- В чем?
- Сильнее, чем я люблю его... особенно вот сейчас, любить, мне кажется, невозможно. Он не узнал этого.
- А меня? - тихо и бестактно полюбопытствовал я.
- Это другое. Материнство... выше любви.
Я успокоился.
- Мне всегда хотелось доказать ему... Дать почувствовать, - виновато продолжала она. - Но я не спешила. В педагогических целях. Какая нелепость! Лучше поздно, чем никогда? Нет уж, Дима... С добром надо спешить, а то оно может остаться без адресата. Ты согласен?
- Согласен.
- Если это случится, я не прощу себе. Нет, не то... Я просто не вынесу.
Через двадцать дней, когда я зашел на почту, где меня уже знали, бледная девушка в окошке на миг оживилась и сказала:
- Сегодня вам есть...
Она перебрала несколько писем пальцами, которые казались очень тонкими из-за припухших суставов. Было холодно, почти как на улице. Руки у девушки, конечно, замерзли, но не покраснели, как мои, а были прозрачными, обесцвеченными.
Она протянула конверт без марки.
Я сразу, не отходя от окошка, разорвал конверт. Вынул листок, на котором было что-то напечатано типографским шрифтом. Только имя, отчество и фамилия отца были написаны чернилами, от руки. Я прочитал раза три или четыре спокойно. И только с пятого раза понял, что мой отец пропал без" вести.
На улице ждал Олег. Я выбежал с белым листком в руке. Олег прочитал... Нос его сморщился, словно от внезапного света, глаза стали еще больше, круглее. У него были две младшие сестры - и он умел утешать.
- Пропал? Это слово имеет несколько значений. Ты вспомни... "Пропал" в смысле погиб тут не подходит. Здесь другое значение: он исчез, о нем ничего не знают. И все...
Как старший брат, он умел втолковывать, объяснять.
- А если погиб... так и пишут: "погиб"? - спросил я.
- Так и пишут. Это называется похоронкой. А тут извещение. Неприятное, конечно. Не буду тебя обманывать.
Я знал, что даже родителей он никогда не обманывал.
Взяв у Олега листок, я опять впился глазами в строчки и твердо, до конца осознал, что отца моего уже нет. Совсем нет... навсегда...
Я не заплакал. Но понял, что это значит - "не находить себе места". Вернулся на почту, спросил у болезненной девушки, когда пришло письмо.
- Сегодня, - ответила она. - Ты же вчера заходил.
Потом я, забыв об Олеге, помчался на стройку.
- Ты куда? - услышал я сзади его голос.
- К маме.
- Зачем?
- Показать...
- Да ты что?!
Мы оба остановились. "Я просто не вынесу", - тогда, возле почты, сказала мне мама. Как можно было это забыть?
- Что же делать? - спросил я Олега.
- А где твой портфель?
Портфеля действительно не было.
- Оставил на почте. Возле окошка...
Мы побежали обратно. Портфель уже был за стеклом, на столе у болезненной девушки.
- Ты что-нибудь такое... получил? - спросила она.
В ответ я ничего не смог выговорить.
- Отец пропал без вести, - объяснил ей Олег. - Не погиб... а просто нету вестей. Это же разные вещи.
- Вероятно, - сказала она. - Я не могу здесь больше работать...
И закрыла глаза болезненно белыми пальцами с припухшими сгибами на суставах.
Я вспомнил пальцы отца. Он часто, сидя за столом, перебирал лечебные травы, которые сам же выращивал. Травы были высохшие, напоминавшие сено, а пальцы у отца загорелые, крепкие, но осторожные. Мне чудилось, он боится, что с трав осыплется что-то нужное и они потеряют свою целебность.
Отец был нежным, застенчивым человеком. "Ленинградская интеллигентность'!" - пояснял Николай Евдокимович, хотя сам был закоренелым москвичом.
Отец любил лес, но еще больше - поля и луга. "Высокая, густая трава это здоровье, - говорил он. - Это символ простора и жизни!"
И жизни...
- Ты не прощайся с отцом, - угадав мои мысли, сказал сзади Олег. Пойдем.
Мы вышли на улицу.
- Дай мне конверт, - попросил он.
Я протянул.
Он аккуратно вложил в конверт листок с извещением. И так же неторопливо, обстоятельно отвел ему место в своем портфеле.
- Пусть будет у меня. А то мать найдет.
Я вновь затопал вверх по ступенькам почтового отделения и заглянул в полукруглое окошко.
- Только маме не говорите, что было письмо. Если она зайдет... попросил я девушку, которая все еще не отрывала рук от лица.
На почте никого не было, потому что весь город в это время работал.
- Олег говорит, что отец... еще может найтись...
- Не могу я здесь больше работать, - ответила девушка, должно быть, не веря Олегу.
* * *
- На две минуты... Остановитесь, пожалуйста, - опять попросил я таксиста.
Он тормознул так, что я ткнулся в его спину.
Почта была все там же. И из того же окошка выдавали корреспонденцию до востребования. Человек пять стояли в ожидании. Но на их лицах не было нетерпеливой тревоги.
Я издали заглянул в окошко. Конверты перебирала девушка, на которую стоявшие в очереди мужчины поглядывали с интересом. Она стоила этого.
Таксист снова рванул, будто участвовал в мотогонках и ему только что был дан старт.
Мама приходила с работы поздно вечером. А то и под утро... Приподнимала простыню, отделявшую наше жилье от коридора. Другой нашей "стеной" был старый, облысевший ковер... Мама входила беззвучно, но я просыпался. Задавала мне несколько главных вопросов... Прежде чем шепотом рассказать о своих делах, она открывала разбухшую сумку, набитую бумагами и чертежами. Вытаскивала со дна еду, завернутую в газету, и протягивала ее мне. В сумке обязательно стояла бутылка молока, которая тоже полагалась маме "за вредность". Сидя на матраце, я ел хлеб с котлетой и запивал молоком.
- Так поздно ужинать вредно, - говорила мне мама. - Но война все перевернула вверх ногами.
- А ты-то поела?
- Конечно, - отвечала она.
И наспех рассказывала, как ей удалось найти очередное "уютное местечко" для каких-нибудь многотонных "деталей", прибывших издалека. Говорила она еле слышно, но по ту сторону "озера с лебедями" обязательно кто-нибудь переворачивался и вздыхал.
- Все надо принять, выгрузить, рассортировать. Уберечь от дождя и снега, - шептала мне мама, готовясь хоть немного поспать.
Усталой она не выглядела. Даже волосы накручивала на свернутые бумажки и смазывала лицо вазелином:
- Обветрилось... За собою надо следить. А то вернется отец - не узнает!
Нередко она объясняла мне, как важно соблюдать технику безопасности.
- Торопиться, но соблюдать! Если бы это правило существовало там, где отец...
Я в такие минуты закрывал лицо одеялом или говорил, что мне необходимо на минутку во двор.
Каждый раз прямо с порога мама спрашивала:
- На почте был?
- Был.
- Ничего нет?
- Пока нет.
Когда она возвращалась домой пораньше, к нам с другого конца барака заходил Николай Евдокимович.
Мы с ним в два голоса объясняли, что письмо могло затеряться, что путь от фронта до Урала очень далек.
Даже Подкидышу я об извещении не рассказал - это было нашей с Олегом тайной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11