– …девяносто шесть…»
– Все, спит. Приступаем.
– Да, спит.
«Хрен вам! Не сплю! Я еще не дошел до ста. У меня пока еще – …девяносто восемь… – Взвоют и Житинский и Муха! – …девяносто девять… – И конечно же, неуязвимый Хопин. Уж до него-то я доберусь!
Отвечаю, братва!!! Вот теперь:…СТО!»
* * *
Осень в Поморской тайге нынче выдалась распогожая – теплая и ведреная. Было два дня, когда нагнал сиверко с самого края земли – с таболги да Студеного океяна – снега и стужи, но Господь миловал, внял молитвам и развернул назад непогодь, благоволил добрать до конца урожай. А отошла страда, оголились огороды и пожни, и наконец выдалось праздное время, которое Данила с Олегом, отцом Настасьи, использовали вовсе не праздно – в Покров оседлали двух жеребцов, прихватили с собой гвоздей и несколько досок и отправились проведать да обустроить могилку. А заодно, конечно же, навестить ближайший – всего в сорока верстах от могилы – скит.
Весь путь с Божьей помощью проделали в полутора дён, заночевав в парме у костерка. Пне успело солнышко еще склониться на запад, как оборотился ехавший впереди на своем вороном жеребце Данила к Олегу и сообщил:
– Подъезжаем, слава Те, Хосподи. Эвона там, за распадком ельник версты на две. А сразу за ним то место.
Олег радостно перекрестился и подогнал пятками своего жеребца.
По узкой звериной тропе они миновали густой еловый сузем и выехали на берег обширного болота, богато поросшего зарослями побуревшей, утратившей за последний месяц свой летний темно-синий окрас, осоки-резунъи. Ни ветерка, ни единого шевеления воздуха не было в этот погожий день, и замерла осока гранитными монолитами, будто заброшенными в эти глухие медвежьи места по прихоти сатаны. Мрачно и неприветливо смотрелось болото, словно отталкивало от себя нежеланных гостей.
Данила с Олегом проехали по берегу, перемесили жеребцы их прибрежную грязь. И вот наконец вновь оборотился Данила.
– Вот по этой тропе они и ехали. Здесь все и случилось. Сейчас и могилу увидим.
…Ион увидел могилу. И он даже привстал в стременах. И перекрестился.
– Слава Те, Хосподи.
– О Боже, – пробормотал следом за ним Олег.
На невысоком могильном холмике сидела Настасья. Испуганно глядела на приближающихся всадников, потом узнала, расплылась в широкой улыбке. Поспешила вскочить на ноги, положила поклон.
– Здравствуйте, батюшко. Здравствуй, Данила.
– И тебе здравствовать, доченька. Славно. – Олег спешился, подошел к Насте, крепко прижал к себе. – Гляжу, поправилась уж совсем.
– Поправилась, батюшко. Спасибо Игнату. Вот завтресь домой собирались. А тут и вы. Так вместях и поедем. Удачно.
– Удачно, доченька. Благоволит Господь тебе, милая.
Благоволил Господь, должно быть, Настасье, отпустил ей грехи, потому как на Фому, осунувшаяся после тяжкого недуга, но счастливая и улыбающаяся, въехала она в провор, сама крепко держась в седле.
А уже ввечеру навестила ее старица Максимила, внимательно осмотрела затянувшиеся ранки на животе и спине, надавила холодными жесткими пальцами на несколько мест, спросила, не больно ль, и осталась довольна.
– Сподобил Создатель, девка, тебе, – проскрипела она, пронзительно глядя в глаза Настасье, – избавиться от недуга. Так возблагодари Господа за его превиликую милость. Молись, девка. Молись и да будут думки твои токмо об этом.
Перед уходом старица оставила мешочек с травой, пояснила как и когда эту траву заваривать и какие молитвы над отваром творить, прежде чем выпить. А напоследок еще раз напутствовала:
– Думай, девка… Думай только о Господе. Молись…
А уже на следующий день Настасья, с трудом перебарывая слабость, отправилась в одно недалекое от сикта местечко, дабы сполнитъ давесъ задуманное. Такое влекущее! Такое желанное!
* * *
…Еще с вечера тайно от братии она сложила на дно небольшого грибного туеса «Октай» и подрушник , а с утра, отмолясь и наскоро перекусив ситным и молоком, засобиралась в тайгу.
– Далече ль? – поинтересовался старец Савелий.
– Да здесь, рядышком, батюшко. Поможет Господь, обабков нарву. Иль что еще.
Старик улыбнулся.
– Да отошли уж, поди, обабки. Сходи вон за рыжими , коли и их не поморозило. Али праздно в лесу прогуляйся. Бона милостью Божьей вёдро на улице. Не грешно и просто пройтись. Токмо поблизости. Слаба ты еще далече ходить. Да возьми вон Заравку, сопроводит тебя от греха.
Поверх сарафана и безрукавы Настасья натянула старенькую малицу, отвязала молодую непоседливую сучку Заравку, положила поклон благословлявшим ее с крыльца старцу Савелию и Игнату и поспешила за околицу.
До ТОП березовой рощицы она добиралась, покачиваясь от слабости и еле-еле передвигая ногами, будто дряхлая вековуха. Ночные заморозки и прошедший три недели назад снегопад сбили наземь почти всю листву, и роща уже не казалась такой нарядной и праздничной, как в тот памятный день, когда они гуляли здесь с Костой.
Когда они не только гуляли здесь с Костой!
– Ой, грех-то, грех… – пробормотала Настасья и обвела взглядом окрестности, отыскивая ТО место.
Там?.. Или там?.. Нет, точно вот здесь она поставила в траву корзину с грибами. Которую потом забыли, и пришлось возвращаться назад чуть ли не от самого сикта. И как корзину было тогда не забыть? В то время она была как сумасшедшая! В тот день впервые в жизни она испытала такое!..
– Трех-то! Прости меня, Хосподи!
…Да, корзина стояла именно здесь. А вот здесь, чуть поодаль, стояли они. Вдвоем! Он и она! А потом легли в траву. Вдвоем! Рядом друг с другом. Он и она! Здесь. Именно на этом месте.
ОН и ОНА!
– О Хосподи! – застонала девушка и опустилась на колени. Наклонилась и надолго припала губами к тому месту, где лежал ОН. Всего лишь месяц назад.
Подбежала Заравка, лизнула ее в лицо. Не получив никакого ответа, тоненько тявкнула и легонько куснула хозяйку в плечо: «Мол, ты чего? Давай-ка вставай. Тебе никак плохо? Не могу ли чем-то помочь?»
– Мне и правда плохо, собаченька. Очень плохо! И никто мне не поможет! – Настасья поднялась, нацепила на собаку веревку и привязала ее к березе. Потом стянула с себя малицу и расстелила ее на холодной земле. Достала из туеса «Октай» и подрушник. – Собаченька, ты мне не мешай, ради Господа, – обернулась она к Зараве.
Та поняла и принялась выкусывать блох – всяко от этого больше пользы, чем от непрерывного созерцания хозяйки, которая занимается неизвестно чем.
А девушка тем временем оборотилась лицом к беспрепятственно хозяйничавшему в обнаженной осенью роще солнцу, опустилась на колени на малицу, расстелила перед собой подрушник, раскрыла «Октай».
– Не мешай мне, Заравушка, – еще раз пробормотала она и положила начал …
– Кому повем печаль мою,
кого призову ко рыданию?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
– Все, спит. Приступаем.
– Да, спит.
«Хрен вам! Не сплю! Я еще не дошел до ста. У меня пока еще – …девяносто восемь… – Взвоют и Житинский и Муха! – …девяносто девять… – И конечно же, неуязвимый Хопин. Уж до него-то я доберусь!
Отвечаю, братва!!! Вот теперь:…СТО!»
* * *
Осень в Поморской тайге нынче выдалась распогожая – теплая и ведреная. Было два дня, когда нагнал сиверко с самого края земли – с таболги да Студеного океяна – снега и стужи, но Господь миловал, внял молитвам и развернул назад непогодь, благоволил добрать до конца урожай. А отошла страда, оголились огороды и пожни, и наконец выдалось праздное время, которое Данила с Олегом, отцом Настасьи, использовали вовсе не праздно – в Покров оседлали двух жеребцов, прихватили с собой гвоздей и несколько досок и отправились проведать да обустроить могилку. А заодно, конечно же, навестить ближайший – всего в сорока верстах от могилы – скит.
Весь путь с Божьей помощью проделали в полутора дён, заночевав в парме у костерка. Пне успело солнышко еще склониться на запад, как оборотился ехавший впереди на своем вороном жеребце Данила к Олегу и сообщил:
– Подъезжаем, слава Те, Хосподи. Эвона там, за распадком ельник версты на две. А сразу за ним то место.
Олег радостно перекрестился и подогнал пятками своего жеребца.
По узкой звериной тропе они миновали густой еловый сузем и выехали на берег обширного болота, богато поросшего зарослями побуревшей, утратившей за последний месяц свой летний темно-синий окрас, осоки-резунъи. Ни ветерка, ни единого шевеления воздуха не было в этот погожий день, и замерла осока гранитными монолитами, будто заброшенными в эти глухие медвежьи места по прихоти сатаны. Мрачно и неприветливо смотрелось болото, словно отталкивало от себя нежеланных гостей.
Данила с Олегом проехали по берегу, перемесили жеребцы их прибрежную грязь. И вот наконец вновь оборотился Данила.
– Вот по этой тропе они и ехали. Здесь все и случилось. Сейчас и могилу увидим.
…Ион увидел могилу. И он даже привстал в стременах. И перекрестился.
– Слава Те, Хосподи.
– О Боже, – пробормотал следом за ним Олег.
На невысоком могильном холмике сидела Настасья. Испуганно глядела на приближающихся всадников, потом узнала, расплылась в широкой улыбке. Поспешила вскочить на ноги, положила поклон.
– Здравствуйте, батюшко. Здравствуй, Данила.
– И тебе здравствовать, доченька. Славно. – Олег спешился, подошел к Насте, крепко прижал к себе. – Гляжу, поправилась уж совсем.
– Поправилась, батюшко. Спасибо Игнату. Вот завтресь домой собирались. А тут и вы. Так вместях и поедем. Удачно.
– Удачно, доченька. Благоволит Господь тебе, милая.
Благоволил Господь, должно быть, Настасье, отпустил ей грехи, потому как на Фому, осунувшаяся после тяжкого недуга, но счастливая и улыбающаяся, въехала она в провор, сама крепко держась в седле.
А уже ввечеру навестила ее старица Максимила, внимательно осмотрела затянувшиеся ранки на животе и спине, надавила холодными жесткими пальцами на несколько мест, спросила, не больно ль, и осталась довольна.
– Сподобил Создатель, девка, тебе, – проскрипела она, пронзительно глядя в глаза Настасье, – избавиться от недуга. Так возблагодари Господа за его превиликую милость. Молись, девка. Молись и да будут думки твои токмо об этом.
Перед уходом старица оставила мешочек с травой, пояснила как и когда эту траву заваривать и какие молитвы над отваром творить, прежде чем выпить. А напоследок еще раз напутствовала:
– Думай, девка… Думай только о Господе. Молись…
А уже на следующий день Настасья, с трудом перебарывая слабость, отправилась в одно недалекое от сикта местечко, дабы сполнитъ давесъ задуманное. Такое влекущее! Такое желанное!
* * *
…Еще с вечера тайно от братии она сложила на дно небольшого грибного туеса «Октай» и подрушник , а с утра, отмолясь и наскоро перекусив ситным и молоком, засобиралась в тайгу.
– Далече ль? – поинтересовался старец Савелий.
– Да здесь, рядышком, батюшко. Поможет Господь, обабков нарву. Иль что еще.
Старик улыбнулся.
– Да отошли уж, поди, обабки. Сходи вон за рыжими , коли и их не поморозило. Али праздно в лесу прогуляйся. Бона милостью Божьей вёдро на улице. Не грешно и просто пройтись. Токмо поблизости. Слаба ты еще далече ходить. Да возьми вон Заравку, сопроводит тебя от греха.
Поверх сарафана и безрукавы Настасья натянула старенькую малицу, отвязала молодую непоседливую сучку Заравку, положила поклон благословлявшим ее с крыльца старцу Савелию и Игнату и поспешила за околицу.
До ТОП березовой рощицы она добиралась, покачиваясь от слабости и еле-еле передвигая ногами, будто дряхлая вековуха. Ночные заморозки и прошедший три недели назад снегопад сбили наземь почти всю листву, и роща уже не казалась такой нарядной и праздничной, как в тот памятный день, когда они гуляли здесь с Костой.
Когда они не только гуляли здесь с Костой!
– Ой, грех-то, грех… – пробормотала Настасья и обвела взглядом окрестности, отыскивая ТО место.
Там?.. Или там?.. Нет, точно вот здесь она поставила в траву корзину с грибами. Которую потом забыли, и пришлось возвращаться назад чуть ли не от самого сикта. И как корзину было тогда не забыть? В то время она была как сумасшедшая! В тот день впервые в жизни она испытала такое!..
– Трех-то! Прости меня, Хосподи!
…Да, корзина стояла именно здесь. А вот здесь, чуть поодаль, стояли они. Вдвоем! Он и она! А потом легли в траву. Вдвоем! Рядом друг с другом. Он и она! Здесь. Именно на этом месте.
ОН и ОНА!
– О Хосподи! – застонала девушка и опустилась на колени. Наклонилась и надолго припала губами к тому месту, где лежал ОН. Всего лишь месяц назад.
Подбежала Заравка, лизнула ее в лицо. Не получив никакого ответа, тоненько тявкнула и легонько куснула хозяйку в плечо: «Мол, ты чего? Давай-ка вставай. Тебе никак плохо? Не могу ли чем-то помочь?»
– Мне и правда плохо, собаченька. Очень плохо! И никто мне не поможет! – Настасья поднялась, нацепила на собаку веревку и привязала ее к березе. Потом стянула с себя малицу и расстелила ее на холодной земле. Достала из туеса «Октай» и подрушник. – Собаченька, ты мне не мешай, ради Господа, – обернулась она к Зараве.
Та поняла и принялась выкусывать блох – всяко от этого больше пользы, чем от непрерывного созерцания хозяйки, которая занимается неизвестно чем.
А девушка тем временем оборотилась лицом к беспрепятственно хозяйничавшему в обнаженной осенью роще солнцу, опустилась на колени на малицу, расстелила перед собой подрушник, раскрыла «Октай».
– Не мешай мне, Заравушка, – еще раз пробормотала она и положила начал …
– Кому повем печаль мою,
кого призову ко рыданию?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78