Я знал, что лучше промолчать, что, выйдя из привычного комического образа, только навлеку на свою голову неприятности, но это было сильнее меня, демон противоречия одержал верх. Мы сидели в странном, очень кичевом баре, с зеркалами и позолотой, полном восторженных гомосексуалистов, которые без конца трахались в задних комнатах, однако открытом для всех; стайки юношей и девушек за соседними столиками мирно пили кока-колу. Опрокинув залпом ледяную текилу, я объяснил, что вся моя карьера, все моё состояние основаны на коммерческой эксплуатации дурных инстинктов, ровно на том же самом абсурдном влечении Запада к цинизму и злу, а значит, я, как никто, имею право утверждать, что среди торговцев злом Ларри Кларк — один из самых заурядных, самых пошлых, хотя бы потому, что он однозначно на стороне молодых против стариков, и все его фильмы преследуют одну-единственную цель: побудить детей относиться к родителям совершенно бесчеловечно и безжалостно, и тут нет ничего оригинального, ничего нового, последние полвека то же самое происходит во всех областях культуры, и на самом деле эта якобы культурная тенденция таит в себе всего лишь желание вернуться назад, в первобытное состояние, когда молодые без всяких церемоний, безо всяких там душевных переживаний избавлялись от стариков, просто потому, что те были слишком слабы, чтобы защищаться, а следовательно, это лишь типичный для нашего времени откат к стадии, предшествующей всякой цивилизации, ибо судить об уровне цивилизации можно по тому, как в ней обходятся со слабейшими, с теми, кто перестал быть продуктивным и желанным; в общем, Ларри Кларк и его гнусный сообщник Хармони Корин — всего лишь два удручающих, ничтожнейших в художественном плане образчика ницшеанской сволочи, которая уже давно колосится на культурном поле, и их никак нельзя ставить на одну доску с людьми вроде Михаэля Ханеке или, к примеру, меня самого, потому что я всегда находил ту или иную форму, чтобы придать своим вполне мерзостным — сам первый это признаю — спектаклям оттенок сомнения, неуверенности, замешательства. Она слушала меня с потерянным видом, но очень внимательно, даже не притронулась к своей «фанте».
В разговорах на моральные темы есть одно преимущество: этот тип дискурса так долго подвергался жесточайшей цензуре, что теперь, в силу своей неуместности, сразу привлекает внимание собеседника; правда, есть и неудобство — собеседник не может заставить себя принимать вас всерьёз. На какой-то миг сосредоточенное, внимательное выражение лица Эстер сбило меня с толку, но я взял ещё текилы и продолжал, прекрасно сознавая, что искусственно подогреваю свой гнев, что в самой моей искренности есть какая-то фальшь: не говоря уж о том очевидном факте, что Ларри Кларк — мелкий бездарный торгаш и поминать его в одной фразе с Ницше, мягко говоря, смешно, в глубине души я чувствовал, что все эти темы волнуют меня не больше, чем проблема голодающих, права человека или любая другая подобная чушь. Однако я продолжал говорить, чем дальше, тем более горько и желчно, движимый той странной смесью злобы и мазохизма, которая принесла мне известность и состояние и которой, наверное, в один прекрасный день суждено меня погубить. У стариков не просто отняли право любить, продолжал я свирепо, у них отняли право восстать против этого мира, мира, который откровенно уничтожает их, делает беззащитной жертвой малолетних преступников, а потом сваливает в гнусные богадельни, где над ними глумятся и издеваются безмозглые санитары, но старикам нельзя бунтовать, бунт — как и сексуальность, наслаждение, любовь, — видимо, тоже привилегия молодых, только для них он и оправдан, любое дело, не удостоенное внимания молодёжи, заранее проиграно, со стариками вообще обращаются просто как с мусором, им оставляют лишь право влачить жалкое, условное, все более ограниченное существование. В сценарии «Дефицит социального обеспечения», которым так и не заинтересовался ни один режиссёр, — между прочим, это единственный мой нереализованный проект, что, по-моему, в высшей степени значимо, продолжал я почти вне себя, — я, наоборот, призывал стариков восстать против молодых, использовать их и прижать . Почему бы, например, не вменить в обязанность подросткам обоего пола — стаду прожорливых потребителей, весьма падких на карманные деньги, — проституцию, единственно возможный для них способ хоть в малой степени отблагодарить родителей за огромные усилия и лишения, на которые те шли ради их благополучия? И чего ради в нашу эпоху, когда контрацепция достигла высочайшего уровня развития и опасность генетического вырождения прекрасно поддаётся локализации, сохраняется абсурдное, унизительное табу на инцест? Вот в чём вопрос, вот в чём настоящая моральная проблема, воскликнул я с воодушевлением, а не в фильмах Ларри Кларка!
Я был желчен, а она тиха и ласкова; я безоговорочно принял сторону стариков, а она защищала молодых далеко не так страстно. Мы разговаривали долго, все более взволнованно и нежно, сначала в том же баре, потом в ресторане, потом в другом баре, наконец, в гостиничном номере — мы даже забыли в тот вечер заняться любовью. Это был наш первый настоящий разговор, да и вообще мне казалось, что это мой первый настоящий разговор с кем бы то ни было за долгие годы, последний относился, по-моему, к началу совместной жизни с Изабель, наверное, у меня никогда не получалось настоящего разговора ни с кем, кроме любимой женщины; в глубине души мне казалось естественным, что обмен мыслями с кем-то, кто не знает вашего тела, кто не в состоянии причинить ему ни страдания, ни радости, — занятие лживое и в конечном счёте невозможное, потому что все мы телесны, мы состоим прежде всего, главным образом и почти исключительно из тела, и большинство наших рациональных и моральных понятий на самом деле объясняются состоянием наших тел. Я выяснил, что Эстер в тринадцать лет перенесла тяжелейшую болезнь почек, ей понадобилась сложная операция, одна почка у неё так и осталась атрофированной, поэтому она вынуждена выпивать как минимум два литра воды в день, вторая пока в порядке, но в любой момент может сдать; мне казалось, что это, безусловно, важнейшее обстоятельство, вероятно, поэтому она и не вошла в разум в сексуальном плане: она знала цену жизни, знала, насколько жизнь коротка. Ещё я выяснил вещь, по-моему, ещё более важную — что у неё была собака, она подобрала её в десять лет на мадридской улице и заботилась о ней; в прошлом году собака умерла. Очень красивая девушка, неизменно привлекающая к себе повышенное, благоговейное внимание со стороны всего мужского населения, включая то огромное большинство, у которого нет ни малейшей надежды добиться от неё сексуальной благосклонности — и, честно говоря, в первую очередь именно с их стороны, — внимание, перерастающее в отвратительное соперничество, которое у некоторых пятидесятилетних граничит попросту со слабоумием, — так вот, очень красивая девушка, перед которой все лица светлеют, а все трудности становятся преодолимыми, которую везде принимают словно царицу мира, естественным образом превращается в эгоистичное, тщеславное, самодовольное чудовище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97