Потом попытался решить, куда теперь идти и что делать. Несколько дней подряд я провел в кипучей деятельности, а сейчас делать было нечего, и это выбивало меня из колеи.
Думаю, на меня подействовал ряд обстоятельств. Статья в газете плюс то, что меня чуть не поймали в Ларчмонте, испугало меня. Я боялся выходить из номера и чувствовал, как во мне растет прежде незнакомая мне боязнь замкнутого пространства — словно комната была ловушкой, в которой меня легко было схватить в любой момент. Что мне делать, я не знал, но как никогда был обуреваем жаждой деятельности. Около одиннадцати часов я вышел из гостиницы и побрел по направлению к Таймс-сквер.
Девочки уже стояли по Седьмой авеню, хотя время серьезной работы еще не наступило. Большинство прогуливались, только некоторые скрывались в проемах дверей или делали вид, что изучают киноафиши. Группка безупречно одетых негров-сутенеров стояла перед входом в бар Уэлана на Сорок седьмой улице, при взгляде на них делалось понятно, что значит «понты». Копы в униформе следили за порядком и на все закрывали глаза. Парочка моряков сняла двух девиц. Я держался в тени, купил себе на улице папайевый сок и методично приканчивал пачку сигарет.
В такой обстановке было опасно что-то предпринимать. Девушки, которые были здесь сейчас, вероятно, стояли тут и вечером в субботу. Они, вероятно, знали Робин, а некоторые, возможно, даже видели, как я ушел с ней. Они могли узнать меня. Копы — а в этом месте, в дополнение к одетым в форму полицейским, традиционно околачивалось также немалое число переодетых в гражданское — лучше знали описание моей внешности, чем полицейские в любой другой части города. Этот район был для меня особо опасен, и в то же время меня сюда неудержимо тянуло.
Я был уже на полпути к гостинице, когда наконец понял, в чем дело.
Я подходил к решению проблемы не с той стороны. Мои неудачи объяснялись тем, что я пытался угадать мотив, а значит, искал вслепую. А ведь имелось кое-что получше мотива. Имелся факт, имелись непосредственные наблюдения, имелась подборка различных по степени важности данных. Я пренебрег всем этим, сосредоточившись на теории. Я все время пытался решить, кому могло быть выгодно обвинить меня в убийстве, хотя нужно было заняться чистыми фактами и выяснить, кто в действительности проделал это со мной.
Проститутки и сутенеры, которых я видел, знали Робин. Они могли наблюдать, как я ушел с ней.
Но они могли видеть и убийцу. Могли видеть, как он пошел за мной, за нами с Робин, к «Максфилду». Могли знать, как он выглядел, во что был одет.
Вот это мне и нужно было узнать. Полиция и сама могла бы получить эти сведения, если бы они не перестали искать убийцу раньше, чем начали. С другой стороны, с чего им было искать дальше, если все были стопроцентно уверены в том, что преступник — я. Проститутки, сводники и наркоманы тоже не спешили в участок со своей информацией. Если они и знали о другом человеке, этому знанию суждено было пропасть втуне. Меня могли арестовать, судить, вынести приговор и привести его в исполнение, и никто не выступил бы вперед и не сообщил присяжным, что я невиновен, что другой человек проследил за нами и ножом перерезал горло Робин.
Они ничего не скажут полиции, потому что полиции никогда не придет в голову расспросить их.
Но мне они могли бы сказать...
Мне вспомнилось сравнение с лампой и мотыльком. Если какое-то место в Нью-Йорке и было для меня небезопасно, то это были как раз те несколько кварталов. Одна мысль подойти к девушке или начать задавать вопросы приводила меня в ужас. Она убежит или завопит, и тогда вмешается полиция и все будет кончено. УБИЙЦА ПРОСТИТУТОК ПОЙМАН ПРИ ОЧЕРЕДНОЙ ПОПЫТКЕ, будут кричать, ликуя, на всех углах бульварные газетенки, а обозреватели из раздела преступлений напишут, что преступник возвращается на место последнего преступления, — а дважды убийца, почувствовав себя в безопасности, посмеиваясь, будет наблюдать, как на моей шее затягивается петля.
Если бы только у меня был билетик в этот мир. Если бы только я мог изобразить из себя кого-то, кроме обычного прохожего, которому захотелось подцепить шлюху.
Я нашел телефон и взял телефонную книгу. Турка Вильямса в книге, конечно, не было. Его настоящее имя было Юджин, а здесь подряд шли примерно пятнадцать Юджинов Вильямсов, значительная часть которых проживала в Гарлеме. Кроме того, имелось некоторое количество Ю. Вильямсов, каждый из которых мог быть Турком.
Я разменял пару однодолларовых бумажек на монеты по десять центов и стал звонить подряд всем Юджинам. Всех, кто подходил к телефону, я спрашивал, нельзя ли поговорить с Турком, и восемь раз мне ответили, что я неправильно набрал номер. Не знают ли они Юджина Вильямса по прозвищу Турок? Нет, никто не знал.
На девятый раз подошел он. Я не был уверен, что узнал голос. Поэтому я спросил Турка, и он сказал:
— Это я, парень.
Я сказал:
— Это звонит... — и замолчал, потому что вдруг сообразил, что телефоны торговцев героином могут прослушиваться.
— Это Фонтан, — сказал я. Так он окрестил меня, когда я помогал ему с апелляцией. Он говорил, что я гений, а я соглашался, говоря, что для меня привычное дело быть источником знаний.
Тогда он сказал:
— Да, ты — Фонтан Пенн.
— Мистер Авторучкин.
— Точно.
— Дай свой номер, телефон на прослушке.
Я дал номер и отсоединился. Рукой нажав на рычаг, я продолжал держать трубку возле уха, изображая, что продолжаю начатый разговор, чтобы оправдать свое присутствие в кабине. Минут через пять — десять телефон зазвонил.
Он сказал:
— Сейчас я из автомата, но давай не называть имен, лады? Приятель, я думал, ты уже в Бразилии.
— Я здесь, в Нью-Йорке.
— Ладно, что-нибудь придумаем. Слушай, ты почему позвонил? Я рад. Ты вытащил меня из местечка покруче, чем Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, и если я смогу отплатить тебе тем же...
— Турок, я...
— Тебе ведь небось нужны деньги и тачка? Деньги не проблема, тачка для тебя тоже найдется. Хочешь встретиться, скажи когда и где. Тебе лучше всего податься в Мексику. По крайней мере, для начала. Я скажу тебе, где пересечь границу, а когда ты будешь на той стороне...
— Турок, я не убивал ее.
Он замолчал на середине фразы. На секунду воцарилась тишина, потом он сказал:
— Рассказывай, старина.
Стараясь говорить как можно короче, я ввел его в курс дела.
— Этот засранец, который убил ее, — сказал он, когда я закончил, — ты узнаешь его, если снова увидишь?
— Я помню только руку.
— Припомнишь, как она выглядела?
— Рука как рука. Представь себе руку...
— Нет, стой-ка. Рука была толстая или тонкая, рукав какой-нибудь — помнишь? Принадлежал белому или цветному. Сечешь?
Я попытался вспомнить.
— Нет, — в конце концов сдался я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Думаю, на меня подействовал ряд обстоятельств. Статья в газете плюс то, что меня чуть не поймали в Ларчмонте, испугало меня. Я боялся выходить из номера и чувствовал, как во мне растет прежде незнакомая мне боязнь замкнутого пространства — словно комната была ловушкой, в которой меня легко было схватить в любой момент. Что мне делать, я не знал, но как никогда был обуреваем жаждой деятельности. Около одиннадцати часов я вышел из гостиницы и побрел по направлению к Таймс-сквер.
Девочки уже стояли по Седьмой авеню, хотя время серьезной работы еще не наступило. Большинство прогуливались, только некоторые скрывались в проемах дверей или делали вид, что изучают киноафиши. Группка безупречно одетых негров-сутенеров стояла перед входом в бар Уэлана на Сорок седьмой улице, при взгляде на них делалось понятно, что значит «понты». Копы в униформе следили за порядком и на все закрывали глаза. Парочка моряков сняла двух девиц. Я держался в тени, купил себе на улице папайевый сок и методично приканчивал пачку сигарет.
В такой обстановке было опасно что-то предпринимать. Девушки, которые были здесь сейчас, вероятно, стояли тут и вечером в субботу. Они, вероятно, знали Робин, а некоторые, возможно, даже видели, как я ушел с ней. Они могли узнать меня. Копы — а в этом месте, в дополнение к одетым в форму полицейским, традиционно околачивалось также немалое число переодетых в гражданское — лучше знали описание моей внешности, чем полицейские в любой другой части города. Этот район был для меня особо опасен, и в то же время меня сюда неудержимо тянуло.
Я был уже на полпути к гостинице, когда наконец понял, в чем дело.
Я подходил к решению проблемы не с той стороны. Мои неудачи объяснялись тем, что я пытался угадать мотив, а значит, искал вслепую. А ведь имелось кое-что получше мотива. Имелся факт, имелись непосредственные наблюдения, имелась подборка различных по степени важности данных. Я пренебрег всем этим, сосредоточившись на теории. Я все время пытался решить, кому могло быть выгодно обвинить меня в убийстве, хотя нужно было заняться чистыми фактами и выяснить, кто в действительности проделал это со мной.
Проститутки и сутенеры, которых я видел, знали Робин. Они могли наблюдать, как я ушел с ней.
Но они могли видеть и убийцу. Могли видеть, как он пошел за мной, за нами с Робин, к «Максфилду». Могли знать, как он выглядел, во что был одет.
Вот это мне и нужно было узнать. Полиция и сама могла бы получить эти сведения, если бы они не перестали искать убийцу раньше, чем начали. С другой стороны, с чего им было искать дальше, если все были стопроцентно уверены в том, что преступник — я. Проститутки, сводники и наркоманы тоже не спешили в участок со своей информацией. Если они и знали о другом человеке, этому знанию суждено было пропасть втуне. Меня могли арестовать, судить, вынести приговор и привести его в исполнение, и никто не выступил бы вперед и не сообщил присяжным, что я невиновен, что другой человек проследил за нами и ножом перерезал горло Робин.
Они ничего не скажут полиции, потому что полиции никогда не придет в голову расспросить их.
Но мне они могли бы сказать...
Мне вспомнилось сравнение с лампой и мотыльком. Если какое-то место в Нью-Йорке и было для меня небезопасно, то это были как раз те несколько кварталов. Одна мысль подойти к девушке или начать задавать вопросы приводила меня в ужас. Она убежит или завопит, и тогда вмешается полиция и все будет кончено. УБИЙЦА ПРОСТИТУТОК ПОЙМАН ПРИ ОЧЕРЕДНОЙ ПОПЫТКЕ, будут кричать, ликуя, на всех углах бульварные газетенки, а обозреватели из раздела преступлений напишут, что преступник возвращается на место последнего преступления, — а дважды убийца, почувствовав себя в безопасности, посмеиваясь, будет наблюдать, как на моей шее затягивается петля.
Если бы только у меня был билетик в этот мир. Если бы только я мог изобразить из себя кого-то, кроме обычного прохожего, которому захотелось подцепить шлюху.
Я нашел телефон и взял телефонную книгу. Турка Вильямса в книге, конечно, не было. Его настоящее имя было Юджин, а здесь подряд шли примерно пятнадцать Юджинов Вильямсов, значительная часть которых проживала в Гарлеме. Кроме того, имелось некоторое количество Ю. Вильямсов, каждый из которых мог быть Турком.
Я разменял пару однодолларовых бумажек на монеты по десять центов и стал звонить подряд всем Юджинам. Всех, кто подходил к телефону, я спрашивал, нельзя ли поговорить с Турком, и восемь раз мне ответили, что я неправильно набрал номер. Не знают ли они Юджина Вильямса по прозвищу Турок? Нет, никто не знал.
На девятый раз подошел он. Я не был уверен, что узнал голос. Поэтому я спросил Турка, и он сказал:
— Это я, парень.
Я сказал:
— Это звонит... — и замолчал, потому что вдруг сообразил, что телефоны торговцев героином могут прослушиваться.
— Это Фонтан, — сказал я. Так он окрестил меня, когда я помогал ему с апелляцией. Он говорил, что я гений, а я соглашался, говоря, что для меня привычное дело быть источником знаний.
Тогда он сказал:
— Да, ты — Фонтан Пенн.
— Мистер Авторучкин.
— Точно.
— Дай свой номер, телефон на прослушке.
Я дал номер и отсоединился. Рукой нажав на рычаг, я продолжал держать трубку возле уха, изображая, что продолжаю начатый разговор, чтобы оправдать свое присутствие в кабине. Минут через пять — десять телефон зазвонил.
Он сказал:
— Сейчас я из автомата, но давай не называть имен, лады? Приятель, я думал, ты уже в Бразилии.
— Я здесь, в Нью-Йорке.
— Ладно, что-нибудь придумаем. Слушай, ты почему позвонил? Я рад. Ты вытащил меня из местечка покруче, чем Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, и если я смогу отплатить тебе тем же...
— Турок, я...
— Тебе ведь небось нужны деньги и тачка? Деньги не проблема, тачка для тебя тоже найдется. Хочешь встретиться, скажи когда и где. Тебе лучше всего податься в Мексику. По крайней мере, для начала. Я скажу тебе, где пересечь границу, а когда ты будешь на той стороне...
— Турок, я не убивал ее.
Он замолчал на середине фразы. На секунду воцарилась тишина, потом он сказал:
— Рассказывай, старина.
Стараясь говорить как можно короче, я ввел его в курс дела.
— Этот засранец, который убил ее, — сказал он, когда я закончил, — ты узнаешь его, если снова увидишь?
— Я помню только руку.
— Припомнишь, как она выглядела?
— Рука как рука. Представь себе руку...
— Нет, стой-ка. Рука была толстая или тонкая, рукав какой-нибудь — помнишь? Принадлежал белому или цветному. Сечешь?
Я попытался вспомнить.
— Нет, — в конце концов сдался я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43