Потом походил по лагерю, глубоко вдыхая холодный воздух. А начав трезветь, осознал абсурдность обещания, которое я дал Карлису. Никогда прежде я не пытался проникнуть в Россию. Никогда даже не думал об этом, не говоря уж о том, что я буду делать на ее территории.
А теперь вот дал слово не только перейти границу, но и вывезти из России другого человека. В том, что это нереально, сомнений у меня не было, а потому не хотелось даже строить какие-то планы.
«Возможно, — подумал я, — коньяк все спишет. Наутро Карлис Миеловисиас проснется, мучаясь похмельем, и не вспомнит ни нашего разговора, ни моего глупого обещания. Возможно, он все забудет».
Не забыл.
Утром мы снялись с лагеря. Я страдал от похмелья, Карлис страдал от похмелья и, насколько я видел, та же беда стряслась практически со всеми офицерами Латвийской армии в изгнании. Около общего костра спиртное тоже лилось рекой, хотя там народ радовался, тогда как в нашей палатке царила грусть.
Но слова Карлиса дошли до меня сквозь пелену похмелья.
— Ивен, ты не забудешь сказанного этой ночью? Ты поедешь в Латвию?
Я не мог ответить нет. Просто не мог. Благодаря мне в нем затеплился огонек надежды, и я не решился задуть его, как резкий порыв ветра задувает свечу. Во всяком случае, здесь и сейчас.
— Поеду, — ответил я. — Но, возможно, потребуется время...
— Я знаю, Ивен.
— Такая операция потребует тщательной подготовки. Мне надо будет связаться с друзьями в Восточной Европе.
— Моя любовь подождет, Ивен.
Я смотрел на печального светловолосого гиганта и ненавидел себя. «Его девушка, — думал я, — должно быть, уже вышла замуж за симпатичного комиссара и наслаждается жизнью в ревизионистской России. Или, будучи латышкой, сгорает страстью к Карлису безо всякой надежды когда-либо увидеть его».
Мне оставалось только одно — тянуть время в надежде, что он забудет о моем обещании. Или, рассудив здраво, поймет, что похвальба и обещания пьяного Ивена Таннера не стоят и выеденного яйца.
Я вернулся в Нью-Йорк в отвратительном настроении и не мог винить в этом только похмелье.
Глава четвертая
В Нью-Йорке я первым делом повесил в шкаф темно-зеленую латвийскую форму, которая могла понадобиться мне лишь через год. А вскоре академические проблемы будущих или уже состоявшихся ученых оттеснили на второй план Карлиса и его возлюбленную. Я живу в квартире из четырех с половиной комнат на пятом этаже старого дома без лифта на 107-й улице чуть западнее Бродвея. Стены четырех комнат от пола до потолка уставлены стеллажами (половина комнаты — кухонька, в которой едва хватает места, чтобы сварить яйцо). На стеллажах — книги, буклеты, журналы. В одной комнате кровать, которая используется крайне редко, во второй — гардероб, в третьей — письменный стол, зато стульев хватает в каждой.
Большую часть времени я провожу за столом. Моей государственной пенсии едва хватает на взносы в различные организации, в которых я состою, не говоря уже о подписке на журналы. Недостающее я добираю написанием дипломов или курсовых студентам, которые: а) слишком ленивы; б) слишком глупы; в) слишком ленивы и глупы одновременно. Обычно работы у меня выше крыши. Деньги прошу небольшие при достаточно высоком качестве: четверка с минусом гарантирована. Несколько лет я даже сдавал экзамены за неподготовившихся студентов, но потом бросил это занятие: скучно из раза в раз повторять одно и то же. А вот хорошая докторская диссертация, требующая серьезных изысканий, наоборот, всякий раз доставляет мне огромное удовольствие.
До поездки на сборы Латвийской армии в изгнании я как раз написал дипломную работу «Взгляды Ленина на Парижскую коммуну» и взял две новые, которыми намеревался заняться по возвращении в Нью-Йорк: «Классовое английское общество в романах Джейн Остин» и «Причины Первой Балканской войны». Никаких проблем с обеими не предвиделось, потому что большинство первоисточников стояло у меня на полках. Обычно мне приходится многое выдумывать, но здесь в этом не было необходимости. Я написал дипломные работы и получил деньги.
Параллельно, как обычно, ел пять раз в день, получал и отправлял письма, ходил на различные встречи и лекции, учил с помощью аудиокассет тайский язык, сложный, между прочим, с алфавитом, на котором черт ногу сломит. В общем, жил полнокровной жизнью. И при этом старался начисто забыть про Карлиса Миеловисиаса и его рижскую возлюбленную.
С последним я бы справился легче, если бы Карлис не продолжал напоминать мне о данном ему обещании. Разумеется, более чем неназойливо, тем самым только усиливая чувство вины. Я находил в почтовом ящике то фотографию девушки, то письмо от человека, который ее знал, то выдержки из газетных статей о Латвии.
Наверное, в конце концов он бы своего добился, и я отправился бы в Латвию. Смысла в этом, разумеется, не было никакого, но логика и здравый смысл — не лучший фундамент человеческой жизни. Время от времени необходимо совершать идиотские поступки, чтобы доказывать самому себе, что ты человек, а не робот.
Так что, вероятно, я бы поехал в Латвию. Но через пару месяцев после армейских сборов Шеф связался со мной и приказал вылетать в Колумбию. После чего я незамедлительно отправился в Латвию.
* * *
Я возвращался домой с форума анархистов, когда была предпринята первая попытка контакта. Я вышел из подземки на 103-й улице, пошел по Бродвею, а на углу 106-й молодой человек с аккуратной короткой стрижкой похлопал меня по плечу.
— Извините, но я думаю, что вы уронили вот это.
И протянул мне смятую бумажку.
— Я так не думаю, — ответил я.
— А я уверен, что уронили. Возможно, это важно, — сунул мне в руку бумажку и растворился в ночи.
Я развернул бумажку. Обертка от «Джуси фрут». Я никогда не жевал резинку и уж точно не хранил оберток. Поэтому бросил ее в ближайшую урну и направился домой.
Из дома вышел лишь во второй половине следующего дня, решив, что в ближайшем ресторане меня накормят лучше, чем на собственной кухне. И только повернул к Бродвею, как молодой человек с короткой стрижкой вновь подошел ко мне и похлопал по плечу.
— Извините, но я думаю, что вы уронили вот это.
И протянул мне смятую бумажку.
— Возможно, это важно, — в голосе послышались стальные нотки. И он отбыл.
В ресторане я заказал яичницу и жареный картофель. Бумажку на этот раз не выбросил. Теперь уже понял, что она очень важная. То ли я сходил с ума, то ли кто-то хотел войти со мной в контакт. Расправил бумажку, пока мне жарили яичницу и картофель. И на обратной стороне обертки «Джуси фрут» (той же самой, что я бросил в урну? Какая разница?) прочитал:
"Т;
SP r — ints. Как можно скорее".
Мне принесли яичницу и жареный картофель. Я их съел. Выпил несколько чашек кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32