– Интересовался, скоро ли ты вернешься из дальних странствий.
– Что вы говорите! – закричал Петя. – Гаврик! – И тут же смутился, поймав себя на том, что, оказывается, за последнее время ни разу о нем даже не вспомнил. Гаврик Черноиваненко! Как он мог о нем забыть! Это именно тот человек, которого Пете так не хватало.
Несмотря на то что погода стояла жаркая, даже знойная, Петя схватил свой швейцарский плащ, альпеншток и, не теряя времени, отправился прямо на Ближние Мельницы.
33. Воскресенье
Теперь, когда у Пети появилась цель, город уже не казался таким пустынным и скучным. Было воскресенье. Звонили колокола. Весело посвистывал маленький паровичок дачного поезда, везя мимо Куликова поля на Большой Фонтан открытые вагоны, битком набитые по-воскресному нарядными горожанами, среди которых особенно празднично белели накрахмаленные кители офицеров – с золотыми пуговицами и узкими портупеями шашек.
Шли с базара кухарки, неся в корзинках, поверх обычной провизии, букеты темных георгин и оранжевых чернобривцев, похожих на овощи. По мостовой гремели платформы с арбузами, сливами и ранним виноградом. Все это возбуждало в Пете прилив какой-то особенной, праздничной бодрости, и мальчик стучал наконечником альпенштока по плиткам тротуаров и по чугунным уличным тумбам.
Он шел так быстро, что порядочное расстояние до Ближних Мельниц отмахал чуть ли не в полчаса. Петя обливался потом и умерил свои шаги лишь тогда, когда очутился возле знакомого заборчика, сделанного из старых шпал. Здесь Петя немного отдышался и надел на себя плащ, который до сих пор нес на руке. Едва он забросил его край на плечо и не успел еще придать своему лицу достаточно мрачное выражение, как вдруг совсем рядом кто-то воскликнул:
– Ой, кто это?
И Петя увидел хорошенькую девочку-подростка в новом ситцевом платье, почти с ужасом смотревшую на него из-за калитки.
Сначала он не узнал ее – так она выросла и похорошела за летние месяцы. Это была Мотя. Но еще прежде чем он узнал ее, она узнала его, густо покраснела и стала маленькими шажками пятиться к дому, не отводя от мальчика восхищенно-испуганного взгляда.
Наконец она наткнулась спиной на шелковицу, под которой куры клевали кроваво-черные ягоды, пачкавшие своим соком гладкую глину дворика. Тогда она слабым голосом крикнула:
– Гаврик, иди сюда, до нас пришел Петечка!
– А, приехал! – сказал Гаврик, появляясь на пороге мазанки.
Он был по-домашнему босиком, в расстегнутой косоворотке без пояса и одной рукой поддерживал штаны, а в другой держал учебник латинского языка.
– Долго же вы ездили! А я тут без тебя уже второй раз прохожу латинскую грамматику, чтоб она сгорела! Ну, дай пять, очень рад тебя бачить.
Петя пожал сильную, совсем мужскую руку Гаврика, а потом маленькую ручку Моти, нежную, но с твердой, шершавой ладошкой.
– Большое тебе спасибо за письмо, – сказал Гаврик, когда они сели на лавочку перед столом, вбитым в землю под шелковицей.
– Я его отправил из Неаполя, – сказал Петя и прибавил небрежно: Экспрессом.
– Знаю, – серьезно сказал Гаврик.
– Откуда ж ты знаешь?
– Мы уже получили ответ. Еще раз большое тебе спасибо! Молодец! Ты нас сильно выручил.
Петя был весьма польщен, хотя втайне его немного и задевало, что Гаврик не обращает внимания на его плащ и альпеншток. Зато Мотя не сводила глаз с этих странных предметов и наконец робко спросила:
– Скажите, Петя, это там все так ходят?
На что Петя, снисходительно улыбаясь, ответил:
– Конечно, не все, а лишь некоторые. Преимущественно те, которые совершают восхождения на горные вершины. Потому что там может налететь снежная буря. А без альпенштока и вовсе не подымешься – ужасно скользко.
– А вы подымались?
– Сколько раз! – вздохнул Петя.
– Какой вы счастливый! – сказала Мотя, с обожанием рассматривая плащ и палку с наконечником.
Все-таки Гаврик не удержался, чтобы не заметить:
– Слышь, Петя, сними лучше эту хламиду, а то смотри, как ты жутко вспотел.
Петя презрительно промолчал.
Затем он стал с жаром рассказывать о путешествии, не жалея красок и стараясь не пропустить ни одной подробности. Гаврик слушал довольно равнодушно, зато Мотя, присевшая рядом с Петей на угол скамьи, время от времени шептала:
– Какой вы счастливый!
Впрочем, нельзя сказать, чтобы Гаврика совсем не занимал Петин рассказ. Только его занимало совсем не то, что Мотю. Например, к извержению вулкана и метели в горах он отнесся без особого интереса. Но, когда Петя стал рассказывать о забастовке трамвайщиков в Неаполе, и о встрече с Максимом Горьким, и об эмигрантах, глаза Гаврика заблестели, челюсти сжались, и, стуча кулаком по Петиному колену, он приговаривал:
– Так, так! Вот это здорово! Вот это ловко!
Когда же Петя, понизив голос и боясь, что Гаврик ему не поверит, сообщил, что, кажется, он видел в Неаполе Родиона Жукова, то Гаврик не только поверил, но даже утвердительно закивал головой и весьма определенно сказал:
– Верно. Правильно. Он самый. Это нам известно. Он, наверно, как раз тогда переезжал из Каприйской школы в Лонжюмо к Ульянову-Ленину.
Петя с изумлением посмотрел на своего друга. Как он изменился за последнее время! Он не то чтобы вырос, возмужал – в нем появилась какая-то твердость, уверенность в себе и даже, – что больше всего поразило Петю, интеллигентность. Как свободно, естественно произнес он французское слово «Лонжюмо» и как просто, привычно прозвучала у него фамилия «Ульянов-Ленин»!
– А, так ты тоже знаешь Лонжюмо? – простодушно сказал Петя.
– Конечно, – улыбаясь одними глазами, сказал Гаврик.
– Там у них… партийная школа, – не совсем уверенно и немного поколебавшись перед словами «партийная школа», сказал Петя.
Гаврик некоторое время смотрел на Петю оценивающим взглядом, а потом весело засмеялся:
– А ты, брат, оказывается, за границей тоже время зря не терял! Кое в чем уже разбираешься. Молодец!
Петя скромно опустил глаза, но вдруг подскочил на месте, словно его ущипнули: он вспомнил происшествие на границе и почти бессознательно почувствовал, что оно имеет какую-то связь с последними словами Гаврика, точнее сказать – с их тайным смыслом.
– Слушай сюда… – сказал Петя возбужденно, но, посмотрев на Мотю, нерешительно остановился.
– А ну-ка, Мотя, пойди немножко пройдись, – строго сказал Гаврик, похлопав Мотю по плечу, на котором красиво лежала русая коса с ситцевой ленточкой.
Девочка поджала губы, но сейчас же послушно встала и ушла, из чего Петя заключил, что подобные вещи случаются в семье Черноиваненко довольно часто.
– Слушаю, – сказал Гаврик.
– Осипов просил передать товарищам, что его взяли на границе, – сказал Петя, понизив голос, и рассказал все, что случилось в таможенном зале станции Волочиск в тот день, когда они переезжали границу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Что вы говорите! – закричал Петя. – Гаврик! – И тут же смутился, поймав себя на том, что, оказывается, за последнее время ни разу о нем даже не вспомнил. Гаврик Черноиваненко! Как он мог о нем забыть! Это именно тот человек, которого Пете так не хватало.
Несмотря на то что погода стояла жаркая, даже знойная, Петя схватил свой швейцарский плащ, альпеншток и, не теряя времени, отправился прямо на Ближние Мельницы.
33. Воскресенье
Теперь, когда у Пети появилась цель, город уже не казался таким пустынным и скучным. Было воскресенье. Звонили колокола. Весело посвистывал маленький паровичок дачного поезда, везя мимо Куликова поля на Большой Фонтан открытые вагоны, битком набитые по-воскресному нарядными горожанами, среди которых особенно празднично белели накрахмаленные кители офицеров – с золотыми пуговицами и узкими портупеями шашек.
Шли с базара кухарки, неся в корзинках, поверх обычной провизии, букеты темных георгин и оранжевых чернобривцев, похожих на овощи. По мостовой гремели платформы с арбузами, сливами и ранним виноградом. Все это возбуждало в Пете прилив какой-то особенной, праздничной бодрости, и мальчик стучал наконечником альпенштока по плиткам тротуаров и по чугунным уличным тумбам.
Он шел так быстро, что порядочное расстояние до Ближних Мельниц отмахал чуть ли не в полчаса. Петя обливался потом и умерил свои шаги лишь тогда, когда очутился возле знакомого заборчика, сделанного из старых шпал. Здесь Петя немного отдышался и надел на себя плащ, который до сих пор нес на руке. Едва он забросил его край на плечо и не успел еще придать своему лицу достаточно мрачное выражение, как вдруг совсем рядом кто-то воскликнул:
– Ой, кто это?
И Петя увидел хорошенькую девочку-подростка в новом ситцевом платье, почти с ужасом смотревшую на него из-за калитки.
Сначала он не узнал ее – так она выросла и похорошела за летние месяцы. Это была Мотя. Но еще прежде чем он узнал ее, она узнала его, густо покраснела и стала маленькими шажками пятиться к дому, не отводя от мальчика восхищенно-испуганного взгляда.
Наконец она наткнулась спиной на шелковицу, под которой куры клевали кроваво-черные ягоды, пачкавшие своим соком гладкую глину дворика. Тогда она слабым голосом крикнула:
– Гаврик, иди сюда, до нас пришел Петечка!
– А, приехал! – сказал Гаврик, появляясь на пороге мазанки.
Он был по-домашнему босиком, в расстегнутой косоворотке без пояса и одной рукой поддерживал штаны, а в другой держал учебник латинского языка.
– Долго же вы ездили! А я тут без тебя уже второй раз прохожу латинскую грамматику, чтоб она сгорела! Ну, дай пять, очень рад тебя бачить.
Петя пожал сильную, совсем мужскую руку Гаврика, а потом маленькую ручку Моти, нежную, но с твердой, шершавой ладошкой.
– Большое тебе спасибо за письмо, – сказал Гаврик, когда они сели на лавочку перед столом, вбитым в землю под шелковицей.
– Я его отправил из Неаполя, – сказал Петя и прибавил небрежно: Экспрессом.
– Знаю, – серьезно сказал Гаврик.
– Откуда ж ты знаешь?
– Мы уже получили ответ. Еще раз большое тебе спасибо! Молодец! Ты нас сильно выручил.
Петя был весьма польщен, хотя втайне его немного и задевало, что Гаврик не обращает внимания на его плащ и альпеншток. Зато Мотя не сводила глаз с этих странных предметов и наконец робко спросила:
– Скажите, Петя, это там все так ходят?
На что Петя, снисходительно улыбаясь, ответил:
– Конечно, не все, а лишь некоторые. Преимущественно те, которые совершают восхождения на горные вершины. Потому что там может налететь снежная буря. А без альпенштока и вовсе не подымешься – ужасно скользко.
– А вы подымались?
– Сколько раз! – вздохнул Петя.
– Какой вы счастливый! – сказала Мотя, с обожанием рассматривая плащ и палку с наконечником.
Все-таки Гаврик не удержался, чтобы не заметить:
– Слышь, Петя, сними лучше эту хламиду, а то смотри, как ты жутко вспотел.
Петя презрительно промолчал.
Затем он стал с жаром рассказывать о путешествии, не жалея красок и стараясь не пропустить ни одной подробности. Гаврик слушал довольно равнодушно, зато Мотя, присевшая рядом с Петей на угол скамьи, время от времени шептала:
– Какой вы счастливый!
Впрочем, нельзя сказать, чтобы Гаврика совсем не занимал Петин рассказ. Только его занимало совсем не то, что Мотю. Например, к извержению вулкана и метели в горах он отнесся без особого интереса. Но, когда Петя стал рассказывать о забастовке трамвайщиков в Неаполе, и о встрече с Максимом Горьким, и об эмигрантах, глаза Гаврика заблестели, челюсти сжались, и, стуча кулаком по Петиному колену, он приговаривал:
– Так, так! Вот это здорово! Вот это ловко!
Когда же Петя, понизив голос и боясь, что Гаврик ему не поверит, сообщил, что, кажется, он видел в Неаполе Родиона Жукова, то Гаврик не только поверил, но даже утвердительно закивал головой и весьма определенно сказал:
– Верно. Правильно. Он самый. Это нам известно. Он, наверно, как раз тогда переезжал из Каприйской школы в Лонжюмо к Ульянову-Ленину.
Петя с изумлением посмотрел на своего друга. Как он изменился за последнее время! Он не то чтобы вырос, возмужал – в нем появилась какая-то твердость, уверенность в себе и даже, – что больше всего поразило Петю, интеллигентность. Как свободно, естественно произнес он французское слово «Лонжюмо» и как просто, привычно прозвучала у него фамилия «Ульянов-Ленин»!
– А, так ты тоже знаешь Лонжюмо? – простодушно сказал Петя.
– Конечно, – улыбаясь одними глазами, сказал Гаврик.
– Там у них… партийная школа, – не совсем уверенно и немного поколебавшись перед словами «партийная школа», сказал Петя.
Гаврик некоторое время смотрел на Петю оценивающим взглядом, а потом весело засмеялся:
– А ты, брат, оказывается, за границей тоже время зря не терял! Кое в чем уже разбираешься. Молодец!
Петя скромно опустил глаза, но вдруг подскочил на месте, словно его ущипнули: он вспомнил происшествие на границе и почти бессознательно почувствовал, что оно имеет какую-то связь с последними словами Гаврика, точнее сказать – с их тайным смыслом.
– Слушай сюда… – сказал Петя возбужденно, но, посмотрев на Мотю, нерешительно остановился.
– А ну-ка, Мотя, пойди немножко пройдись, – строго сказал Гаврик, похлопав Мотю по плечу, на котором красиво лежала русая коса с ситцевой ленточкой.
Девочка поджала губы, но сейчас же послушно встала и ушла, из чего Петя заключил, что подобные вещи случаются в семье Черноиваненко довольно часто.
– Слушаю, – сказал Гаврик.
– Осипов просил передать товарищам, что его взяли на границе, – сказал Петя, понизив голос, и рассказал все, что случилось в таможенном зале станции Волочиск в тот день, когда они переезжали границу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88