Житов. Погода такая. Я как взыграет весеннее солнце, так уж не могу в комнатах сидеть. Вот погреюсь, погреюсь, да и…
Верховцев Житов, а вы не турок?
Житов. Нет.
Верховцев . А как вам бы шло: сесть этак да на пупок смотреть, или как там…
Житов. Нет, я не турок.
Верховцев. А я вас понимаю: приятно на солнышке. Жалко Николу: ему этого удовольствия не получить. Я знаю эту Штернбергскую тюрьму: в нее не только солнце не заглядывает, в ней и неба-то не видно. Я в ней только месяц просидел, так и то в какой-то сплошной компресс превратился от сырости. Мерзость!
Анна. Хорошо, что хоть жив. Я была убеждена, что его расстреляли.
Верховцев. Погоди, за этим еще дело не станет. Нужно бы разбудить Маруську, узнать все поскорее.
Житов. Она поздно приехала.
Верховцев. Слыхал. Весь дом пением разбудила. Я даже удивился, кто может петь в этом мавзолее. Подумал, уж не Поллак ли новую звезду открыл.
Житов. Раз поет, значит, все хорошо.
Анна. Я не понимаю этого: петь, когда все спят.
Инна Александровна (показывается на веранде) . А Лунц не приходил?
Анна. Нет.
Инна Александровна Господи, что же это! Его Сергей Николаевич спрашивает, – ну что я скажу? Разбрелись все, как овцы, один Поллак работает. А Марусечка-то вчера – запела! Как я услышала – дух захватило… Ну, думаю…
Верховцев Разбудите-ка ее, теща.
Инна Александровна Ни-ни. И не думай. Пусть хоть до вечера спит.
Верховцев Ну, Шмидта этого.
Инна Александровна И Шмидта не стану будить. Человек с дороги, такую радость привез, а я ему поспать не дам! Вот вы этого Лунца пришлите, когда вернется. (Идет и у двери останавливается.) Солнышко-то греет, Василий Васильевич! Как у нас. Я нынче утром в ящик земли насыпала да редиску посеяла. Пусть растет, кое-кому пригодится! (Уходит.)
Верховцев Энергичная старушка. Редиска, хм!
Пауза.
Анна. Вы думаете о чем-нибудь, Житов, когда вот так уставитесь?
Житов. Нет. Зачем думать? Я так смотрю.
Верховцев. Врете вы. Как можно не думать, – ну, если не думаете, так вспоминаете что-нибудь.
Житов. У меня воспоминаний не бывает. А впрочем… хорошо в Нью-Йорке было: жил я в гостинице на самой шумной ихней улице, и балкон у меня был…
Верховцев Ну?
Житов. Так вот: хорошо очень было. Сидишь и смотришь: как это они там ходят, ездят. Воздушная дорога. Интересно.
Анна. У американцев высокая культура.
Житов. Нет, я не об этом. А так, интересно очень.
Пауза.
А правда, где Лунц?
Анна. Вчера еще с вечера с Трейчем ушел в горы.
Верховцев На исследования?
Житов. Исследования?
Верховцев. Трейч всегда что-нибудь исследует. Он уже, наверное, исследовал ваш храм Урании и решил, что он может быть превосходным складом для оружия. Теперь он исследует горы: вероятно, ищет места для оружейного завода.
Анна. Трейч – фантазер.
Верховцев. Ну, не совсем. В его фантазиях есть странная черта.
При всем иногда явном безумии они как-то осуществляются.
Вообще любопытный малый. Говорит немного, а пропагандировать никто так не умеет, как он. Выражаясь вашим астрономическим языком, – он луну заставит разгореться, как солнце. Откуда его Николай вытащил, не знаю.
Петя. (входит) . Добрый день.
Верховцев Что это ты. Петушок, такой хмурый?
Петя. Так.
Анна. Ты знаешь? Николай в тюрьме.
Петя. Знаю, мне мама говорила.
Анна . Я не понимаю, отчего ты киснешь. Точно уксусу напился – противно смотреть.
Петя. И не смотри.
Житов. Петя, поедемте со мной в Австралию.
Петя. Зачем?
Анна. Ты, как маленькие дети, все – зачем, зачем? Его вчера в горы зовут, а он: «Зачем?» А зачем ты ешь?
Петя. Не знаю. Отстань от меня, Анна.
Верховцев. Не могу сказать, чтобы ты был чрезмерно вежлив, мой друг. А вот и наши!
Показываются забрызганные грязью Трейч и Лунц .
Лунц, вас звездочет спрашивал. Держитесь, влетит вам теперь.
Лунц . А ну его к… Виноват, Анна Сергеевна.
Анна . Можете. Я не из нежных дочерей и присоединяюсь к вашему пожеланию.
Петя. Как это пошло!
Верховцев Ну, как погуляли, Трейч? Нашли что-нибудь?
Трейч. Местность хорошая.
Анна. А вы знаете, что Маруся ночью приехала?
Трейч (делая шаг вперед) . Ну?! Николай? Николай?
Верховцев Расстрелян. Повешен. Колесован.
Анна. Да нет-жив, жив!
За окном музыка и пение Маруси.
Маруся. «Сижу за решеткой в темнице сырой – вскормленный на воле орел молодой…»
Трейч. Он в тюрьме? Спасен?
Маруся. «Мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюет под окном…»
Верховцев (поет) . «Клюет-и бросает, и смотрит в окно, как будто со мною задумал одно. – Зовет меня взглядом и криком своим – и вымолвить хочет: давай улетим».
Маруся (выходит, страстно) . «Мы вольные птицы! Пора, брат, пора – туда, где за тучей белеет гора, – туда, где синеют морские края, – туда, где гуляют – лишь ветер да я!»
Трейч. Маруся!
Анна. Какой неуместный концерт!
Инна Александровна (идет сзади, утирая глаза) . Орлятки вы мои…
Верховцев . Вы, теща, произносите совершенно так же, как:
цыплятки вы мои…
Инна Александровна Да и цыплятки: вон ты как ощипан, хоть сейчас в суп.
Маруся. Анна, здравствуйте! (Трейчу.) Вам – поцелуй!
Трейч (быстро закрывает рукой глаза и тотчас отнимает руку) . Я счастлив.
Маруся. И всем, и всем. Тебе, инвалид, тоже.
Верховцев Да ты видела его?
Маруся. Давай улетим!
Лунц . Это даже нехорошо. Все так хотят знать…
Маруся. И видела, и все… Да… вот этот господин… этот Шмидт, позвольте представить. Это удивительный господин. Пока он так, служит в банке, но со временем окажет массу услуг для революции. Он страшно похож на шпиона, и он так помог мне… Кланяйтесь, Шмидт.
Шмидт. Я очень рад. Добрый день.
Маруся. Петя, милый мальчик, отчего ты такой грустный?
Верховцев Это, Маруся, выражаясь скромно, – свинство.
Маруся. Ну-ну, калека, не сердись. Разве можно сегодня сердиться? Ну, он в Штернбергской тюрьме…
Голоса. Знаем.
– Знаем.
Маруся. Ну – и хотели его расстрелять.
Инна Александровна. Господи, Колю-то?!
Маруся. Успокойтесь, мамочка, ничего этого не будет. А я – графиня Мориц. Родовитая ужасно, но только родовые поместья мои там.
(Обводит рукой по воздуху.) А они злы, но страшно глупы.
Верховцев Да, есть-таки.
Маруся. Труднее всего было узнать, где он. Они скрывают имена захваченных, чтобы иметь возможность тихонько, без суда – расправиться с ними. Но тут помог мне Шмидт. Шмидт, кланяйтесь.
Входит Сергей Николаевич. Он в потертом пальто и маленькой меховой шапочке; приветствуют его почтительно, но холодно.
Инна Александровна Отец, ты послушай, что Маруся рассказывает. Они его расстрелять хотели!
Маруся. Так вот. Долго рассказывать. Одним словом, я грозила, умоляла, ссылаясь на общественное мнение Европы, на ученый авторитет его отца, – и расправа отложена. И я была в тюрьме…
Верховцев Ну, как он?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14