Капитан Каменное Сердце, как назвал его Следопыт, снова поклонился, на этот раз дружелюбно, без саркастической усмешки, словно понял, что намерения у Следопыта самые добрые, если он и выражается несколько грубовато, после чего отвернулся, всем своим видом показывая, что все, что теперь заблагорассудится сказать и сделать такому ничтожеству, как Кэп, его нимало не интересует и он не намерен для этого манкировать своим завтраком.
Полюбовавшись на эту выразительную пантомиму, Кэп продолжал:
— Я, собственно, пришел за квартирмейстером. Сержанту недолго осталось жить, я и подумал, что он захочет сказать своему заместителю несколько слов. Но, выходит, я опоздал: как вы правильно заметили. Следопыт, лейтенант его опередив.
— Командовать отрядом, вернее, тем, что от него осталось, с успехом может и капрал, не стоит ради этого беспокоить сержанта. А все, что требуется сделать, сержант наверняка поручил бы мне. Нам остается похоронить наших мертвецов и сжечь все строения, они находятся на территории неприятеля — по диспозиции, если не по праву, — и, значит, нечего их ему дарить. Возвращаться сюда нам уже не придется, раз французишки нас выследили, — это значило бы с открытыми глазами лезть в волчий капкан. Все эти дела мы со Змеем возьмем на себя, нам так же привычно налаживать отступления, как и наступления.
— Отлично, дружище! — сказал Кэп. — Но как быть с моим шурином? Нельзя же отпустить человека без нескольких слов напутствия и утешения. Надо помочь его душе отдать швартовы и сняться с якоря. Смерть в конце концов дело, всех нас касающееся, раз никому ее не обойти рано или поздно.
— То, что вы говорите, совершенно верно, мой друг, я и сам стараюсь всегда быть наготове. Я часто дума г, Соленая Вода, счастлив тот, кто ничего не оставляет после себя, когда ему выходит срок. Взять хоть меня. Я охотник, разведчик и проводник, у меня ни клочка земли за душой, и все же я владею такими богатствами, что со мной не сравнится и обладатель богатейшего поместья в Олбани. Под небесным шатром, ступая по ковру сухих листьев, мне так привольно бродить по земле, как будто я ее господин и владыка. А что еще человеку нужно? И не сказать, чтобы не было у меня земных привязанностей, — правда, не бог весть они какие, если не считать Мэйбл Дунхем, да ведь ее-то с собой не унесешь. В соседней крепости есть у меня щенки — премилые зверюшки, — но для охоты они шумливы, и приходится нам временно жить поврозь. Признаюсь, трудно было бы мне расстаться с «оленебоем»; но я не вижу оснований, почему бы нам вместе не лечь в могилу, ведь мы, можно сказать, одного с ним роста — точка в точку шесть футов. А не считая собак и ружья, единственное мое достояние — трубка, подаренная Змеем, да кое-какие памятки от путешественников, все это можно уместить в подсумке и положить под голову, — а потому приказ о выступлении не застанет меня врасплох, смею вас уверить!
— Вот-вот, то же самое говорю и я, — сказал моряк; оба они шли к блокгаузу, но так увлеклись каждый своей проповедью, что забыли, куда и зачем идут. — Точно так же обстоит дело у меня. Сколько раз я думал с легким сердцем, когда нам грозило кораблекрушение, что владелец посудины не я, а кто-то другой! «Если старая калоша и пойдет ко дну, — говорил я себе, — это будет стоить мне жизни, но не состоянья, а это как-никак утешение». Я заметил, шатаясь по свету от Горна до Нордкапа, не говоря уж об этой короткой, прогулке по пресным водам, что если у человека есть несколько талеров в ларце под замком, то под тем же замком он держит свое сердце. А потому все свои капиталы я ношу на себе зашитыми в пояс. Человек без сердца выеденного яйца не стоит, это все равно что рыба с продырявленным пузырем.
— А человек без совести, по-моему, и не человек вовсе, так, жалкий ублюдок, и это знает всякий, кто имел дело с мингами. Меня мало интересуют талеры и португальские золотые — это более ходкая монета в наших местах, — и я с вами согласен, что, если у кого ларец набит червонцами, значит, он там же схоронил свое сердце. Последний раз, как в стране у нас был мир, я столько за два лета наготовил пушнины, что и сам было возмечтал о собственности. Единственное, что меня тревожит, когда я думаю о женитьбе на Мэйбл, — это как бы мне не слишком привязаться к вещам из желания устроить ее получше.
— Вы рассуждаете как философ, мастер Следопыт, и, насколько я понимаю, как истинный христианин.
— Я бы руки не подал человеку, который стал бы в этом сомневаться. Для меня белый человек не может не быть христианином, как и краснокожий не может не верить в блаженные поселения. И, в сущности, допуская известную разницу в верованиях и в учении о том, чем дух займется после смерти, я считаю, что каждый добрый делавар — добрый христианин, хотя бы его и не крестили, а каждый добрый христианин — добрый делавар, в рассуждении человеческой природы. Мы со Змеем частенько об этом толкуем, у него большой интерес к этим вещам.
— Черта с два у него интерес! — возмутился Кэп. — Кто это пустит его в церковь со всеми его скальпами за поясом?
— Не судите поспешно, друг Кэп, а глядите в корень! Все это лишь пустая оболочка, дань среде и воспитанию, а также естественным склонностям человека. Оглянитесь на род людской и постарайтесь понять, почему вы видите здесь красного, а там черного воина, а в других местах — белые армии? Все это, да и многое Другое, что я мог бы вам указать, создано для особой, неизвестной нам цели. Нам не пристало отрицать факты и закрывать глаза на истину. Нет, нет, у каждого цвета кожи свои склонности, свои законы и верования, но нельзя осуждать того, кто этого еще как следует не разумеет.
— Вы, верно, много читали, друг Следопыт, у вас на все такие твердые взгляды, — ответил Кэп, немало удивленный столь простым символом веры своего спутника. — Теперь и мне все ясно как на ладони, хоть сам бы я до этого вовек не додумался. К какому же исповеданию вы принадлежите, мой друг?
— Что вы сказали?
— Ну, какой держитесь секты? Или какой установленной церкви?
— А вот взгляните вокруг и сами посудите. Я и сейчас в церкви: ем в церкви, пью в церкви, сплю а церкви. Земля и есть церковь божия, и я, смею надеяться, повседневно и повсечасно служу моему творцу не переставая. Нет, нет, я не отрекаюсь от своей крови и цвета кожи, я как родился христианином, так христианином и умру. Моравские братья note 64 немало меня искушали; побывал я в руках и у королевского пастора, хотя эта публика себя утруждать не любит; говорил со мной и католический миссионер из самого Рима, когда я провожал его по лесу, но у меня про всех был один ответ: я уже христианин и не хочу быть ни моравским братом, ни членом англиканской церкви, ни папистом. Нет, нет, я не отрекаюсь ни от крови своей, ни от происхождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136