— Кольк, знаешь, как в отделе кадров бухгалтера подбирали?
— Знаю. Третий сказал: «А сколько вам надо?» Ты уж седьмой раз рассказываешь.
Машинист засмеялся.
— Придумают же!.. Смешно.
— Анекдот-то — вот с такой бородой.
— Все равно смешно. Интересно, кто их сочиняет?
Колька пожал плечами.
— Люди…
— Я вот хочу какой-нибудь сочинить, и никак не выходит.

Нюра спит… Но вот какая-то далекая тревога отразилась на ее спокойном лице.
Она увидела сон.
Распахнулся огромный, с плющом, с фикусами в огромных кадках, сверкающий зал ресторации. И весь он ходуном ходит. Полуголые девицы, волосатые парни зашлись в танце… «Очи черные».
Гремит и кривляется «ритмичная жизнь». То ли это какой-то вселенский шабаш, то ли завтра — конец света. Не архангел ли Гавриил дует в свою сзывающую трубу, и нет ли тут — среди обаятельных дам и джентльменов — этих, с хвостиками и на копытцах?
С трудом продралась Нюра через гремящий, орущий, бесноватый зал… И вышла к столу, где пирует ее Иван. Он славно пирует! По бокам его почти голые девицы, смеются, пьют шампанское…
— Пойдем домой! — сказала Нюра.
Иван отрицательно покачал головой. И усмехнулся.
И сильней грянула музыка, и пошли кривляться вовсе безобразно…
Нюра пошла к выходу. Ей в лицо смеялись, девицы проплывали у нее перед носом, подергивая плечиками…
И вдруг Нюра остановилась. И заткнулась музыка… И все замерли. Нюра опять пошла к столу… И с ее шагами, сперва тихо, потом громче стала нарастать удалая, вольная музыка «Из-за острова на стрежень».
И сам Иван сидит за столом в облике Стеньки Разина… И грозно смотрит на Нюру.
Нюра подошла, выдернула мощной рукой его из-за стола и дала пинка под зад. И сама пошла следом за ним.
На пороге, в дверях, оглянулась и произнесла гневную речь.
— Эх вы! — сказала она. — Смеетесь?! Над кем смеетесь?! Это над вами смешно-то. Это мне надо смеяться-то, а не вам. Что вы делаете?! Как вам не стыдно?! Девушки!.. Зачем заголились? Чтобы мужиков приманивать? Да если ты хорошая, если ты человек хороший, мужик и так увидит. На вас же глядеть муторно! Тьфу!.. В такие-то годы — работать да детей рожать, а вы с ума сходите.
За Нюрой, за ее спиной, стали появляться мужчины пенсионного возраста и тоже укоризненно смотрели. И молчали.
— Мой вам совет: прекратите это и займитесь полезным трудом!
Положительные мужчины за Нюрой захлопали.
— Чтобы я этого больше не видела!
Мужчины опять захлопали…
Нюра проснулась, полежала немного и шепотом позвала:
— Вань!..
Иван спал глубоким сном.
Нюра встала, потрогала его на верхней полке… И опять легла. И закрыла глаза.

Утром проснулся Иван с больной совестью. Проснулся и не поворачивался, лежал тихо.
Профессор негромко рассказывал Нюре и Любе нечто далекое из юношества.
— Я тоже был гордый! Я очень красиво выразился: «Не моя воля, что я родился под этой крышей, отныне моя воля в том, что я навсегда ухожу отсюда!» Во как сказал! Я был позер. В двадцать лет все позеры.
— Почему все? — возразила Люба.
— Все, без исключения, — подтвердил профессор.
— Ну а дальше? — попросила Нюра.
— Я ушел. Простите, уехал.
— А она?
— Она осталась.
— Но вы же любили ее!
— Да. Но себя я тоже любил. Себя я любил больше. Я ушел в Вологду, в Вологодчину, в деревню. Я стал учителем. Это было прекрасное время!.. Знаете, ближе к осени, когда с осины упадет первый лист, воздух в лесу — зеленый…
— Что же дальше? — все не терпелось узнать Нюре.
— Дальше… Я встретил там Машу… Свою Марью Ивановну. И все.
— А Катя?
— А Катя встретила своего… какого-нибудь Василия Ивановича — баш на баш.
— А кто раньше встретил: Катя или вы? — спросила Люба.
Профессор засмеялся.
— Вот что значит — не романист я! — пропустил такую главу… Катя встретила первая. Я был очень далеко… в деревне — с экспедицией. И там я узнал. И ушел в свою деревню. На этот раз я ушел пешком. Я шел пешком сто двадцать верст…
— Что же, никто не мог подвезти?
— Я не хотел. Я нес свое горе, страдал! Не на телеге же страдать. И, знаете, я правильно сделал, что протопал эти сто двадцать верст. Я не верю в скоротечные — в одну ночь — перерождения… Но в сто двадцать верст вологодских дорог я верю. Много я передумал всякого… Много понял.
— Господи, прямо как в книге, — сказала завороженная Нюра.
— Вот это-то я и понял главным образом: что все это — мое горе, мои страдания — это пока роман. Но еще не жизнь. Жизнь началась потом…
— А к отцу-то вы вернулись?
— Нет. Уже не вернулся. И вообще дальше уже… нечто иное. Не роман. Но роман был захватывающий… А?
Обе в один голос — и Нюра, и Люба — воскликнули:
— Очень интересно!
— Очень!
В купе заглянул проводник:
— Чайку желаете?
— Желаем! — сказал профессор. — И побольше, пожалуйста. Десять стаканов. Скажите, а газеты здесь носят?
— Нет, газеты на станциях.
Иван воспользовался приходом проводника, скоренько надернул под простынью штаны, слез с полки.
— Здравствуйте, — сказал невнятно, взял полотенце и ужом выскользнул из купе.
— Стыдно, — сказала Нюра.
— Чего? — не понял профессор.
— Ну… вчера хватил лишка, сегодня стыдно. Весь день молчать будет.
— Ну, зачем же так? Так даже скучно.
— Ничего, пускай. Пускай помается.
— Всегда так?
— Всегда. А если где подерется, то и ночевать домой не придет — в мастерской спит, у сторожа. Дня по два там живет. Совестно.
Поезд подошел к станции.
Иван, с полотенцем в руках, выскочил из вагона и побежал к газетному ларьку. Накупил газет — всех по одной… побежал обратно.
В купе готовились пить чай.
Иван вошел с газетами… Положил их на стол. Фальшиво-небрежным тоном сказал:
— Почитаем, что ли…
— Газеты! — удивился профессор. — Где достал, Иван?
— Там… — Иван кивнул в сторону станции.
— Ну как? — спросила Нюра строго.
Иван вздрогнул, быстро поднял голову и опустил. Спросил тоже скоро, испуганно:
— Что, что?
— Ничего!
— А что? Ничего. А что?
— Ничего… и совесть спокойна, и душа не болит?
— А что, что? — тихо, впробормот спрашивал Иван. И ни на кого не глядел.
— Крепкая же у тебя совесть… — Нюра взяла полотенце и пошла умываться.
Профессор с Иваном остались одни. (Люба ушла к своим.)
— Попало? — спросил профессор.
— Та-а… — Иван поморщился, не поднимая головы. Он читал газету, которую разложил у себя на коленях.
— Голова болит?
— Не! — поспешно, с бодрецой откликнулся Иван. Но головы опять не поднял.
— У меня есть бутылочка сухого… Выпьешь?
Иван глянул на дверь.
— Она долго не придет — там очередь. Выпей, легче станет.
— А вы?
— Я не хочу… У меня не болит.
Профессор достал из чемодана длинную бутылку. Сам тоже посматривал на дверь. Налил стакан. Иван одним махом оглушил стакан.
— Ху!..
— Еще?
— Нет. Спасибо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17