Я вернул ему около сотни долларов, потом подумал и добавил одну из двадцаток к его коллекции в верхнем левом ящике. Потом намеренно бросил еще одну двадцатку за комод, где ее легко будет найти, засунул третью на полку стенного шкафа, а четвертую — в поношенные ковбойские сапоги, стоявшие внизу.
Чисто сработано.
Я выключил свет, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Потом спустился на лифте в вестибюль, и привратник пожелал мне приятно провести вечер. Я ограничился сдержанным кивком: ступни еще ныли от боли после прыжка, и виноват в этом был, конечно, он.
Не успел я выйти на улицу, как тут же подкатило такси. Случается порой, что все вдруг складывается как нельзя лучше.
В Нью-Йорке автоматические камеры хранения найдешь повсюду — в метро, на вокзалах. Я подъехал к автовокзалу на Восьмой авеню. Открыв дверцу бокса, сунул туда дипломат, потом кинул две монеты по двадцать пять центов в паз, закрыл дверцу, запер ее на ключ, а ключ прихватил с собой. Нелепо было бы таскать с собой такую сумму наличными, но, наверное, еще нелепее оставить ее здесь, в общественном месте.
Впрочем, совсем уж дико везти ее в Сохо.
Бог свидетель, я не имел желания возвращаться туда. Еще совсем недавно я симулировал сердечный приступ, чтобы удрать от Уолтера Игнатиуса Грабова, и вот теперь я снова искушаю судьбу и сую голову в пасть льва.
Я внушал себе, что вся эта затея не так уж и опасна. Окажись Грабов дома, он нажмет кнопку домофона после моего звонка, и тогда я круто разворачиваюсь и даю ходу. А скорее всего его дома нет, потому что сейчас субботний вечерок, и Грабов — художник, а все художники норовят уйти в такое время из дома и промочить где-нибудь горло. Может быть, он ушел на вечеринку к приятелям, или закладывает за воротник в баре на Брум-стрит, или наслаждается калифорнийским вином в обществе какой-нибудь особы женского пола.
Правда, его подружка Кристал погибла, и, возможно, Грабов в одиночку поминает ее в темноте, попивая дешевую пшеничную водку и не откликаясь на звонки. Он, все больше мрачнея, пьет водку в своем уголке, а в это время я, открыв замок, влетаю, точно муха в паутину, в его гостиную...
Неприятная мысль!
Она не покидала меня, пока я звонил и звонил, не получая ответа. Замок входной двери был чертовски хорош, а металлическая обивка косяка в том месте, где он соприкасается с дверью, мешала применить рычаг и отодвинуть задвижку. Но ни один замок не дает той надежной защиты, которую обещают производители. Мало-помалу он перестал показывать мне язык.
Я поднялся по лестнице на второй этаж. Из квартиры жильца, устроившего дома оранжерею, доносилась рок-музыка, заглушаемая голосами множества гостей. Проходя мимо его двери, я уловил характерный запах марихуаны; ее дым вполне гармонировал с тихой музыкой и приглушенными голосами. Я поднялся еще на один этаж и приложил ухо к двери Грабова, но ничего, кроме музыки, доносившейся снизу, не услышал. Встав на четвереньки, не увидел и света внизу. Возможно, Грабов был сейчас среди других гостей в нижней квартире, ловил кайф от наркотика, постукивал ногой в такт музыке и рассказывал собравшимся про психа, которого он прищучил в малом холле сегодня днем.
А псих тем временем напряг все свои силы и открыл дверь. Надо сказать, дверь у Грабова была превосходная, и запирал ее отличный полицейский замок с секретом. Такая конструкция включает массивный стальной засов, вертикальный штырь которого уходит в металлическую пластину, прибитую к полу. Такую дверь не вышибешь и ломом не взломаешь. Она и в самом деле надежна.
Но, увы! Главное в замке — цилиндр. У Грабова цилиндр был относительно простой — «рэбсон» с пятью цапфами и фланцами, чтобы уберечь его от взломщиков. А зачем взламывать замок? Я пощекотал его отмычками, объяснился с ним на пальцах. Он изображал воплощенную невинность, а я был Дон-Жуаном. И кто, по-вашему, выиграл этот раунд?
Грабов жил и работал в одной огромной комнате, и ее жилые зоны — спальная, кухня, гостиная и мастерская — напоминали островки в океане свободного пространства. Гостиная состояла из дюжины секционной мягкой мебели с роскошной обивкой из коричневого плюша и пары низких журнальных столиков. Спальная — из огромной кровати с наброшенной на нее овечьей шкурой. Возле кровати на полу лежали такие же коврики. Стена, возле которой стояла кровать, была из кирпича, окрашенного в более насыщенный желтый цвет, чем те самые бумажные полоски из оберточной бумаги, стягивавшие пачки двадцатидолларовых купюр. На стене висели щит, два скрещенных копья и несколько деревянных масок. Похоже, они были привезены из Океании, Новой Гвинеи или Новой Ирландии. Я бы не возражал, если бы они переместились на мою собственную стену. Я бы не возражал получить их стоимость в денежном выражении на аукционе Парк-Берниет.
Кухня у Грабова была как игрушка — большая плита, холодильник с встроенным в дверце автоматом, выдававшим кубики льда, морозильная камера, двойная раковина из нержавеющей стали, посудомоечная машина, сушилка. Кухонная посуда из меди и нержавеющей стали была подвешена на чугунной полке с крючками.
Мастерская была прекрасно оснащена: два длинных стола, один высокий — по грудь, другой — обычный; пара стульев и табуреток, оборудование для печати, печь для обжига керамических изделий. На стальных стеллажах — от пола до потолка — аккуратно расставлены банки с красками, химикалии, инструменты и всевозможные приспособления. Тут же находились ручной печатный станок и две коробки самой лучшей тряпичной бумаги, идущей на изготовление бон, облигаций.
Я открыл дверь примерно в десять пятнадцать, и минут двадцать у меня ушло на осмотр квартиры.
Я там не нашел: людей — живых или мертвых; дипломатов — ни из замши, ни из кожи, ни из чего-нибудь еще; ювелирных украшений, если не считать непарных запонок и зажимов для галстука; денег, кроме пригоршни мелочи, которую я нашел и оставил на тумбочке возле кровати; картин — самого Грабова либо другого художника; произведений искусства, помимо изделий из Океании, висевших на стене.
Я нашел: две медные пластины с тончайшей гравировкой размером дюйма два с половиной на шесть в деревянной печатной форме; ключ, похожий на сейфовый; подставку для карандашей из великолепного тисненого красного сафьяна. Но в ней стояли не карандаши, а различные инструменты из высокосортной легированной стали с шестигранными ручками.
Я ничего не взял с собой из квартиры Уолтера Грабова. Два-три предмета я намеренно переставил с привычного места в другое и поместил там и сям несколько новеньких хрустких купюр по двадцать долларов.
Но я ничего не украл. Был момент, когда я испытал настоятельную потребность надеть на себя одну из масок и, вооружившись копьем и щитом, промчаться по улицам с воинственным кличем, но я быстро подавил в себе боевой дух, и изделия из Океании — маски, копья и щит — так и остались висеть на стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Чисто сработано.
Я выключил свет, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Потом спустился на лифте в вестибюль, и привратник пожелал мне приятно провести вечер. Я ограничился сдержанным кивком: ступни еще ныли от боли после прыжка, и виноват в этом был, конечно, он.
Не успел я выйти на улицу, как тут же подкатило такси. Случается порой, что все вдруг складывается как нельзя лучше.
В Нью-Йорке автоматические камеры хранения найдешь повсюду — в метро, на вокзалах. Я подъехал к автовокзалу на Восьмой авеню. Открыв дверцу бокса, сунул туда дипломат, потом кинул две монеты по двадцать пять центов в паз, закрыл дверцу, запер ее на ключ, а ключ прихватил с собой. Нелепо было бы таскать с собой такую сумму наличными, но, наверное, еще нелепее оставить ее здесь, в общественном месте.
Впрочем, совсем уж дико везти ее в Сохо.
Бог свидетель, я не имел желания возвращаться туда. Еще совсем недавно я симулировал сердечный приступ, чтобы удрать от Уолтера Игнатиуса Грабова, и вот теперь я снова искушаю судьбу и сую голову в пасть льва.
Я внушал себе, что вся эта затея не так уж и опасна. Окажись Грабов дома, он нажмет кнопку домофона после моего звонка, и тогда я круто разворачиваюсь и даю ходу. А скорее всего его дома нет, потому что сейчас субботний вечерок, и Грабов — художник, а все художники норовят уйти в такое время из дома и промочить где-нибудь горло. Может быть, он ушел на вечеринку к приятелям, или закладывает за воротник в баре на Брум-стрит, или наслаждается калифорнийским вином в обществе какой-нибудь особы женского пола.
Правда, его подружка Кристал погибла, и, возможно, Грабов в одиночку поминает ее в темноте, попивая дешевую пшеничную водку и не откликаясь на звонки. Он, все больше мрачнея, пьет водку в своем уголке, а в это время я, открыв замок, влетаю, точно муха в паутину, в его гостиную...
Неприятная мысль!
Она не покидала меня, пока я звонил и звонил, не получая ответа. Замок входной двери был чертовски хорош, а металлическая обивка косяка в том месте, где он соприкасается с дверью, мешала применить рычаг и отодвинуть задвижку. Но ни один замок не дает той надежной защиты, которую обещают производители. Мало-помалу он перестал показывать мне язык.
Я поднялся по лестнице на второй этаж. Из квартиры жильца, устроившего дома оранжерею, доносилась рок-музыка, заглушаемая голосами множества гостей. Проходя мимо его двери, я уловил характерный запах марихуаны; ее дым вполне гармонировал с тихой музыкой и приглушенными голосами. Я поднялся еще на один этаж и приложил ухо к двери Грабова, но ничего, кроме музыки, доносившейся снизу, не услышал. Встав на четвереньки, не увидел и света внизу. Возможно, Грабов был сейчас среди других гостей в нижней квартире, ловил кайф от наркотика, постукивал ногой в такт музыке и рассказывал собравшимся про психа, которого он прищучил в малом холле сегодня днем.
А псих тем временем напряг все свои силы и открыл дверь. Надо сказать, дверь у Грабова была превосходная, и запирал ее отличный полицейский замок с секретом. Такая конструкция включает массивный стальной засов, вертикальный штырь которого уходит в металлическую пластину, прибитую к полу. Такую дверь не вышибешь и ломом не взломаешь. Она и в самом деле надежна.
Но, увы! Главное в замке — цилиндр. У Грабова цилиндр был относительно простой — «рэбсон» с пятью цапфами и фланцами, чтобы уберечь его от взломщиков. А зачем взламывать замок? Я пощекотал его отмычками, объяснился с ним на пальцах. Он изображал воплощенную невинность, а я был Дон-Жуаном. И кто, по-вашему, выиграл этот раунд?
Грабов жил и работал в одной огромной комнате, и ее жилые зоны — спальная, кухня, гостиная и мастерская — напоминали островки в океане свободного пространства. Гостиная состояла из дюжины секционной мягкой мебели с роскошной обивкой из коричневого плюша и пары низких журнальных столиков. Спальная — из огромной кровати с наброшенной на нее овечьей шкурой. Возле кровати на полу лежали такие же коврики. Стена, возле которой стояла кровать, была из кирпича, окрашенного в более насыщенный желтый цвет, чем те самые бумажные полоски из оберточной бумаги, стягивавшие пачки двадцатидолларовых купюр. На стене висели щит, два скрещенных копья и несколько деревянных масок. Похоже, они были привезены из Океании, Новой Гвинеи или Новой Ирландии. Я бы не возражал, если бы они переместились на мою собственную стену. Я бы не возражал получить их стоимость в денежном выражении на аукционе Парк-Берниет.
Кухня у Грабова была как игрушка — большая плита, холодильник с встроенным в дверце автоматом, выдававшим кубики льда, морозильная камера, двойная раковина из нержавеющей стали, посудомоечная машина, сушилка. Кухонная посуда из меди и нержавеющей стали была подвешена на чугунной полке с крючками.
Мастерская была прекрасно оснащена: два длинных стола, один высокий — по грудь, другой — обычный; пара стульев и табуреток, оборудование для печати, печь для обжига керамических изделий. На стальных стеллажах — от пола до потолка — аккуратно расставлены банки с красками, химикалии, инструменты и всевозможные приспособления. Тут же находились ручной печатный станок и две коробки самой лучшей тряпичной бумаги, идущей на изготовление бон, облигаций.
Я открыл дверь примерно в десять пятнадцать, и минут двадцать у меня ушло на осмотр квартиры.
Я там не нашел: людей — живых или мертвых; дипломатов — ни из замши, ни из кожи, ни из чего-нибудь еще; ювелирных украшений, если не считать непарных запонок и зажимов для галстука; денег, кроме пригоршни мелочи, которую я нашел и оставил на тумбочке возле кровати; картин — самого Грабова либо другого художника; произведений искусства, помимо изделий из Океании, висевших на стене.
Я нашел: две медные пластины с тончайшей гравировкой размером дюйма два с половиной на шесть в деревянной печатной форме; ключ, похожий на сейфовый; подставку для карандашей из великолепного тисненого красного сафьяна. Но в ней стояли не карандаши, а различные инструменты из высокосортной легированной стали с шестигранными ручками.
Я ничего не взял с собой из квартиры Уолтера Грабова. Два-три предмета я намеренно переставил с привычного места в другое и поместил там и сям несколько новеньких хрустких купюр по двадцать долларов.
Но я ничего не украл. Был момент, когда я испытал настоятельную потребность надеть на себя одну из масок и, вооружившись копьем и щитом, промчаться по улицам с воинственным кличем, но я быстро подавил в себе боевой дух, и изделия из Океании — маски, копья и щит — так и остались висеть на стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43