Ведь любая организованная религия торгует тем же, что нисколько не отрицает прямой связи с Высшим Началом.
Нина Антоновна пришла не только исповедоваться. В ответ на свою откровенность она ждала утешения и совета. Она словно бы вернулась мысленно в советские времена, когда писатели воспринимались как духовные руководители, светские пастыри.
С утешением же и советом дело обстояло трудно. Чтобы оттянуть время, а может быть, и увильнуть от повинности давать советы, Коровин словно бы спохватился:
– Да что же мы сидим? Давайте хоть чайку!
И сам заспешил в кухню поставить чайник, потому что жена его, неспособная понять всей тонкости отношений Коровина с Высшим Началом, сделалась в последние годы вполне православной, как и большинство знакомых из числа чистокровных русских, и как раз ушла в церковь.
– Так что же делать, Николай Данилович? Неужели только один обман кругом?! – продолжила Нина Антоновна, едва пригубив и тут же отставив чашку.
А Коровин, наоборот, занялся чаем с полной серьезностью, чтобы оттянуть время утешений и советов.
Сам он никогда не надеялся, что кто-нибудь его утешит и решит за него, как ему лучше поступить. И удивлялся, когда другие готовы поверить ему больше, чем самим себе. И потому сосредоточенно жевал печенье: быть может, Нина Антоновна продолжит монолог и постепенно сама даст себе нужный совет?
В это самое время, пользуясь наступающей темнотой, умелые ребята быстро и аккуратно грузили взрывчатку в подвал шуваловского дома. Зашли они с разведанной стороны. из садика, и на этот раз их никто не видел. Оторвали фанерку, спустили две картонных коробки, бережно опустили взрыватель, управляемый по радио, поставили фанерку на место.
Нина Антоновна терпеливо ждала совета, не подозревая, что увеличивает таким образом свои шансы на спасение, и Коровину пришлось наконец осторожно заговорить:
– Ну прежде всего, из этого вертепа вам нужно поскорей уйти. – Другой бы сказал «немедленно», но Коровин всю жизнь избегал слишком решительных формулировок. – И вообще, о душе лучше заботиться лично, а не полагаться на посредников. О вашей Валечке, о вашей Валечке… – Коровин подошел к самому болезненному пункту, – о вашей Валечке вы помните, и ваша память – лучший памятник ей.
– Но так больно о ней вспоминать! Я было немного успокоилась там в Храме, отвлеклась.
Вот именно: невыносимо больно вспоминать. И лучше бы всего – постараться начисто забыть о погибшей дочери, заставить себя всё время думать о другом, о других – но слишком жестоко прямо сказать об этом матери.
– Найдите иное служение, альтернативное, но только в более приличном месте. Есть женские организации, помогают другим матерям в их горе. Начнете утешать других, поневоле станете сильной.
– Утешать других, а как же Валечка?
Коровин верует в бессмертие души, в особенности – собственной души, имеющей особые прямые отношения с Высшим Началом, но верует не так буквально, как большинство наивных прихожан, теснящихся в церквях, не представляет он себе, что души сидят где-то на Небе и смотрят в окошечки вниз на оставленных дома родных и близких. Но ради утешения посетительницы снизошел до её уровня понимания:
– А Валечка будет радоваться, видя, что вы нашли себя. Думаете, ей приятно видеть ваши терзания и слезы?
– Валечка добрая, Валечка не хотела бы, чтобы я все время плакала.
Валечка была при жизни занята своими делами – мальчиками, рэповой музыкой, прикольными фильмами – и на маму обращала мало внимания. Но посмертный образ выстраивается без оглядки на оригинал.
– Вот видите. Вам послано испытание, и вы должны не замыкаться в своем горе, а повернуть вашу скорбь на служение людям.
Вполне складно получилось. И как ни странно, такая банальность утешила Нину Антоновну.
Она ушла от Коровина, бережно унося свою тихую грусть, с которой вовсе не желала расстаться, но достаточно успокоенная и готовая для новой жизни.
* * *
Странное чувство – грусть. Что бы ни говорили разумные земляне, как бы ни сетовали на горе утрат, они любят грустить. Любят и умеют. И очень любят грустную музыку, чтобы погрустить лишний раз, когда не хватает для этого собственных обстоятельств. Страдают, мучаются – и находят тайную сладость в страдании. А редкие экземпляры неизменно веселых своих собратьев люди третируют как пустых, поверхностных, неумных личностей. Только в грусти признают люди глубину.
Грусть несомненно связана с привязанностями. Не было бы привязанностей, меньше осталось бы поводов для грусти. И горечь потерь люди лелеют в себе, не желая забыть утраты и тем самым излечиться от печали. Встречаются во Вселенной совсем иначе устроенные планетяне, которые не грустят и не оплакивают умерших. Там видят глубину именно в радостном принятии жизни, а наблюдающуюся изредка печаль признают и глупостью, и прямым святотатством.
Господствующее Божество не жалеет о прошедшем, а потому не знает грусти, и неспособно понять до конца горе Своих созданий. Вечность просто несоизмерима с их сиюминутными чувствами. Но как им помочь, если бы даже Оно захотело им помочь? Только – ослабив или вовсе уничтожив память. Можно, конечно, только сами люди этого не захотят. Но тогда пусть не жалуются, пусть признаются, что бережно лелеют всякое свое горе. Так ведь – и не признаются, даже возмутятся!
* * *
Дионисий съездил в город и вернулся. «Ситроен» стоял перед домом, указывая наблюдателю, что приехал Пустынцев. О чём наблюдатель и доложил.
Дионисий, как и всегда, был в прекрасном духе. Иначе и невозможно чувствовать себя, если человеку всё удается. Тем более – молодому человеку. Невозможно не пребывать в радости человеку на самом верху иерархической пирамиды. В особенности – совсем молодому человеку. Нет большего счастья, чем быть любимым Сыном Божиим, наследником всея Земли, когда выше – только Небесные Родители. Быть может, Они не всегда согласны между Собой, но Своего возлюбленного Сына любят одинаково.
Дионисий только что вернулся с Моховой, где принимал ходоков из Москвы. Пустынцев отпечатал маленькую брошюрку с Откровениями, переданными Небесной Четой через Дионисия.
Брошюрку раздавали в Москве тоже, и вот приехали первые последователи из столицы.
Москва – это Москва, признание в столице означает новый этап, означает почти что завоевание России.
Приехали двое мужчин – что тоже важно. Женщины восторженнее, а потому их восхищение всегда немного легковесно.
Тем более соблазнительна для них последняя великая истина, объявляющая равноправие Бога-Отца и Богини-Матери, потому что до сих пор они терпели непрерывную тысячелетнюю дискриминацию на божественном уровне. Вот женщины и восхищаются тысячами – а скоро восхитятся и поклонятся миллионами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Нина Антоновна пришла не только исповедоваться. В ответ на свою откровенность она ждала утешения и совета. Она словно бы вернулась мысленно в советские времена, когда писатели воспринимались как духовные руководители, светские пастыри.
С утешением же и советом дело обстояло трудно. Чтобы оттянуть время, а может быть, и увильнуть от повинности давать советы, Коровин словно бы спохватился:
– Да что же мы сидим? Давайте хоть чайку!
И сам заспешил в кухню поставить чайник, потому что жена его, неспособная понять всей тонкости отношений Коровина с Высшим Началом, сделалась в последние годы вполне православной, как и большинство знакомых из числа чистокровных русских, и как раз ушла в церковь.
– Так что же делать, Николай Данилович? Неужели только один обман кругом?! – продолжила Нина Антоновна, едва пригубив и тут же отставив чашку.
А Коровин, наоборот, занялся чаем с полной серьезностью, чтобы оттянуть время утешений и советов.
Сам он никогда не надеялся, что кто-нибудь его утешит и решит за него, как ему лучше поступить. И удивлялся, когда другие готовы поверить ему больше, чем самим себе. И потому сосредоточенно жевал печенье: быть может, Нина Антоновна продолжит монолог и постепенно сама даст себе нужный совет?
В это самое время, пользуясь наступающей темнотой, умелые ребята быстро и аккуратно грузили взрывчатку в подвал шуваловского дома. Зашли они с разведанной стороны. из садика, и на этот раз их никто не видел. Оторвали фанерку, спустили две картонных коробки, бережно опустили взрыватель, управляемый по радио, поставили фанерку на место.
Нина Антоновна терпеливо ждала совета, не подозревая, что увеличивает таким образом свои шансы на спасение, и Коровину пришлось наконец осторожно заговорить:
– Ну прежде всего, из этого вертепа вам нужно поскорей уйти. – Другой бы сказал «немедленно», но Коровин всю жизнь избегал слишком решительных формулировок. – И вообще, о душе лучше заботиться лично, а не полагаться на посредников. О вашей Валечке, о вашей Валечке… – Коровин подошел к самому болезненному пункту, – о вашей Валечке вы помните, и ваша память – лучший памятник ей.
– Но так больно о ней вспоминать! Я было немного успокоилась там в Храме, отвлеклась.
Вот именно: невыносимо больно вспоминать. И лучше бы всего – постараться начисто забыть о погибшей дочери, заставить себя всё время думать о другом, о других – но слишком жестоко прямо сказать об этом матери.
– Найдите иное служение, альтернативное, но только в более приличном месте. Есть женские организации, помогают другим матерям в их горе. Начнете утешать других, поневоле станете сильной.
– Утешать других, а как же Валечка?
Коровин верует в бессмертие души, в особенности – собственной души, имеющей особые прямые отношения с Высшим Началом, но верует не так буквально, как большинство наивных прихожан, теснящихся в церквях, не представляет он себе, что души сидят где-то на Небе и смотрят в окошечки вниз на оставленных дома родных и близких. Но ради утешения посетительницы снизошел до её уровня понимания:
– А Валечка будет радоваться, видя, что вы нашли себя. Думаете, ей приятно видеть ваши терзания и слезы?
– Валечка добрая, Валечка не хотела бы, чтобы я все время плакала.
Валечка была при жизни занята своими делами – мальчиками, рэповой музыкой, прикольными фильмами – и на маму обращала мало внимания. Но посмертный образ выстраивается без оглядки на оригинал.
– Вот видите. Вам послано испытание, и вы должны не замыкаться в своем горе, а повернуть вашу скорбь на служение людям.
Вполне складно получилось. И как ни странно, такая банальность утешила Нину Антоновну.
Она ушла от Коровина, бережно унося свою тихую грусть, с которой вовсе не желала расстаться, но достаточно успокоенная и готовая для новой жизни.
* * *
Странное чувство – грусть. Что бы ни говорили разумные земляне, как бы ни сетовали на горе утрат, они любят грустить. Любят и умеют. И очень любят грустную музыку, чтобы погрустить лишний раз, когда не хватает для этого собственных обстоятельств. Страдают, мучаются – и находят тайную сладость в страдании. А редкие экземпляры неизменно веселых своих собратьев люди третируют как пустых, поверхностных, неумных личностей. Только в грусти признают люди глубину.
Грусть несомненно связана с привязанностями. Не было бы привязанностей, меньше осталось бы поводов для грусти. И горечь потерь люди лелеют в себе, не желая забыть утраты и тем самым излечиться от печали. Встречаются во Вселенной совсем иначе устроенные планетяне, которые не грустят и не оплакивают умерших. Там видят глубину именно в радостном принятии жизни, а наблюдающуюся изредка печаль признают и глупостью, и прямым святотатством.
Господствующее Божество не жалеет о прошедшем, а потому не знает грусти, и неспособно понять до конца горе Своих созданий. Вечность просто несоизмерима с их сиюминутными чувствами. Но как им помочь, если бы даже Оно захотело им помочь? Только – ослабив или вовсе уничтожив память. Можно, конечно, только сами люди этого не захотят. Но тогда пусть не жалуются, пусть признаются, что бережно лелеют всякое свое горе. Так ведь – и не признаются, даже возмутятся!
* * *
Дионисий съездил в город и вернулся. «Ситроен» стоял перед домом, указывая наблюдателю, что приехал Пустынцев. О чём наблюдатель и доложил.
Дионисий, как и всегда, был в прекрасном духе. Иначе и невозможно чувствовать себя, если человеку всё удается. Тем более – молодому человеку. Невозможно не пребывать в радости человеку на самом верху иерархической пирамиды. В особенности – совсем молодому человеку. Нет большего счастья, чем быть любимым Сыном Божиим, наследником всея Земли, когда выше – только Небесные Родители. Быть может, Они не всегда согласны между Собой, но Своего возлюбленного Сына любят одинаково.
Дионисий только что вернулся с Моховой, где принимал ходоков из Москвы. Пустынцев отпечатал маленькую брошюрку с Откровениями, переданными Небесной Четой через Дионисия.
Брошюрку раздавали в Москве тоже, и вот приехали первые последователи из столицы.
Москва – это Москва, признание в столице означает новый этап, означает почти что завоевание России.
Приехали двое мужчин – что тоже важно. Женщины восторженнее, а потому их восхищение всегда немного легковесно.
Тем более соблазнительна для них последняя великая истина, объявляющая равноправие Бога-Отца и Богини-Матери, потому что до сих пор они терпели непрерывную тысячелетнюю дискриминацию на божественном уровне. Вот женщины и восхищаются тысячами – а скоро восхитятся и поклонятся миллионами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91