Было видно, что ей холодно, и мы бросили ей овчинное одеяло.
— Как тебя зовут? — спросил конунг.
— Астрид, — ответила она и подняла глаза.
Конунг не стал спрашивать, как зовут парня.
Люди заговорили: хотим мы или нет, а этих двоих следует убить. Взять их с собой мы не можем, а если отпустим, они расскажут бондам, как нас мало и что один из нас называет себя конунгом. К тому же, несколько раз мы упомянули в разговоре Нидарос, и они, должно быть, слышали это. Стоит им сказать об этом кому угодно, и весть о нашем прибытии достигнет Нидароса раньше нас. Мы обычно обсуждали судьбу пленников, не смущаясь, что они могут это услышать. Кто-то сказал, что их нельзя просто бросить за борт, — если их подхватит течение, они благополучно доберутся до берега.
Злобы в нас не было, но вспомни, йомфру Кристин, что лежало у нас за плечами, — за все эти тяжелые годы мы хорошо усвоили, что доверять можно только своему оружию. Вильяльм сказал, что нет нужды пачкать скамьи их кровью:
— Перегните им головы через борт, и я отрублю их.
Неожиданно конунг выругался.
Мне трудно вразумительно объяснить то, что случилось потом. Пойми, йомфру Кристин, слово конунга было для нас законом. С того дня, когда мы выступили из Хамара в Вермаланде, с того дня, когда он на глазах у своих воинов затоптал конем двоих, осмелившихся не подчиниться ему. Сверриру случалось порой повышать голос, но я не помню никого, кто бы осмелился перечить ему, кроме старика с серебряными монетами, который вцепился конунгу в горло и все-таки уцелел, мы тогда швырнули его за борт, но он выплыл, вернулся к нам и потребовал назад свои деньги. Нет, я никак не могу объяснить того, что случилось. И до сих пор вспоминаю об этом с отвращением.
Между конунгом и его людьми завязалась перебранка. Он был небольшого роста и в тот день выглядел старым, до того я, да и вообще все, считали его молодым. В тот же день он выглядел старым и усталым, рот у него как будто запал, лоб покрыли морщины, словно и не имевшие отношения к тому гневу, с которым он припер к стенке спорящих с ним людей. Первым на него набросился Сигурд, потом Вильяльм. Не с обнаженными мечами, нет, нет, а с проклятиями и бранью. И конунг тоже отвечал им бранью. Но это не была брань сильного человека, не огонь небесный, испепеляющий противника. Нет, он бранился, как бранились женщины в Киркьюбё, стирающие летом белье у ручья и оспаривающие друг у друга право первой разжечь костер. Это был старый простолюдин, и люди вокруг не испытывали к нему никакого уважения, они смотрели на него, пряча ухмылку в уголках губ, словно знали, что человек, стоящий перед ними, труслив и надеется, что ему удастся скрыть свою трусость.
За спиной у конунга сидели пленники. Девушка плакала.
Парень сказал:
— Я бы мог пойти к тебе на службу, государь. Если бы ты отпустил Астрид.
Люди вокруг презрительно засмеялись, конунг молчал. Парень проявил мужество. Он встал на скамью и сказал:
— Астрид хорошая женщина.
— Я знаю, — почти весело ответил конунг.
Мы с удивлением смотрели на него — на конунга и на девушку. Она сидела, накинув овчинное одеяло на голое тело, должно быть, она сбежала из дома, чтобы отдать дар своей юности тому, кого полюбила. Но Вильяльм сказал:
— Так она знает или нет, куда мы держим путь?…
Люди опять стали грубо бранить конунга, он пытался отругиваться, но это не помогало. Тогда он замолчал и сел на скамью рядом с Астрид. Он смотрел вдаль и молчал. Никто не смел подойти к нему.
Над кораблями и над нашими головами с криком летали чайки — если мы зарубим пленных и бросим их в воду, чайки тут же выклюют у покойников глаза.
Сигурд подошел ко мне, он даже побледнел от гнева:
— Ты согласен с конунгом? — спросил он, глядя на меня с такой ненавистью, будто собирался зарубить и меня.
— Сигурд, — проговорил я, — помнишь, ты сказал, что у тебя носом и горлом шла кровь, и спросил, не означает ли это, что ты скоро умрешь?
Сигурд в гневе замахнулся на меня:
— Если мы отпустим эту девку, она тут же разболтает, куда мы направляемся!…
Он сердито смотрел на меня, неожиданно у него из носа брызнула кровь, сразу из обеих ноздрей. Он наклонился, в глазах у него стояли слезы.
Я вспомнил о святом гневе.
Сын Божий пришел в один город, там, у городских ворот какой-то человек бил своего осла, он забил его до смерти. Иисус так разгневался, что у него горлом и носом пошла кровь и закапала на песок. И каждая капля превратилась в розу.
— Так написано в книге Бернарда, которую я ношу на груди, — сказал я Сигурду.
Он ответил:
— Я не ученик Христа, мне больше нравится запах чужой крови, чем своей собственной.
Тогда я подошел к конунгу:
— У Сигурда носом и горлом идет кровь, — сказал я, — это знак того, что он скоро умрет.
Конунг вдруг встал и велел кормчему направить корабль к ближайшему островку. Люди вокруг заворчали.
— Ты умеешь плавать? — спросил конунг у парня.
— Нет, — ответил тот.
— А ты? — спросил он у Астрид.
— Нет.
Конунг велел кормчему подвести корабль к самому берегу и сказал, чтобы парень прыгнул первым. Парень легко перепрыгнул на берег. Потом прыгнула Астрид, овчинное одеяло она оставила на корабле.
— Видел, какая у нее задница? — спросил у меня кто-то.
Я не ответил.
Конунг повысил голос:
— Я собственноручно зарублю каждого, кто пустит в них стрелу!
Корабль отошел от острова.
— Государь, что сегодня так мучило тебя?
— Аудун, ты помнишь лодочный сарай епископа в Киркьюбё и запах смолы, помнишь, как по ночам мы приводили в этот сарай женщин?
— Государь, моя память хранит и хорошие времена нашей жизни.
— Однажды ночью, Аудун, мы с Астрид уплыли на лодке, а ты остался в сарае. Мы спрятались в палатке на одном из кораблей…
Мой пес подошел и стал слизывать кровь с корабельных досок, где стоял Сигурд.
***
В самой крайней точке мыса Флатангер мы сошли на берег. Там, на маленьком островке, конунг созвал своих людей на тинг, со всех сторон нас окружало море, над головами кричали птицы. Нас было немного, мы забрались на край земли, наши силы и мужество были на исходе. Но хуже всего было то, что конунг вроде перестал быть конунгом, а люди — его людьми. Он поднялся на камень, чтобы говорить с нами — во взгляде его как будто не было прежней остроты и огня, а в голосе — былой силы.
Он сказал:
— Вы знаете, корабли, что мы захватили у бондов, никуда не годятся, на них мы далеко не уплывем. Первый же шторм может оказаться для нас последним, встреча с врагом, знающим, чего он хочет, может оказаться нашей последней с ним встречей. Может, вы хотите, чтобы мы отправились на север, в Тьотту? Говорят, там богатые селения и можно взять хорошую добычу.
Ему не ответили, нас часто называли грабителями, хотя мы сами видели свое назначение в том, чтобы завоевать страну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Как тебя зовут? — спросил конунг.
— Астрид, — ответила она и подняла глаза.
Конунг не стал спрашивать, как зовут парня.
Люди заговорили: хотим мы или нет, а этих двоих следует убить. Взять их с собой мы не можем, а если отпустим, они расскажут бондам, как нас мало и что один из нас называет себя конунгом. К тому же, несколько раз мы упомянули в разговоре Нидарос, и они, должно быть, слышали это. Стоит им сказать об этом кому угодно, и весть о нашем прибытии достигнет Нидароса раньше нас. Мы обычно обсуждали судьбу пленников, не смущаясь, что они могут это услышать. Кто-то сказал, что их нельзя просто бросить за борт, — если их подхватит течение, они благополучно доберутся до берега.
Злобы в нас не было, но вспомни, йомфру Кристин, что лежало у нас за плечами, — за все эти тяжелые годы мы хорошо усвоили, что доверять можно только своему оружию. Вильяльм сказал, что нет нужды пачкать скамьи их кровью:
— Перегните им головы через борт, и я отрублю их.
Неожиданно конунг выругался.
Мне трудно вразумительно объяснить то, что случилось потом. Пойми, йомфру Кристин, слово конунга было для нас законом. С того дня, когда мы выступили из Хамара в Вермаланде, с того дня, когда он на глазах у своих воинов затоптал конем двоих, осмелившихся не подчиниться ему. Сверриру случалось порой повышать голос, но я не помню никого, кто бы осмелился перечить ему, кроме старика с серебряными монетами, который вцепился конунгу в горло и все-таки уцелел, мы тогда швырнули его за борт, но он выплыл, вернулся к нам и потребовал назад свои деньги. Нет, я никак не могу объяснить того, что случилось. И до сих пор вспоминаю об этом с отвращением.
Между конунгом и его людьми завязалась перебранка. Он был небольшого роста и в тот день выглядел старым, до того я, да и вообще все, считали его молодым. В тот же день он выглядел старым и усталым, рот у него как будто запал, лоб покрыли морщины, словно и не имевшие отношения к тому гневу, с которым он припер к стенке спорящих с ним людей. Первым на него набросился Сигурд, потом Вильяльм. Не с обнаженными мечами, нет, нет, а с проклятиями и бранью. И конунг тоже отвечал им бранью. Но это не была брань сильного человека, не огонь небесный, испепеляющий противника. Нет, он бранился, как бранились женщины в Киркьюбё, стирающие летом белье у ручья и оспаривающие друг у друга право первой разжечь костер. Это был старый простолюдин, и люди вокруг не испытывали к нему никакого уважения, они смотрели на него, пряча ухмылку в уголках губ, словно знали, что человек, стоящий перед ними, труслив и надеется, что ему удастся скрыть свою трусость.
За спиной у конунга сидели пленники. Девушка плакала.
Парень сказал:
— Я бы мог пойти к тебе на службу, государь. Если бы ты отпустил Астрид.
Люди вокруг презрительно засмеялись, конунг молчал. Парень проявил мужество. Он встал на скамью и сказал:
— Астрид хорошая женщина.
— Я знаю, — почти весело ответил конунг.
Мы с удивлением смотрели на него — на конунга и на девушку. Она сидела, накинув овчинное одеяло на голое тело, должно быть, она сбежала из дома, чтобы отдать дар своей юности тому, кого полюбила. Но Вильяльм сказал:
— Так она знает или нет, куда мы держим путь?…
Люди опять стали грубо бранить конунга, он пытался отругиваться, но это не помогало. Тогда он замолчал и сел на скамью рядом с Астрид. Он смотрел вдаль и молчал. Никто не смел подойти к нему.
Над кораблями и над нашими головами с криком летали чайки — если мы зарубим пленных и бросим их в воду, чайки тут же выклюют у покойников глаза.
Сигурд подошел ко мне, он даже побледнел от гнева:
— Ты согласен с конунгом? — спросил он, глядя на меня с такой ненавистью, будто собирался зарубить и меня.
— Сигурд, — проговорил я, — помнишь, ты сказал, что у тебя носом и горлом шла кровь, и спросил, не означает ли это, что ты скоро умрешь?
Сигурд в гневе замахнулся на меня:
— Если мы отпустим эту девку, она тут же разболтает, куда мы направляемся!…
Он сердито смотрел на меня, неожиданно у него из носа брызнула кровь, сразу из обеих ноздрей. Он наклонился, в глазах у него стояли слезы.
Я вспомнил о святом гневе.
Сын Божий пришел в один город, там, у городских ворот какой-то человек бил своего осла, он забил его до смерти. Иисус так разгневался, что у него горлом и носом пошла кровь и закапала на песок. И каждая капля превратилась в розу.
— Так написано в книге Бернарда, которую я ношу на груди, — сказал я Сигурду.
Он ответил:
— Я не ученик Христа, мне больше нравится запах чужой крови, чем своей собственной.
Тогда я подошел к конунгу:
— У Сигурда носом и горлом идет кровь, — сказал я, — это знак того, что он скоро умрет.
Конунг вдруг встал и велел кормчему направить корабль к ближайшему островку. Люди вокруг заворчали.
— Ты умеешь плавать? — спросил конунг у парня.
— Нет, — ответил тот.
— А ты? — спросил он у Астрид.
— Нет.
Конунг велел кормчему подвести корабль к самому берегу и сказал, чтобы парень прыгнул первым. Парень легко перепрыгнул на берег. Потом прыгнула Астрид, овчинное одеяло она оставила на корабле.
— Видел, какая у нее задница? — спросил у меня кто-то.
Я не ответил.
Конунг повысил голос:
— Я собственноручно зарублю каждого, кто пустит в них стрелу!
Корабль отошел от острова.
— Государь, что сегодня так мучило тебя?
— Аудун, ты помнишь лодочный сарай епископа в Киркьюбё и запах смолы, помнишь, как по ночам мы приводили в этот сарай женщин?
— Государь, моя память хранит и хорошие времена нашей жизни.
— Однажды ночью, Аудун, мы с Астрид уплыли на лодке, а ты остался в сарае. Мы спрятались в палатке на одном из кораблей…
Мой пес подошел и стал слизывать кровь с корабельных досок, где стоял Сигурд.
***
В самой крайней точке мыса Флатангер мы сошли на берег. Там, на маленьком островке, конунг созвал своих людей на тинг, со всех сторон нас окружало море, над головами кричали птицы. Нас было немного, мы забрались на край земли, наши силы и мужество были на исходе. Но хуже всего было то, что конунг вроде перестал быть конунгом, а люди — его людьми. Он поднялся на камень, чтобы говорить с нами — во взгляде его как будто не было прежней остроты и огня, а в голосе — былой силы.
Он сказал:
— Вы знаете, корабли, что мы захватили у бондов, никуда не годятся, на них мы далеко не уплывем. Первый же шторм может оказаться для нас последним, встреча с врагом, знающим, чего он хочет, может оказаться нашей последней с ним встречей. Может, вы хотите, чтобы мы отправились на север, в Тьотту? Говорят, там богатые селения и можно взять хорошую добычу.
Ему не ответили, нас часто называли грабителями, хотя мы сами видели свое назначение в том, чтобы завоевать страну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88