Замежевал он нас…
- Ну, это он врет! - сказал Кишкин. - Он, значит, из пяти верст вышел, а это не по закону… Мы ему еще утрем нос. Ну, рассказывай дальше-то…
- Что дальше-то, - обезножил я, вот тебе и дальше… Побродил по студеной вешней воде, ну, и обезножил, как другая опоенная лошадь.
- Ой, врешь! - усомнился Петр Васильич. - Поди, опять у Ермошки в кабаке ноги-то завязил? У всех у вас, строгалей, одна вера-то…
- Одинова, это точно, согрешил… - каялся Мыльников. - Силком затащили робята. Сидим это, братец ты мой, мы в кабаке, напримерно, и вдруг трах! следователь… Трах! сейчас народ сбивать на земскую квартиру и меня в первую голову зацепили, как, значит, я обозначен у него в гумаге. И следователь не простой, а важный - так и называется: важный следователь.
- Это что же, по твоей, видно, жалобе? - уныло спросил Петр Васильич, почесывая в затылке. - Вот так крендель, братец ты мой… Ловко!
- Ну, рассказывай, - торопил Кишкин, принимая деловой вид. - Не важный следователь, а следователь по особо важным делам…
- А скажу я тебе, Андрон Евстратыч, что заварил ты кашу… Ка-ак мне это самое сказали, что гумага и следователь, точно меня кто под коленку ударил, дыхнуть не могу. Уж Ермошка сжалился, поднес стаканчик… Ну, пошел я на земскую квартиру, а там и староста, и урядник, и наших балчуговских стариков человек с пять. Сейчас следователь, напримерно, ко мне: «Вы Тарас Мыльников?» - «Точно так, ваше высокородие…» - «Можете себя оправдать по делу отставного канцелярского служителя Андрона Кишкина?» - «Точно так-с…» - «А где Кишкин?» Тут уж я совсем испугался и брякнул: «Не могу знать, ваше высокородие… Я его совсем не знаю, а только стороной слыхивал, что какой-то Кишкин служил у нас на промыслах».
- Вот и вышел дурак! - озлился Кишкин. - Чего испугался-то, дурья голова? Небось, кожу не снимут с живого…
Петр Васильич молчал, угнетенно вздыхая. Вся его фигура теперь изображала собой одно слово: влопался!..
- Да ты послушай дальше-то! - спорил Мыльников. - Следователь-то прямо за горло… «Вы, Тарас Мыльников, состояли шорником на промыслах и должны знать, что жалованье выписывалось пятерым шорникам, а в получении расписывались вы один?» - «Не подвержен я этому, ваше высокородие, потому как я неграмотный, а кресты ставил - это было…» И пошел пытать, и пошел мотать, и пошел вертеть, а у меня поджилки трясутся. Не помню, как я и ушел от него, да прямо сюда и стриганул… Как олень летел!
- Зачем ты про меня-то врал, Тарас?..
- Испужался, Андрон Евстратыч… И сюда-то бегу, а самому все кажется, что ровно кто за мной гонится. Вот те Христос…
Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали другие рабочие. Мыльников повторил раз пять одно и то же, с необходимыми вариантами и украшениями.
- Что же ты молчишь, Петр Васильич? - спрашивал Кишкин.
- А что мне говорить, Андрон Евстратыч: плакала, видно, наша золотая свинья из-за твоей гумаги… Поволокут теперь по судам.
- А где моя Окся? - спрашивал Мыльников в заключение.
Хватились Окси, а ее и след простыл: она скрылась неизвестно куда.
VII
Компанейские работы сосредоточивались на нынешнее лето в двух пунктах: в устьях реки Меледы, где она впадала в Балчуговку, и на Ульяновом кряже. В первом пункте разрабатывалась громадная россыпь Дерниха, вскрытая разрезом еще с зимы, а во втором заложена была новая шахта Рублиха. Оба месторождения открыты были фотьянскими старателями, и компания поставила свои работы уже на готовое. Особенно заманчивой являлась Рублиха, из которой старатели дудками добыли около полпуда золота, - это и была та самая жила, которую Карачунский пробовал на фабрике сам. Открыл ее старик Кривушок, из фотьянских старожилов-каторжан. Это был страшный бедняк, целую жизнь колотившийся, как рыба об лед. Открытая им жила сразу его обогатила. Бывали дни, когда Кривушок зарабатывал рублей по триста. Такое дикое богатство погубило беднягу в несколько недель. То, чего не могла сделать бедность, сделало богатство. Кривушок закладывал пачку ассигнаций в голенище и с утра до вечера проводил в кабаке Фролки, в этом заветном месте всех фотьянских старателей. У старика не было семьи, - все перемерли. Жениться было поздно, и он, напившись пьяный, горько плакался на свое обидное богатство, явившееся для него точно насмешкой.
- Кабы раньше жилка-то провернулась… - повторял Кривушок. - Жена заморилась на работе, ребятенки перемерли с голодухи… Куды мне теперь богатство?..
Около Кривушки собралась вся кабацкая рвань. Все теперь пили на его счет, и в кабаке шло кромешное пьянство.
- Ты бы хоть избу себе новую поставил, - советовал Фролка, - а то все пропьешь, и ничего самому на похмелье не останется. Тоже вот насчет одежи…
- Угорел я, Фролушка, сызнова-то жить, - отвечал Кривушок. - На что мне новую избу, коли и жить-то мне осталось, может, без году неделю… С собой не возьмешь. А касаемо одежи, так оно и совсем не пристало: всю жисть проходил в заплатах…
Кривушок кончил скорее, чем предполагал. Его нашли мертвым около кабака. Денег при Кривушке не оказалось, и молва приписала его ограбление Фролке. Вообще все дело так и осталось темным. Кривушка похоронили, а его жилку взяла за себя компания и поставила здесь шахту Рублиху.
Верховный надзор за работами на Дернихе принадлежал Зыкову, но он рассыпным делом интересовался мало, потому что увлекся новой шахтой.
- Смотри, Родион Потапыч, как бы нам не ошибиться с этой Рублихой, - предупреждал Карачунский. - То же будет, что с Спасо-Колчеданской…
- А откуда Кривушок золото свое брал, Степан Романыч?.. Сам мне покойник рассказывал: так, говорит, самоваром жила и ушла вглубь… Он то пировал напоследях, ну, дудка и обвалилась. Нет, здесь верное золото, не то что на Краюхином увале…
Карачунский слепо верил опытности Зыкова, но его смущало противоречие Лучка, - последний не хотел признавать Рублихи.
- Обманет она, эта самая Рублиха, - упрямо повторял Лучок.
- Да почему обманет-то?
- А так… Место не настоящее. Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может, на двадцати саженях… Это уж не работа, Степан Романыч. Правильная жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит, да год будет душу выматывать. Это уж не модель…
Рублиха послужила яблоком раздора между старыми штейгерами. Каждый стоял на своем, а особенно Родион Потапыч, вложивший в новее дело всю душу. Это был своего рода фанатизм коренного промыслового человека.
- Уж будьте спокойны, Степан Романыч, - уверял Зыков. - Голову отдам на отсеченье, что Рублиха вполне себя оправдает…
Эти уверения напоминали Карачунскому того француза, который доказывал вращение земли своим честным словом. Но у него был свой расчет: новое коренное месторождение выставляло деятельность компании в выгодном свете пред горным департаментом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
- Ну, это он врет! - сказал Кишкин. - Он, значит, из пяти верст вышел, а это не по закону… Мы ему еще утрем нос. Ну, рассказывай дальше-то…
- Что дальше-то, - обезножил я, вот тебе и дальше… Побродил по студеной вешней воде, ну, и обезножил, как другая опоенная лошадь.
- Ой, врешь! - усомнился Петр Васильич. - Поди, опять у Ермошки в кабаке ноги-то завязил? У всех у вас, строгалей, одна вера-то…
- Одинова, это точно, согрешил… - каялся Мыльников. - Силком затащили робята. Сидим это, братец ты мой, мы в кабаке, напримерно, и вдруг трах! следователь… Трах! сейчас народ сбивать на земскую квартиру и меня в первую голову зацепили, как, значит, я обозначен у него в гумаге. И следователь не простой, а важный - так и называется: важный следователь.
- Это что же, по твоей, видно, жалобе? - уныло спросил Петр Васильич, почесывая в затылке. - Вот так крендель, братец ты мой… Ловко!
- Ну, рассказывай, - торопил Кишкин, принимая деловой вид. - Не важный следователь, а следователь по особо важным делам…
- А скажу я тебе, Андрон Евстратыч, что заварил ты кашу… Ка-ак мне это самое сказали, что гумага и следователь, точно меня кто под коленку ударил, дыхнуть не могу. Уж Ермошка сжалился, поднес стаканчик… Ну, пошел я на земскую квартиру, а там и староста, и урядник, и наших балчуговских стариков человек с пять. Сейчас следователь, напримерно, ко мне: «Вы Тарас Мыльников?» - «Точно так, ваше высокородие…» - «Можете себя оправдать по делу отставного канцелярского служителя Андрона Кишкина?» - «Точно так-с…» - «А где Кишкин?» Тут уж я совсем испугался и брякнул: «Не могу знать, ваше высокородие… Я его совсем не знаю, а только стороной слыхивал, что какой-то Кишкин служил у нас на промыслах».
- Вот и вышел дурак! - озлился Кишкин. - Чего испугался-то, дурья голова? Небось, кожу не снимут с живого…
Петр Васильич молчал, угнетенно вздыхая. Вся его фигура теперь изображала собой одно слово: влопался!..
- Да ты послушай дальше-то! - спорил Мыльников. - Следователь-то прямо за горло… «Вы, Тарас Мыльников, состояли шорником на промыслах и должны знать, что жалованье выписывалось пятерым шорникам, а в получении расписывались вы один?» - «Не подвержен я этому, ваше высокородие, потому как я неграмотный, а кресты ставил - это было…» И пошел пытать, и пошел мотать, и пошел вертеть, а у меня поджилки трясутся. Не помню, как я и ушел от него, да прямо сюда и стриганул… Как олень летел!
- Зачем ты про меня-то врал, Тарас?..
- Испужался, Андрон Евстратыч… И сюда-то бегу, а самому все кажется, что ровно кто за мной гонится. Вот те Христос…
Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали другие рабочие. Мыльников повторил раз пять одно и то же, с необходимыми вариантами и украшениями.
- Что же ты молчишь, Петр Васильич? - спрашивал Кишкин.
- А что мне говорить, Андрон Евстратыч: плакала, видно, наша золотая свинья из-за твоей гумаги… Поволокут теперь по судам.
- А где моя Окся? - спрашивал Мыльников в заключение.
Хватились Окси, а ее и след простыл: она скрылась неизвестно куда.
VII
Компанейские работы сосредоточивались на нынешнее лето в двух пунктах: в устьях реки Меледы, где она впадала в Балчуговку, и на Ульяновом кряже. В первом пункте разрабатывалась громадная россыпь Дерниха, вскрытая разрезом еще с зимы, а во втором заложена была новая шахта Рублиха. Оба месторождения открыты были фотьянскими старателями, и компания поставила свои работы уже на готовое. Особенно заманчивой являлась Рублиха, из которой старатели дудками добыли около полпуда золота, - это и была та самая жила, которую Карачунский пробовал на фабрике сам. Открыл ее старик Кривушок, из фотьянских старожилов-каторжан. Это был страшный бедняк, целую жизнь колотившийся, как рыба об лед. Открытая им жила сразу его обогатила. Бывали дни, когда Кривушок зарабатывал рублей по триста. Такое дикое богатство погубило беднягу в несколько недель. То, чего не могла сделать бедность, сделало богатство. Кривушок закладывал пачку ассигнаций в голенище и с утра до вечера проводил в кабаке Фролки, в этом заветном месте всех фотьянских старателей. У старика не было семьи, - все перемерли. Жениться было поздно, и он, напившись пьяный, горько плакался на свое обидное богатство, явившееся для него точно насмешкой.
- Кабы раньше жилка-то провернулась… - повторял Кривушок. - Жена заморилась на работе, ребятенки перемерли с голодухи… Куды мне теперь богатство?..
Около Кривушки собралась вся кабацкая рвань. Все теперь пили на его счет, и в кабаке шло кромешное пьянство.
- Ты бы хоть избу себе новую поставил, - советовал Фролка, - а то все пропьешь, и ничего самому на похмелье не останется. Тоже вот насчет одежи…
- Угорел я, Фролушка, сызнова-то жить, - отвечал Кривушок. - На что мне новую избу, коли и жить-то мне осталось, может, без году неделю… С собой не возьмешь. А касаемо одежи, так оно и совсем не пристало: всю жисть проходил в заплатах…
Кривушок кончил скорее, чем предполагал. Его нашли мертвым около кабака. Денег при Кривушке не оказалось, и молва приписала его ограбление Фролке. Вообще все дело так и осталось темным. Кривушка похоронили, а его жилку взяла за себя компания и поставила здесь шахту Рублиху.
Верховный надзор за работами на Дернихе принадлежал Зыкову, но он рассыпным делом интересовался мало, потому что увлекся новой шахтой.
- Смотри, Родион Потапыч, как бы нам не ошибиться с этой Рублихой, - предупреждал Карачунский. - То же будет, что с Спасо-Колчеданской…
- А откуда Кривушок золото свое брал, Степан Романыч?.. Сам мне покойник рассказывал: так, говорит, самоваром жила и ушла вглубь… Он то пировал напоследях, ну, дудка и обвалилась. Нет, здесь верное золото, не то что на Краюхином увале…
Карачунский слепо верил опытности Зыкова, но его смущало противоречие Лучка, - последний не хотел признавать Рублихи.
- Обманет она, эта самая Рублиха, - упрямо повторял Лучок.
- Да почему обманет-то?
- А так… Место не настоящее. Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может, на двадцати саженях… Это уж не работа, Степан Романыч. Правильная жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит, да год будет душу выматывать. Это уж не модель…
Рублиха послужила яблоком раздора между старыми штейгерами. Каждый стоял на своем, а особенно Родион Потапыч, вложивший в новее дело всю душу. Это был своего рода фанатизм коренного промыслового человека.
- Уж будьте спокойны, Степан Романыч, - уверял Зыков. - Голову отдам на отсеченье, что Рублиха вполне себя оправдает…
Эти уверения напоминали Карачунскому того француза, который доказывал вращение земли своим честным словом. Но у него был свой расчет: новое коренное месторождение выставляло деятельность компании в выгодном свете пред горным департаментом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80