— Мисс Синтакис, я вас слушаю, рассказывайте, — сказал я девушке, когда мы вошли в небольшой, но очень опрятный домик.
— Позвольте мне угостить вас чем-нибудь? Тонисок, чай, кофе?
— Спасибо, но я вначале хотел бы выслушать ваш рассказ. Вам ведь тяжело и вы одиноки?
— Да.
Кэрол Синтакис подняла глаза и посмотрела на меня. Ее обезоруживающая честность, подавленность, я бы даже сказал, убитость кольнули меня в сердце.
— Прошу вас, мисс Синтакис, рассказывайте. Мы сделаем все, что можем. Первая Всеобщая ни когда не оставляет своих прихожан в беде.
— Да, да, я знаю, — с какой-то лихорадочной уверенностью почти выкрикнула девушка. — Кроме моей религии, у меня в жизни нет ничего. Я живу только в минуты погружения. Это моя жизнь. А в интервалах — какое-то скольжение серых теней по асфальту.
«Может быть, иным религиям и приходится охотиться за душами, как газетам за подписчиками, — подумал я, — но к нам в налигию людей гонит сама жизнь. Как загонщики зверей…»
— Что же случилось с вашим братом?
— Он исчез.
— Милая мисс Синтакис, расскажите мне, если вам не трудно, все по порядку. Когда и как исчез ваш брат?
— Это случилось позавчера. Днем я позвонила домой и разговаривала с Мортимером. У него было прекрасное настроение, а вечером, когда я вернулась в наш ОП, его не было.
— Он мог куда-нибудь уехать?
— Не знаю… Нет, он не мог.
— Почему вы так думаете? Вы в этом уверены?
— Если бы он куда-нибудь уезжал, то оставил бы мне записку. Взял бы, наконец, свою зубную щетку, пижаму, хоть что-нибудь.
— Вы уверены, что он написал бы вам? Какие у вас были отношения?
— Когда-то очень близкие. Еще до смерти матери он уехал работать по контракту. Вначале писал часто. Мы вообще любили друг друга. Морт старше меня на два года и всегда относился ко мне с такой, знаете, снисходительностью старшего брата. А потом его письма стали постепенно изменяться…
— В чем?
— Как вам сказать, брат Дики… Как будто они были такими же, как и до этого. И все же чего-то не хватало. Не было, наверное, той теплоты, что раньше… А может быть, мне это только казалось. После смерти мамы, я чувствовала себя совсем-совсем одинокой. Я боялась ночей. Стоило мне погасить свет, и я оказывалась одна на гигантском поле, безбрежном асфальтовом поле. Куда только хватал глаз — везде тянулся ровный, серый асфальт. Меня охватывал ужас, я что-то беззвучно кричала и бежала, бежала, а везде был асфальт. Тогда мне начинало казаться, что я вовсе не бегу, а стою на месте. Вы простите меня, брат Дики, что я так много говорю. Я сама не знаю, что со мной творится… Я так редко разговариваю с людьми… Иногда бессонной ночью лежишь и думаешь: кого бы завтра ни увидела, с кем бы ни встретилась — буду говорить, говорить, говорить. А назавтра увидишь совсем пустые глаза, смотрящие куда-то сквозь тебя, и язык прилипает к гортани. Я иногда думаю, что у меня полон рот несказанных слов. Мертвых, нерожденных слов… — Девушка вдруг вздрогнула, замолчала и тихо добавила:
— Простите…
— Не извиняйтесь, мисс Синтакис, мы же члены одной семьи. Кому же излить душу, если не брату по Первой Всеобщей? — сказал я как можно нежнее. Сердце мое сжалось от жалости и сострадания. Я ощущал все ее беспредельное одиночество в холодном асфальтовом мире. Мне были понятны эти чувства.
— Да, да! — воскликнула девушка. — Если бы не Первая Всеобщая, я бы не смогла жить. И дня не прожила бы.
— Конечно, мисс Синтакис, да святятся имена отцов-программистов в веках. Скажите, а где именно работал ваш брат?
— Он эмбриолог. После окончания университета долго не мог найти подходящую работу, а потом вот уехал.
— А куда?
— За границу. Адреса его я не знала. Он говорил, что это какое-то засекреченное место.
— Но ведь письма от него приходили? На них были штемпели? А куда вы ему писали?
— Да, конечно. Но штемпели были только местные. И писала я ему по местному почтовому адресу.
— Скажите, мисс Синтакис… брат присылал вам деньги?
— Да. Иначе как бы я могла жить здесь, в ОП? На свою зарплату я здесь даже собачьей конуры не смогла бы снять.
— Значит, Мортимер зарабатывал там неплохо?
— Точно не знаю, но, по-моему, даже очень неплохо.
— А рассказывал он вам о своей работе за границей? Ну хоть что-нибудь?
— Нет. Ни слова. Вначале я спрашивала, а потом перестала. Раз нельзя человеку рассказывать — значит нельзя. Думаю только, что работал он где-то на юге.
— Почему?
— Он вернулся очень загорелым. У нас так не загоришь, хоть целыми днями жарься на солнце.
— О чем же вы говорили с братом в день его исчезновения, когда позвонили домой?
— Да ни о чем особенном. Голос у Морта был веселый. Он сказал, что прикидывает, как снять нам домик побольше.
— Он вас ни о чем не спрашивал?
— Спросил, когда я приеду домой.
— Когда вы вернулись, мисс Синтакис, здесь было все, как обычно?
— Да. Только брата не было. Обычно он меня поджидает, и мы вместе обедаем, но вначале я не волновалась: ну, пошел погулять на полчасика.
— А когда вы начали беспокоиться?
— Часов в девять, когда стало уже совсем темно, ведь никто в это время и носа на улицу не высунет. Поселок наш хоть и охраняемый, но все-таки судьбу никто не хочет искушать.
— А вам не пришло в голову, мисс Синтакис, что Мортимер мог задержаться у кого-нибудь из друзей?
— Нет, это невозможно.
— Почему?
— Да потому, что у него нет друзей.
— Как, совсем нет друзей?
— Нет. За два месяца, что он приехал, при мне ему никто не звонил.
— Когда вы вошли в его комнату?
— Ну, точно я не знаю, было уже совсем поздно, часов, наверное, одиннадцать. Я себе просто места не находила. Проедет где-то машина, я вся застываю. Я подумала, может быть, он оставил мне записку. Зашла к нему в комнату — ничего. Еще раз осмотрела гостиную и прихожую. Около полуночи я позвонила в полицию, а они там только посмеялись. У нас, говорят, каждый день и отцы семейств рвут когти, а тут холостяк пошел погулять, не доложившись своей сестричке. Через неделю, если не появится, звоните снова, включим его в списки пропавших. Только утром, после ужасной бессонной ночи я сообразила позвонить на наш контрольно-пропускной пункт. Дежурный сержант был очень вежлив, попросил меня подождать у телефона, все проверил и сказал, что Мортимер Синтакис ни 25-го, ни 26-го, ни 27-го октября из ОП не выходил и не выезжал, и к нему никто не приезжал, и на территории поселка никаких происшествий не зарегистрировано. Вот и все, отец Дики.
Кэрол Синтакис как-то сразу осела в кресле, плечи ее опустились, глаза потухли. Видимо, пока она говорила, в ней еще жила надежда, но стоило ей высказаться, как она сама увидела, что надеяться-то, собственно, не на что. К сожалению, я это видел тоже.
2
Я еще раз достал из кармана фотографию Мортимера Синтакиса, которую мне дала его сестра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34