспансивного?
— Что-то в этом духе, пани в самую точку попала.
Вот, пожалуйста! Выходит, не так уж глупо я придумала. Раз этот незнакомец пытался будто невзначай поцарапать Гавела, должен был отчаянно жестикулировать, крутиться-вертеться. Похлопывать по плечу, хватать за руки, прикасаться к локотку, наступать на ногу, толкать в бок. А если человек так крутится за столом, может, что и разбил?
Словно подслушав мои мысли, официант сказал:
— Он так метался, сидя за столом, что я боялся, как бы чего не разбил. Представьте, не разбил, даже удивительно. А будет мне позволено полюбопытствовать, почему меня пани о нем расспрашивает?
Вполне закономерное любопытство, только удовлетворить его надо по-умному, не обязательно сразу всю правду вываливать.
— А потому, проще пана, что мы, сын покойного и я, хотим знать, как несчастный провёл свой последний день. Скончался скоропостижно, должна же быть какая-то причина, возможно, что-нибудь или кто-нибудь его взволновал, рассердил…
— А что, сердце?
— Да, инфаркт. Представляете, инфаркт в отпуске? Идиотизм!
— Ох, проше пани, пути Господни неисповедимы, человек не знает, когда придёт смерть, всякое случается… Да вроде нет, взволнован он не был, а вот будто бы рассердился. И ещё — этот размашистый живчик его, похоже, смешил. Любого бы рассмешил, чего он только не вытворял! Паясничал, я бы сказал. Меня гонял безжалостно, то и дело новые закуски придумывал, изобретал какие-то несусветные коктейли, сам их смешивал за столом, гнался за мной со стаканом в руке до буфетной, лёд ему, видите ли, срочно понадобился, говорю пани, минуты спокойно не посидел на месте, то и дело со стула вскакивал. А вам посоветую камбалу в масле жареную, пальчики оближешь.
— В масле! Сливочном! — обрадовалась я. — Давайте, давайте её сюда! Так вы сказали, пан Роевский со вторым постояльцем всегда садились за ваш столик?
— Да, тут уж такой обычай, наши постояльцы выбирают столик, за который потом всегда садятся. Нравилось им, наверное, как я их обслуживал. И я был доволен клиентами — народ солидный, я имею в виду тех двоих, заказы делали хорошие, ели не торопясь, меня не подгоняли. Рационально питались, проше пани. И редко кто присаживался за их столик. Только вот этот нахальный живчик…
— Мне ещё хотелось бы побеседовать с тем из ваших постояльцев, который обычно обедал вместе с паном Роевским. Он вроде бы немного кривоват на один глаз?
— Верно пани заметила, тонкое наблюдение…
— Могу я вас просить, когда он придёт в зал, передать ему, что одна пожилая женщина хотела бы с ним поговорить? А то увидит незнакомую и не сядет за свой столик. Кельнер пообещал:
— Непременно. Скажу — молодая и красивая дама желает с ним побеседовать. Положитесь на меня, я прослежу за этим.
Что же, о вкусах, как известно, не спорят. Впрочем, по сравнению с какой-нибудь столетней кавказской рекордсменкой я и в самом деле могла сойти за молоденькую… Но думаю, кельнер, человек опытный и неплохой психолог, просто сообразил, что, услышав о желавшей пообщаться с ним пожилой даме, кривой Колодзей попытается сбежать куда подальше…
А он и в самом деле оказался крив на один глаз. Разговаривая со мной, смотрел на меня одним глазом, в то время как второй устремлялся в неведомую даль за моей спиной. Не всегда, впрочем, но довольно часто. Это было непривычно и раздражало, во всяком случае я наконец не выдержала и обернулась, чтобы посмотреть, на кого же это он уставился. И благодаря этому увидела Выдру-Выдру я очень не любила. Думаю, из зависти, ибо эта особа отличалась потрясающей худобой, нечто для меня совершенно недостижимое, сущий скелет! Благодаря этому она могла не только есть, но прямо-таки пожирать все, что ей заблагорассудится, с ума сойти! И вдобавок у неё никогда не было аппетита. Ну как такому не завидовать мне, которой с молодых лет приходилось заботиться о фигуре и отказывать себе в пище, иначе меня бы безобразно разнесло. Отказываться от самых вкусных вещей, мне! Ведь я так люблю поесть! А эта… Есть ей никогда не хотелось, сколько раз я наблюдала, как она лениво ковырялась вилкой в каких-то салатиках, оставляя их практически несъеденными, и на этом её питание заканчивалось. И втайне гордилась своей потрясающей худобой, восполняя вес избыточным макияжем. Её лицо покрывала штукатурка толщиной минимум в полсантиметра. Вот, собственно, и все её недостатки, но я очень не любила эту женщину и ничего не могла с собой поделать. Не любила, и все тут! Она была одной из тех четырнадцати знакомых, которых я встретила на этом курорте в первые дни своего пребывания здесь.
Сейчас Выдра сидела за столиком в глубине зала с двумя мужчинами. Один из них был её мужем, а второй.., увидев второго, я забыла, зачем сюда явилась. Вторым оказался Северин Вежховицкий. Езус-Мария, что их связывает?!
Выдра нежно прижимала к груди огромного плюшевого медвежонка панду, так называемого бамбукового медведя. Он очень мешал ей принимать пищу, но как раз это было в духе Выдры — всячески утруднять себе процесс питания. Нет, невозможно, не может быть, что эта женщина притворялась, она и в самом деле не любила есть, о чем весьма красноречиво свидетельствовала её внешность — кости, едва прикрытые штукатуркой…
С трудом оторвавшись от созерцания этого феномена природы, я повернулась к своему собеседнику, но продолжала думать о Выдре и о Северине. Интересовал меня, разумеется, главным образом Северин, я ещё собиралась разузнать, где он поселился в Крынице. Может, тоже в «Пеликане»? Надо будет порасспросить об этом симпатичную девушку из бюро обслуживания пансионата, хотя Северин не имел к Яцеку никакого отношения, а девушке понравился Яцек, не Болек. К тому же Болек был, в отличие от Яцека, уже женат. Отогнав с большим усилием мысли о Северине, я сконцентрировалась на кривом собеседнике.
— Наш общий знакомый не жаловался на здоровье, и ничто не говорило о возможности смерти от сердечного приступа, — заявила я Колодзею открыто и прямо. — Вы были одним из последних, с кем Гавел общался, сидели с ним вот за этим столиком. Не произошло ли тогда чего-нибудь такого, что бы могло Гавела встревожить, взволновать, рассердить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84