Вот посмотрите – я сам разложу их у вас в комнате. Я сам сделаю вам венок, чтобы вы его носили. Но – чур! Никому ни слова, дабы не возбуждать ничьего любопытства. Итак, дитя мое, вы должны беспрекословно повиноваться, молчание – часть этого повиновения, а повиновение должно вернуть вас сильной и здоровой в объятия того, кто вас любит и ждет. Теперь посидите немного смирно. Идем со мною, друг Джон, и помоги мне осыпать комнату чесноком, присланным из Гарлема. Мой друг Вандерпуль разводит эти цветы в парниках круглый год. Мне пришлось вчера телеграфировать ему – здесь нечего было и мечтать достать их.
Мы пошли в комнату и взяли с собой цветы. Поступки профессора были, конечно, чрезвычайно странны; я не нашел бы этого ни в какой медицинской книге: сначала он закрыл все окна, заперев их на затвор; затем, взяв полную горсть цветов, он натер ими все щели, дабы малейшее дуновение ветра было пропитано их ароматом. После этого взял целую связку этих цветов и натер ею косяк двери и притолоку. То же самое сделал он и с камином. Мне все это казалось неестественным, и я сказал ему:
– Я привык верить, профессор, что вы ничего не делаете без основания, но хорошо, что здесь нет скептика, а то он сказал бы, что вы колдуете против нечистой силы.
– Очень может быть, что так оно и есть, – спокойно ответил он и принялся за венок для Люси.
Мы подождали, пока Люси приготовилась ко сну; затем профессор надел ей венок на шею. Последние сказанные им слова были:
– Смотрите, не разорвите его и не открывайте ни окна, ни дверь, даже если в комнате будет душно.
– Обещаю вам это, – сказала Люси, – и бесконечное спасибо вам обоим за вашу ласку. Чем я заслужила дружбу таких людей?
Затем мы уехали в моей карете, которая меня ожидала. Ван Хелзинк сказал:
– Сегодня я могу спать спокойно, я в этом очень нуждаюсь, – две ночи в дороге, в промежутке днем – масса чтения, а на следующий день – масса тревог. Ночью снова пришлось дежурить, не смыкая глаз. Завтра рано утром ты придешь ко мне, и мы вместе пойдем к нашей милой мисс, которая, надеюсь, окрепнет благодаря тому «колдовству», которое я устроил. Ох-хо, хо!
Он так безгранично верил, что мною овладел непреодолимый страх, так как я вспомнил, как сам был полон веры в благоприятный исход и как печальны оказались результаты. Моя слабость не позволила мне сознаться в этом моему другу, но из-за этого в глубине души я страдал еще сильнее.
Глава одиннадцатая
Дневник Люси Вестенр
12 сентября.
Как добры они ко мне! Я очень люблю доктора Ван Хелзинка. Удивляюсь, почему он так беспокоился из-за этих цветов. Впрочем, он, должно быть, прав – мне при них как-то лучше стало. Как бы там ни было, меня уже не страшит теперь одиночество, и я могу без страха пойти спать. Я не стану обращать внимания на хлопанье крыльев за окном. А какой ужасной борьбы мне стоил сон за последнее время! Как счастливы те, жизнь которых проходит без страха, без ужасов, для которых сон является благословением ночи, и не доставляет ничего, кроме сладких сновидений. Вот я лежу в ожидании сна, лежу как Офелия в драме, с венком на голове и вся в цветах. Раньше я никогда не любила запаха чеснока, но сегодня этот запах мне приятен! Что-то в нем мирное – я чувствую, что меня уже клонит ко сну. Спокойной ночи всем!
Дневник доктора Сьюарда
13 сентября.
Явился в Беркерли и застал Ван Хелзинка уже вставшим – вовремя, как всегда. Коляска, заказанная в гостинице, уже ожидала у дверей. Профессор забрал с собою свой чемодан, с которым он теперь никогда не расстается.
Мы приехали в Хиллингэм в 8 часов утра. Когда мы вошли, то встретились с миссис Вестенр, выходившей из своей комнаты. Она сердечно приветствовала нас и сказала:
– Вы будете очень рады, так как Люси лучше. Милое дитя еще спит. Я заглянула к ней в комнату и видела ее, но не вошла, боясь ее потревожить.
Профессор улыбнулся и сказал:
– Aгa! Мне кажется, что я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует, – на что она ответила:
– Вы не должны приписывать себе всего, доктор. Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне.
– Что вы хотите этим сказать, сударыня? – спросил профессор.
– Я беспокоилась о милом ребенке и вошла к ней в комнату. Она крепко спала, так крепко, что даже мой приход не разбудил ее. Но в комнате было страшно душно, и я отворила окно. Там повсюду лежало так много этих ужасно пахнувших цветов, даже вокруг шеи у нее был обмотан целый пучок; и я решила, что этот тяжелый запах слишком вреден для милого ребенка при его слабости, так что я убрала цветы и немного открыла окно, чтобы освежить комнату. Вы будете очень довольны ею, я убеждена.
Она ушла в будуар, где обыкновенно завтракала. Я следил за лицом профессора и увидел, что оно стало пепельно-серого цвета. Он старался владеть собой в присутствии бедной леди, так как знал о ее болезни, – он даже улыбался, – но как только она ушла, он резко втолкнул меня в столовую и запер за нами дверь.
Тут я впервые увидел Ван Хелзинка в отчаянии. В немом ужасе он поднял руки над головой и закричал:
– Господи, Господи, Господи! Что мы сделали такого, чем провинился этот бедный ребенок, что у нас так много горя? Неужели проклятие, посланное самим дьяволом, тяготеет над нами, раз происходят такие вещи, да еще таким образом? Эта бедная мать совершенно бессознательно, думая все повернуть к лучшему, совершает поступки, которые губят душу и тело ее дочери! О, сколько у нас горя! До чего все дьявольские силы против нас!
– Идем, – заговорил он после минутной паузы, – идем, посмотрим, и будем действовать, один ли дьявол или их много – безразлично; мы все равно его победим.
Он бросился в переднюю за чемоданом, и мы вместе поднялись в комнату Люси.
Я отодвинул шторы, пока Ван Хелзинк подходил к кровати. На этот раз он не был поражен, когда взглянул на это несчастное лицо, покрытое той же самой ужасной восковой бледностью.
– Так я и знал, – пробормотал он. Затем, не говоря ни слова, он закрыл дверь и начал выкладывать инструменты для новой операции переливания крови. Я уже давно сознавал необходимость этого и начал снимать свой сюртук, но он остановил меня жестом руки.
– Нет, – сказал он. – Сегодня вы будете делать операцию. Я буду объектом. Вы потеряли слишком много крови.
Снова операция, снова применение усыпляющих средств; снова возвращение красок пепельно-серым щекам и регулярное дыхание здорового сна. На этот раз я сторожил, пока Ван Хелзинк подкреплялся и отдыхал.
Он воспользовался первым представившимся случаем и сказал миссис Вестенр, чтобы она ничего не выносила из комнаты Люси, не посоветовавшись предварительно с ним, что цветы имеют ценность как лекарство, и что вдыхание их аромата входило в план лечения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Мы пошли в комнату и взяли с собой цветы. Поступки профессора были, конечно, чрезвычайно странны; я не нашел бы этого ни в какой медицинской книге: сначала он закрыл все окна, заперев их на затвор; затем, взяв полную горсть цветов, он натер ими все щели, дабы малейшее дуновение ветра было пропитано их ароматом. После этого взял целую связку этих цветов и натер ею косяк двери и притолоку. То же самое сделал он и с камином. Мне все это казалось неестественным, и я сказал ему:
– Я привык верить, профессор, что вы ничего не делаете без основания, но хорошо, что здесь нет скептика, а то он сказал бы, что вы колдуете против нечистой силы.
– Очень может быть, что так оно и есть, – спокойно ответил он и принялся за венок для Люси.
Мы подождали, пока Люси приготовилась ко сну; затем профессор надел ей венок на шею. Последние сказанные им слова были:
– Смотрите, не разорвите его и не открывайте ни окна, ни дверь, даже если в комнате будет душно.
– Обещаю вам это, – сказала Люси, – и бесконечное спасибо вам обоим за вашу ласку. Чем я заслужила дружбу таких людей?
Затем мы уехали в моей карете, которая меня ожидала. Ван Хелзинк сказал:
– Сегодня я могу спать спокойно, я в этом очень нуждаюсь, – две ночи в дороге, в промежутке днем – масса чтения, а на следующий день – масса тревог. Ночью снова пришлось дежурить, не смыкая глаз. Завтра рано утром ты придешь ко мне, и мы вместе пойдем к нашей милой мисс, которая, надеюсь, окрепнет благодаря тому «колдовству», которое я устроил. Ох-хо, хо!
Он так безгранично верил, что мною овладел непреодолимый страх, так как я вспомнил, как сам был полон веры в благоприятный исход и как печальны оказались результаты. Моя слабость не позволила мне сознаться в этом моему другу, но из-за этого в глубине души я страдал еще сильнее.
Глава одиннадцатая
Дневник Люси Вестенр
12 сентября.
Как добры они ко мне! Я очень люблю доктора Ван Хелзинка. Удивляюсь, почему он так беспокоился из-за этих цветов. Впрочем, он, должно быть, прав – мне при них как-то лучше стало. Как бы там ни было, меня уже не страшит теперь одиночество, и я могу без страха пойти спать. Я не стану обращать внимания на хлопанье крыльев за окном. А какой ужасной борьбы мне стоил сон за последнее время! Как счастливы те, жизнь которых проходит без страха, без ужасов, для которых сон является благословением ночи, и не доставляет ничего, кроме сладких сновидений. Вот я лежу в ожидании сна, лежу как Офелия в драме, с венком на голове и вся в цветах. Раньше я никогда не любила запаха чеснока, но сегодня этот запах мне приятен! Что-то в нем мирное – я чувствую, что меня уже клонит ко сну. Спокойной ночи всем!
Дневник доктора Сьюарда
13 сентября.
Явился в Беркерли и застал Ван Хелзинка уже вставшим – вовремя, как всегда. Коляска, заказанная в гостинице, уже ожидала у дверей. Профессор забрал с собою свой чемодан, с которым он теперь никогда не расстается.
Мы приехали в Хиллингэм в 8 часов утра. Когда мы вошли, то встретились с миссис Вестенр, выходившей из своей комнаты. Она сердечно приветствовала нас и сказала:
– Вы будете очень рады, так как Люси лучше. Милое дитя еще спит. Я заглянула к ней в комнату и видела ее, но не вошла, боясь ее потревожить.
Профессор улыбнулся и сказал:
– Aгa! Мне кажется, что я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует, – на что она ответила:
– Вы не должны приписывать себе всего, доктор. Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне.
– Что вы хотите этим сказать, сударыня? – спросил профессор.
– Я беспокоилась о милом ребенке и вошла к ней в комнату. Она крепко спала, так крепко, что даже мой приход не разбудил ее. Но в комнате было страшно душно, и я отворила окно. Там повсюду лежало так много этих ужасно пахнувших цветов, даже вокруг шеи у нее был обмотан целый пучок; и я решила, что этот тяжелый запах слишком вреден для милого ребенка при его слабости, так что я убрала цветы и немного открыла окно, чтобы освежить комнату. Вы будете очень довольны ею, я убеждена.
Она ушла в будуар, где обыкновенно завтракала. Я следил за лицом профессора и увидел, что оно стало пепельно-серого цвета. Он старался владеть собой в присутствии бедной леди, так как знал о ее болезни, – он даже улыбался, – но как только она ушла, он резко втолкнул меня в столовую и запер за нами дверь.
Тут я впервые увидел Ван Хелзинка в отчаянии. В немом ужасе он поднял руки над головой и закричал:
– Господи, Господи, Господи! Что мы сделали такого, чем провинился этот бедный ребенок, что у нас так много горя? Неужели проклятие, посланное самим дьяволом, тяготеет над нами, раз происходят такие вещи, да еще таким образом? Эта бедная мать совершенно бессознательно, думая все повернуть к лучшему, совершает поступки, которые губят душу и тело ее дочери! О, сколько у нас горя! До чего все дьявольские силы против нас!
– Идем, – заговорил он после минутной паузы, – идем, посмотрим, и будем действовать, один ли дьявол или их много – безразлично; мы все равно его победим.
Он бросился в переднюю за чемоданом, и мы вместе поднялись в комнату Люси.
Я отодвинул шторы, пока Ван Хелзинк подходил к кровати. На этот раз он не был поражен, когда взглянул на это несчастное лицо, покрытое той же самой ужасной восковой бледностью.
– Так я и знал, – пробормотал он. Затем, не говоря ни слова, он закрыл дверь и начал выкладывать инструменты для новой операции переливания крови. Я уже давно сознавал необходимость этого и начал снимать свой сюртук, но он остановил меня жестом руки.
– Нет, – сказал он. – Сегодня вы будете делать операцию. Я буду объектом. Вы потеряли слишком много крови.
Снова операция, снова применение усыпляющих средств; снова возвращение красок пепельно-серым щекам и регулярное дыхание здорового сна. На этот раз я сторожил, пока Ван Хелзинк подкреплялся и отдыхал.
Он воспользовался первым представившимся случаем и сказал миссис Вестенр, чтобы она ничего не выносила из комнаты Люси, не посоветовавшись предварительно с ним, что цветы имеют ценность как лекарство, и что вдыхание их аромата входило в план лечения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95