У девушки являлось неясное и глухое чувство недовольства, нежелание выдать свое душевное настроение, особенно Крапивину. Никогда она еще не чувствовала с такою болезненною ясностью своего приниженного положения крепостной артистки, и что-то вроде зависти мелькнуло у ней к другой обстановке.
– А ты не слушай Павла-то Ефимыча. Совсем-то не слушай: он свое, а ты свое. У мужчин у всех повадка…
– Грешно, няня, тебе так говорить…
– Не про себя говорю, матушка. И в глаза Павлу-то Ефимычу скажу… Мужчина-то куда захотел, туда и пошел, адевушке одна дорога.
– Какая?
– А такая… Будешь все знать, скоро состаришься.
Следующая поездка оказалась веселее. Генерал не приехал, и Додонов после спектакля пригласил всю труппу ужинать к себе наверх. Все время на хорах играла музыка, и дамы были в восторге. Додонов сидел в конце стола и весело разговаривал с Антонидой Васильевной. Он сам почти не пил никакого вина, но к гостям был беспощаден – прислуживавшие за столом лакеи не давали опустеть ни одной рюмке. Крапивин пил больше обыкновенного и делал вид, что очень доволен всем и всеми. Только когда Фимушка выпила лишнее и чуть не заснула за столом, он побледнел и сморщился.
– Господа, не забудьте, что мы здесь едим и пьем из милости, – объяснял Крапивин подгулявшим артистам. – Это печальная необходимость в нашем положении, но нужно бояться прихлебательства и лакейства.
В следующий раз Додонов показал труппе свой собачий дворец и вообщевсю охоту.
– Хотите посмотреть, как травят медведей? – предлагал он Антониде Васильевне.
– Ах, нет… Страшно!
– Ну, не так страшно, как может показаться издали, – заметил он, прищуривая глаза. – Знаете, какое самое страшное из всех животных?
– Тигр?
– Нет.
– Лев?
– Нет: человек.
Со своими гостями Додонов вообще держался джентльме; ном. Правда, проскальзывала иногда обидная снисходительность, но он умел ее очень ловко стушевать. Когда генерала не было, в театре набиралось довольно много публики, и все ложи были заняты. Появлялся старичок исправник, потом старшие служащие с семьями. Додонов обыкновенно сидел в ложе один и на сцену не заглядывал.
– Где же гарем? – допытывалась любопытная Фимушка.
Актеры молчали, хотя и шептались между собой. Существование гарема было известно всем и больше всего интересовало гостей, но никто и ничего не умел сказать. Улитушка пробовала заговаривать с горничными, но те прикидывались чуть не глухонемыми. Лысый старичок – его звали Иваном Гордеевичем – был ласков по-прежнему, но тоже молчал.
Этот Иван Гордеевич, приезжая в город, непременно завертывал к актерам. Он «барышням» привозил конфеты, а мужчин угощал барскими сигарами. Особенно близко ласковый старичок сошелся с Улитушкой и Яковом Ивановичем. Они запирались втроем и о чем-то подолгу беседовали. Улитушка заметно скрытничала, а по вечерам от нее пахло иногда наливкой. Однажды Иван Гордеевич забрался в комнату Антониды Васильевны.
– Посмотреть на вас завернул, ангел вы наш, – объяснил он. – Довольно-таки у нас в заводе про вас разговоров. хе, хе!
– Неужели уж других разговоров нет, как только про меня?
– Говорим обо всем… разное говорим, а под конец и сведем на Антониду Васильевну. Ей-богу-с…
– А для чего вы Улитушку наливкой поите?
– Что-то не упомню-с… При древности ихних лет их и без наливки ветром шатает, а старушка почтенная. Позвольте ручку поцеловать.
Антонида Васильевна подозревала, что происходит что-то неладное, но что именно – не могла разгадать. Ее и занимало легкое ухаживание Додонова и вместе делалось страшно. Но ведь не съест же он ее в самом деле, а отчего не подурачить такого миллионера, привыкшего к легким победам? Пугало ее, между прочим, то, что Додонов славился силой: ломал подковы и ходил один на медведя, – что такому зверю стоило схватить ее и затащить куда-нибудь в такой угол своего дворца, откуда не выцарапаешься? При каждом удобном случае Улитушка старалась ввернуть словечко за Додонова – вот барин так настоящий барин, и все у него форменно.
– А зачем он своих крепостных девушек мучит, хорошийто барин? – спорила с ней Фимушка. – Набрал их чуть не сотню, да и запер под замок, как кощей.
– Ты еще этого и понимать не можешь: известно, барское положение. Чего им, девушкам твоим, сделается: кормят, одевают, а потом и замуж выдадут. Небось, не убудет, что поживут в холе да в неге. За счастье должны считать, что внимание обратили на их черную кость…
В Улитушке сказалось старое рабье сердце, хотя она и сама в дни своей юности немало износила горя от такого барского внимания.

VI

Последняя суббота перед рождеством осталась в памяти Антониды Васильевны навсегда. В господском доме опять ждали генерала, и артисты слонялись из угла в угол без всякого дела. Особенно скучали артистки, которым положительно было некуда деваться. Актеры в таких случаях обыкновенно забирались во флигель к додоновским музыкантам и там коротали время за графином с водкой. Зимний вечер тянулся без конца. Фимушка, по обыкновению, спала; другие актрисы тоже дремали. Одна Улитушка старалась бодрствовать, что стоило ей громадных усилий: после мороза старуху так и позывало всхрапнуть часик – другой.
Антонида Васильевна сидела у стола и читала какую-то роль для праздничных спектаклей. Чья-то легкая рука притронулась к ее плечу и заставила оглянуться, – это была низенькая старушка в старинном сарафане с серебряными пуговицами. Она глазами показала на дремавшую Улитушку и знаками пригласила следовать за собой. В первую минуту девушка не согласилась, но потом махнула на все рукой: одолела скука… Да и старушка такая приличная на вид, а Додонов сидит в кабинете с Крапивиным. Старушка, как тень, повела ее за собою.
– Куда вы меня ведете? – спрашивала Антонида Васильевна, когда они очутились в коридоре.
– Милушка ты моя, не бойся… – ласково шептала старушка. – Послали меня за тобой… Пелагея Силантьевна прислала, потому давно ей охота тебя повидать.
– Какая Пелагея Силантьевна?
– А вот увидишь, какая… Только бы этот змей нам не встретился, Иван Гордеич. Сживет он меня со свету…
Безвыходное положение ласковой старушки тронуло Антониду Васильевну, и она пошла за ней, догадываясь, куда та ее вела. Миновав большой коридор, они свернули куда-то налево, потом поднялись во второй этаж и опять пошли по коридору. Видимо, их ждали, и невидимая рука отворила дверь в конце коридора.
– Ну, вот и пришли, слава богу, – уже весело заговорила старушка и повела гостью за руку через ряд низеньких и жарко натопленных комнат.
Кругом была самая скромная семейная обстановка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18