На вкус кровь кислит — она подпорчена опиумом и другими дурманящими снадобьями, которыми Гульельмо опаивал себя, чтобы забыться и не задумываться о своей горькой жизни. Мальчик-вампир жадно пьет. Кровь есть кровь. Тепло разливается по его телу и пробуждает воспоминания о том, что он тоже когда-то жил. Лицо Гульельмо бледнеет. Он холодеет и обмякает в объятиях вампира. Мальчик-вампир кладет его на алтарь, под сияющим ликом мраморного изображения апостола Матфея.
И тут из сумрака раздается голос.
— Стало быть, ты пришел не за мной, ангел смерти, — говорит Микеланджело да Караваджо. Он выходит на свет из-за каменной колонны.
— Дай мне закончить, — говорит мальчик-вампир. — Я не хочу, чтобы он пробуждался к вечному одиночеству.
Бережно, почти нежно он разрывает грудь мертвого евнуха и достает сердце, которое еще трепещет в его руках. Слизывает языком последние капли крови, и сердце замирает, и он кладет его на алтарный покров, и наблюдает, как от него растекаются тонкие красные лучики-струйки. Он ломает Гульельмо шею — чтобы уже наверняка. Его друг не должен повторить его судьбу.
Он вытирает кровь с губ и обращается к Караваджо:
— Спасибо, что ты убрал меня со своей картины. Я был там лишним.
— Но я тебя не убирал, — говорит художник. — Смотри, — показывает он пальцем. — Ты по-прежнему здесь. Я только скрыл твое лицо. Самая великая красота в искусстве та, которая не видна.
Мальчик смотрит, куда указывает художник, и наконец видит то, что должен был бы увидеть сразу: ангел с лицом, скрытым в тени, который свешивается с небес, протягивая апостолу символы его мученичества.
— Вот, — говорит Караваджо, — укрытый в тени от твоей же руки, так что на облаке нет твоего отражения, это ты. Твоя совершенная красота скрыта от взоров, есть только намек.
Свечи дрожат. Тени пляшут. Пятна света и тьмы как будто смещаются, меняясь местами. Холст дышит жизнью. Такое впечатление, что ангел сейчас поднимет лицо.
— Нет, — говорит мальчик-вампир. — Пока мы не видим его лица, у него нет лица. Ты думаешь, это мое лицо — но лишь потому, что однажды, потерявшись в лабиринте собственного воображения, ты увидел меня и принял за кого-то другого.
Это правда. Теперь лицо ангела принадлежит всем и каждому. Каждый волен увидеть в нем отражение своих собственных устремлений и тайных желаний. Отражение себя самого. "В этом смысле, — думает мальчик-вампир, — это действительно мой портрет. Повинуясь запрету, наложенному кардиналом, Караваджо раскрыл мою сущность — даже не подозревая об этом".
— Мне пора уходить, — говорит он Караваджо.
— Подожди! Ты разве не хочешь... в память о прежних временах... когда-то тебе нравилась моя кровь!
Но он обращается к пустоте. Осталась только картина.
Только искусство.
Откуда-то издалека доносится тихий голос, нечеловечески чистый и звонкий, парящий над музыкой ночи: Miserere mei, miserere mei.
Только искусство...
* * *
• иллюзии и реальность •
Уединившись в своей тайной комнате, в окружении сотен ароматизированных свечей, Симона Арлета включила компьютер, открыла окно для просмотра телетрансляций и уселась смотреть проповедь Дамиана. Это было забавно, наблюдать за Дамианом с экрана компьютера — маленький человечек в крошечном окошке, в окружении оккультных картинок на ее рабочем столе: астрологических знаков, арканов таро и алхимических символов, — на таком пестром фоне он совершенно терялся.
Его лицемерие было таким вопиющим, что вызывало невольное восхищение — оно было как монументальный шедевр наподобие супа «Campbell's» Энди Уорхола. Это он очень умно придумал: сыграть на образе Тимми Валентайна — заклеймить его как воплощение дьявола и одновременно сыграть на его сексапильности, что принесет Дамиану в кубышку немалые деньги! — тем более что Тимми Валентайн сейчас снова в моде.
— Жак! — крикнула она. — Соедини меня по телефону с Дамианом Питерсом!
Через минуту:
— Черт возьми, я же тебе уже объяснял. До пятницы я не могу. Что, нельзя подождать?
Симона улыбнулась.
— Дамиан, — сказала она с ядовитой сладостью в голосе, — ты хочешь вернуть себе власть или нет? Ты со мной или нет? Мы же вроде как вместе — благочестивый Дамиан Питерс и канал сатанинской силы в моем лице. — Она захихикала и подумала про себя: а вот интересно, покоробило его или нет ее как бы нечаянное, легкомысленное упоминание имени Врага рода человеческого. — Послушай, у меня есть план. И мне нужна твоя помощь.
— Нужна, значит, будет.
— Следует возродить Богов Хаоса. Единственный, кто еще жив — образно выражаясь, — это принц Пратна, который сейчас превратился в какого-то там восточного демона. И неудивительно, если учесть, с чем он взялся играть перед смертью. Боги Хаоса — это было не настоящее тайное общество. Просто кучка старых развратных придурков, которые бросились на охоту за тем, с чем не могли совладать... за духом, который теперь мой пленник. Мой источник силы. Они не знали вообще ничего про те темные силы, которые движут вселенной. Это были любители. Но сейчас этот дух пробует вырваться на свободу... ты понимаешь, Дамиан Питерс?.. Тимми Валентайн пробует снова вернуться в наш мир... он пытается воплотиться... как будто он — слово Божие.
— Сатанинское слово! — рявкнул Дамиан так громко, что в трубке пошли помехи.
— И ты сегодня помог ему в этих попытках, упомянув в своей проповеди. Ты разве не знаешь, что каждый раз, когда кто-нибудь здесь произносит вслух его имя, каждый раз, когда его образ всплывает в памяти кого-то из этих безмозглых фанатов, которые до сих пор от него без ума, он становится хоть чуть-чуть, но реальнее, хоть чуть-чуть, но сильнее — и мне все труднее его удерживать?! Ты идиот!
— Слушай, я не разбираюсь в твоих колдовских примочках.
— Пора потихоньку учиться, Дамиан.
— Так что я могу для тебя сделать? — спросил Дамиан, и в его голосе явственно прозвучала тревога. Дамиан был далеко не дурак, и он понимал, что Симона — это его шанс получить то, к чему он стремится... надо думать, что к мировому господству, не больше и не меньше!.. Мужчины — они все такие. Все одинаковые. Когда в них пробуждается жажда власти, они превращаются в маленьких Гитлеров. Все без исключения.
— Тимми уже очень скоро достигнет вершины своей харизматической силы. Про него собираются снимать фильм. Люди будут читать об этом, смотреть его клипы по телевизору, думать все время: Тимми, Тимми, Тимми, — и он соберет все свои атрибуты, вопьет себя в себя... и станет собой. Тебе ничего это не напоминает? Рождество Христово — воплощение Бога-Слова в человеческом образе.
— Антихристово воплощение, а не Христово! — со смаком проговорил Дамиан. Он уже чувствовал запах денег.
— И вот в чем парадокс, Дамиан. В момент его наивысшей силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
И тут из сумрака раздается голос.
— Стало быть, ты пришел не за мной, ангел смерти, — говорит Микеланджело да Караваджо. Он выходит на свет из-за каменной колонны.
— Дай мне закончить, — говорит мальчик-вампир. — Я не хочу, чтобы он пробуждался к вечному одиночеству.
Бережно, почти нежно он разрывает грудь мертвого евнуха и достает сердце, которое еще трепещет в его руках. Слизывает языком последние капли крови, и сердце замирает, и он кладет его на алтарный покров, и наблюдает, как от него растекаются тонкие красные лучики-струйки. Он ломает Гульельмо шею — чтобы уже наверняка. Его друг не должен повторить его судьбу.
Он вытирает кровь с губ и обращается к Караваджо:
— Спасибо, что ты убрал меня со своей картины. Я был там лишним.
— Но я тебя не убирал, — говорит художник. — Смотри, — показывает он пальцем. — Ты по-прежнему здесь. Я только скрыл твое лицо. Самая великая красота в искусстве та, которая не видна.
Мальчик смотрит, куда указывает художник, и наконец видит то, что должен был бы увидеть сразу: ангел с лицом, скрытым в тени, который свешивается с небес, протягивая апостолу символы его мученичества.
— Вот, — говорит Караваджо, — укрытый в тени от твоей же руки, так что на облаке нет твоего отражения, это ты. Твоя совершенная красота скрыта от взоров, есть только намек.
Свечи дрожат. Тени пляшут. Пятна света и тьмы как будто смещаются, меняясь местами. Холст дышит жизнью. Такое впечатление, что ангел сейчас поднимет лицо.
— Нет, — говорит мальчик-вампир. — Пока мы не видим его лица, у него нет лица. Ты думаешь, это мое лицо — но лишь потому, что однажды, потерявшись в лабиринте собственного воображения, ты увидел меня и принял за кого-то другого.
Это правда. Теперь лицо ангела принадлежит всем и каждому. Каждый волен увидеть в нем отражение своих собственных устремлений и тайных желаний. Отражение себя самого. "В этом смысле, — думает мальчик-вампир, — это действительно мой портрет. Повинуясь запрету, наложенному кардиналом, Караваджо раскрыл мою сущность — даже не подозревая об этом".
— Мне пора уходить, — говорит он Караваджо.
— Подожди! Ты разве не хочешь... в память о прежних временах... когда-то тебе нравилась моя кровь!
Но он обращается к пустоте. Осталась только картина.
Только искусство.
Откуда-то издалека доносится тихий голос, нечеловечески чистый и звонкий, парящий над музыкой ночи: Miserere mei, miserere mei.
Только искусство...
* * *
• иллюзии и реальность •
Уединившись в своей тайной комнате, в окружении сотен ароматизированных свечей, Симона Арлета включила компьютер, открыла окно для просмотра телетрансляций и уселась смотреть проповедь Дамиана. Это было забавно, наблюдать за Дамианом с экрана компьютера — маленький человечек в крошечном окошке, в окружении оккультных картинок на ее рабочем столе: астрологических знаков, арканов таро и алхимических символов, — на таком пестром фоне он совершенно терялся.
Его лицемерие было таким вопиющим, что вызывало невольное восхищение — оно было как монументальный шедевр наподобие супа «Campbell's» Энди Уорхола. Это он очень умно придумал: сыграть на образе Тимми Валентайна — заклеймить его как воплощение дьявола и одновременно сыграть на его сексапильности, что принесет Дамиану в кубышку немалые деньги! — тем более что Тимми Валентайн сейчас снова в моде.
— Жак! — крикнула она. — Соедини меня по телефону с Дамианом Питерсом!
Через минуту:
— Черт возьми, я же тебе уже объяснял. До пятницы я не могу. Что, нельзя подождать?
Симона улыбнулась.
— Дамиан, — сказала она с ядовитой сладостью в голосе, — ты хочешь вернуть себе власть или нет? Ты со мной или нет? Мы же вроде как вместе — благочестивый Дамиан Питерс и канал сатанинской силы в моем лице. — Она захихикала и подумала про себя: а вот интересно, покоробило его или нет ее как бы нечаянное, легкомысленное упоминание имени Врага рода человеческого. — Послушай, у меня есть план. И мне нужна твоя помощь.
— Нужна, значит, будет.
— Следует возродить Богов Хаоса. Единственный, кто еще жив — образно выражаясь, — это принц Пратна, который сейчас превратился в какого-то там восточного демона. И неудивительно, если учесть, с чем он взялся играть перед смертью. Боги Хаоса — это было не настоящее тайное общество. Просто кучка старых развратных придурков, которые бросились на охоту за тем, с чем не могли совладать... за духом, который теперь мой пленник. Мой источник силы. Они не знали вообще ничего про те темные силы, которые движут вселенной. Это были любители. Но сейчас этот дух пробует вырваться на свободу... ты понимаешь, Дамиан Питерс?.. Тимми Валентайн пробует снова вернуться в наш мир... он пытается воплотиться... как будто он — слово Божие.
— Сатанинское слово! — рявкнул Дамиан так громко, что в трубке пошли помехи.
— И ты сегодня помог ему в этих попытках, упомянув в своей проповеди. Ты разве не знаешь, что каждый раз, когда кто-нибудь здесь произносит вслух его имя, каждый раз, когда его образ всплывает в памяти кого-то из этих безмозглых фанатов, которые до сих пор от него без ума, он становится хоть чуть-чуть, но реальнее, хоть чуть-чуть, но сильнее — и мне все труднее его удерживать?! Ты идиот!
— Слушай, я не разбираюсь в твоих колдовских примочках.
— Пора потихоньку учиться, Дамиан.
— Так что я могу для тебя сделать? — спросил Дамиан, и в его голосе явственно прозвучала тревога. Дамиан был далеко не дурак, и он понимал, что Симона — это его шанс получить то, к чему он стремится... надо думать, что к мировому господству, не больше и не меньше!.. Мужчины — они все такие. Все одинаковые. Когда в них пробуждается жажда власти, они превращаются в маленьких Гитлеров. Все без исключения.
— Тимми уже очень скоро достигнет вершины своей харизматической силы. Про него собираются снимать фильм. Люди будут читать об этом, смотреть его клипы по телевизору, думать все время: Тимми, Тимми, Тимми, — и он соберет все свои атрибуты, вопьет себя в себя... и станет собой. Тебе ничего это не напоминает? Рождество Христово — воплощение Бога-Слова в человеческом образе.
— Антихристово воплощение, а не Христово! — со смаком проговорил Дамиан. Он уже чувствовал запах денег.
— И вот в чем парадокс, Дамиан. В момент его наивысшей силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116