– Нет, не слыхал.
– Вот! Шамиль – герой. Никто его не мог попрекать, что в нем русская кровь. Ваши поклонились Аллаху, вместе стали воевать, мы им верим как себе.
Об этом Клава слышала ещё в поезде: редко, но попадаются среди пленных боевиков русские. Этих – хорошо если стреляют сразу. Чаще: привязывают сзади к бэтээру – и волокут по кочкам. Как и «белых колготок» – женских снайперов с Украины и Прибалтики.
– Ты живешь у нас, мы тебе верим. Поклонись Аллаху, будешь мне брат. Денег дам: дом купить, жену брать.
Опять захлопывалась ловушка.
– Боюсь. Меня когда крестили, монах был истовый, сказал: «Крещаешься навеки! Изменишь Господу своему, погибнешь как смрадный пес!» Погибнуть боюсь от его проклятия.
Клава в детстве слышала историю про грозного монаха – только крестил он так родную её тетку. И вот вспомнила кстати.
Муса отнесся серьезно:
– Аллах силен, Аллах защитит. Твой русский Бог далеко, Аллах близко. Посмотри, горы могучи – Аллах воздвиг! Русский Бог не мог, у русского Бога – одна степь, один пыль.
Клава не улыбнулась. Хотя учат в церкви, что единый Бог правит всем миром, на практике все время приходится сталкиваться с конкуренцией Богов – и она привыкла, приняла реальность разделения Богов – по народам и странам. Здесь на земле воюют солдаты, а на небе их Боги точно так же бьются между Собой.
Светила луна, белел снег, укрывший горы, опушивший лапы елей. Светилось оконце хижины. Как в рождественской сказке.
Муса встряхнулся, первым отогнав расслабляющее наваждение.
– Пошли. Будем есть, будем спать.
Войдя в хижину, Клава не увидела Виталика на его привычной лежанке.
– А где больной?
И Муса переспросил тоже самое – по-своему.
Охранник небрежно махнул рукой в сторону чулана – и засмеялся по-чеченски.
– Его надо сюда! Там душно, там холодно, там он опять заболеет хуже!
– Больше будет болеть, больше будут жалеть, – повторил известную уже мысль Муса. – Нам тесно, людей много.
Он взглянул на часы и что-то приказал. Все чеченцы встали на колени, Муса заговорил другим голосом, слегка нараспев – Клава не удивилась, она привыкла уже в ауле к часам молитв. Она приоткрыла дверцу и скользнула в чулан. Тут и спать – осенило ее. А то улягутся вповалку, да ещё разденутся ради жары. И её заставят раздеваться – потому что ни в какой компании не терпят, чтобы кто-то один был не как все.
Отбормотав молитву, чеченцы загомонили светскими голосами. Распахнулась дверь, кто-то посветил фонариком.
Муса спросил:
– Зачем здесь?
– Больного посмотреть. И тесно там, я здесь посплю.
Муса ждал, что они лягут рядом с молоденьким русским доктором, прижмутся друг к другу. Но вдруг бы он оказался не волен в себе, вдруг бы совершил нечаянно со сна содомский грех?! Вдвоем бы – и пусть, а здесь услышат, узнают – случится позор. Насиловать пленника можно – ради власти над ним, ради крайнего унижения презренного врага. Даже иногда снимают такое и посылают кассету родственникам – чтобы поторопились. Но для поддобных съемок есть добровольные исполнители, Муса не среди них. Так что хорошо, если доктор полежит отдельно – от греха.
Муса молча захлопнул дверцу.
Ощупывать её принялся Виталик. Это было законно, и она ему помогала как могла. Виталик пробился наконец сквозь одежки, но получилось у него коротко, не очень увлекательно и без всякого предохранения. А сроки у Клавы как раз опасные. Вот так и бывает: мало, что залетишь, так ещё и без долгожданного удовольствия. Получился не столько любовный взлет, сколько акт свободы: ведь обманутые чеченцы тут же за тонкой стенкой. Домой в Ярославль Виталик пока не убежал, а вот в Клаву – убежал-таки!

* * *
Господствующее Божество снова позволило себе немного помечтать. Нельзя про Него сказать, что Оно расслабилось – напряжение и расслабление невозможно в нематериальном мире, но Оно расфокусировало внимание, воспринимало все вселенские события равноудаленно. И вело мысленную беседу воображаемых Своих Ипостасей.
Не произошло ничего примечательного на протяжении обозримой бесконечности, но Он почему-то пребывал в задумчивости. И желал от Неё поддержки и утешения:
– А ведь можно сделать мир таким прекрасным, Дорогая!
– Мир и сейчас неплохой. И такой забавный.
– Да, забавный. А можно сделать прекрасным! Мы это сможем – Вдвоем.
– А чего ж Оно Само не устроило прекрасно всё до конца?
– Потому что Оно было одиноко, Ему не с кем было посоветоваться.
– Да, Ему не повезло. Так что же Мы сделаем с миром, Милый?
– Отменим борьбу. Отменим хищников. Надо установить принцип: сколько родилось, столько и выросло. Не мечет семга миллион икринок, чтобы вырос одна взрослая семга, а остальных безжалостно съели бы по дороге, а мечет единственную икринку, и чтобы никакие хищники её не ели, чтобы она росла спокойно. И так во всем. Требуются в лесу четверо оленей – и родится четверо, и тогда не нужны волки, чтобы съедать лишних. В общем, не надо больше стихийного регулирования через взаимную борьбу, установим плановое мироздание, всеобщий контроль и учет.
– Ты замечательно придумал, Дорогой! А кто будет заниматься контролем и учетом?
– Мы! Ведь Мы же всеведущие и всемогущие. Вот Мы и будем рассчитывать: где, кого и сколько нужно. Рассчитывать и распределять по потребностям. Выдавать разрешения на рождение каждого комара и каждого слона.
– А что же с хищниками? Они тоже красивые и умные, тоже очень желают жить!
– Ну-у, с хищниками… – Он немного поколебался. – Их Мы приучим питаться травой. Ну вообще – зеленью. Бывают очень питательные корешки – им вместо мяса.
– Им не понравится.
– А Мы внушим, чтобы понравилось! Поменяем им пищевую ориентацию. Может, мясное питание – такое же извращение, как однополая любовь: по-настоящему, надо любить противоположный пол и питаться противоположной половиной природы: фауна поедает флору, а флора потом поедает фауну – в виде испражнений и трупов. Это и есть мировая гармония. А когда мясо ест такое же мясо – чистое извращение, это Оно навязало волкам и тиграм, чтобы развязать борьбу и Самому устраниться от мелких дел.
– Но, Дорогой, Оно знало, что делало: столько на Нас свалится хлопот! Их такое множество повсюду, всяких планетян – чтобы каждого сосчитать и отрегулировать. Так хорошо, когда они устраиваются сами, так спокойно! Мошки плодятся, а пташки их регулируют. И пташки за это любят мошек. Кажется, Мы это уже обсуждали.
– Но мошкам тоже немножко больно.
– Пусть потерпят.
– А мышкам? Им тоже больно, когда ими играют кошки.
– Совсем немножко больно.
– Мышам не немножко. Они пищат. А оленям и вовсе больно. Газелям. А Мы могли бы сосчитать газелей, и волкам не пришлось бы их регулировать.
– Тогда Нам только и придётся о них думать и думать, считать и считать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91