Ван Хелзинк смотрел на него с крайне сосредоточенным видом, его пушистые брови почти сошлись, до того он нахмурился. Он сказал Рэнфилду тоном, на который я в тот момент не обратил внимания, но которому впоследствии немало удивился, когда вспомнил – потому что он вполне походил на обращение к равному себе:
– Можете ли вы откровенно сообщить мне настоящую причину вашего желания быть освобожденным именно сегодня? Я ручаюсь, что если вы со свойственной вам откровенностью удовлетворите меня – незнакомца без предрассудков, – доктор Сьюард даст вам на свой собственный страх и риск привилегию, которой вы добиваетесь.
Рэнфилд грустно покачал головой с выражением глубокого сожаления. Профессор продолжал:
– Послушайте, сэр, образумьтесь! Вы требуете, чтобы к вам отнеслись как к вполне выздоровевшему человеку, вы стараетесь импонировать нам своей полной нормальностью. И это делаете вы, человек, в выздоровлении которого мы все еще сомневаемся. Если вы не поможете нам в наших усилиях выбрать правильный образ действий, то как сможем мы выполнить те обязанности, которые вы на нас же возлагаете? Будьте благоразумны и помогите нам; и если это будет в наших силах, мы поможем вам исполнить ваше желание.
Рэнфилд продолжал качать головой и ответил:
– Мне нечего сказать, профессор; ваши аргументы очень убедительны, и я не колебался бы ни минуты, если бы имел право; но в данном случае я не свободен. Я могу только просить вас верить мне. Если я получу отказ, то ответственность за то, что случится, будет лежать не на мне.
Я решил, что настало время прекратить эту сцену, которая становилась комически серьезной, и поэтому направился к двери, сказав:
– Идемте, друзья мои; у нас есть дело. Спокойной ночи, Рэнфилд.
Однако, когда я почти дошел до двери, с пациентом произошла новая перемена. Он так быстро подскочил ко мне, что у меня моментально зародилось подозрение, не собирается ли он вторично сделать попытку напасть на меня. Мои опасения, однако, были неосновательны, так как он умоляюще простер ко мне обе руки и начал жестами выражать ту же просьбу об освобождении. Хотя он заметил, что эти движения вредили ему в нашем мнении, так как наводили нас на мысли о новом припадке, он все же продолжал умолять меня. Я посмотрел на Ван Хелзинка и увидел в его глазах подтверждение своего мнения, поэтому я стал несколько сдержаннее, продолжал быть настороже, и сказал Рэнфилду, что все его усилия напрасны. Я и раньше замечал у него нечто похожее на это возрастающее волнение именно в тех случаях, когда он добивался исполнения какого-нибудь из своих многочисленных фантастических требований, например, когда ему нужна была кошка; я полагал, что после категорического отказа он впадет в ту же угрюмую покорность, как и в предыдущих случаях. Мои ожидания не оправдались: убедившись, что просьба его не будет исполнена, он впал в неистовство. Он бросился на колени, протягивал ко мне руки, ломал их в жалобной мольбе, по его щекам катились слезы, и все лицо и фигура выражали глубочайшее волнение.
– Умоляю вас, доктор Сьюард, взываю к вам, чтобы вы выпустили меня сейчас же из этого дома. Вышлите меня как и куда хотите, пошлите со мной сторожей с кнутами и цепями; пусть они увезут меня в смирительной рубашке со связанными руками и закованными в железо ногами хотя бы в тюрьму; но выпустите меня отсюда! Я говорю из глубины сердца – из самой души. Вы не знаете, кому и как вы вредите, а я не могу вам сказать! Горе мне! Я не могу сказать! Но во имя всего для вас святого, дорогого, в память вашей разбитой любви, во имя живущей еще в вас надежды – ради Всемогущего, возьмите меня отсюда и спасите от зла мою душу! Неужели вы не слышите меня, не понимаете? Неужели никогда не узнаете? Разве вы не видите, что теперь я здоровый, нормальный человек, борющийся за спасение своей души? О, послушайте меня! Послушайте меня! Отпустите! Отпустите! Отпустите!
Я решил, что чем больше это будет продолжаться, тем больше он будет неистовствовать и дойдет до припадка; поэтому я взял его за руку и поднял с колен.
– Довольно, – сказал я строго, – довольно; я уже достаточно насмотрелся. Ложитесь в постель и постарайтесь вести себя приличнее.
Он неожиданно затих и внимательно взглянул мне прямо в глаза. Потом, не говоря ни слова, встают и, медленно передвигаясь, пошел и сел на край кровати. Покорность пришла так же неожиданно, как и в предыдущих случаях.
Когда я последним из всей компании выходил из комнаты, он сказал мне спокойным голосом благовоспитанного человека:
– Вы воздадите мне справедливость со временем, д-р Сьюард, сегодня я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас.
Глава девятнадцатая
Дневник Джонатана Харкера
1 октября.
5 часов дня.
Мы с легким сердцем отправились на поиски вампира, потому что оставили Мину в прекрасном настроении. Я так рад, что она согласилась остаться и предоставить работу нам, мужчинам. Мне как-то страшно становилось при мысли, что она вообще принимает участие в этом ужасном деле; но теперь, когда ее работа кончена и когда благодаря ее энергии, сообразительности и предусмотрительности вся история связана и единое целое, – она может чувствовать, что ее дело сделано и что с этого времени она может предоставить остальное нам. Все мы были несколько взволнованы сценою с Рэнфилдом. Выйдя от него, мы до самого возвращения в кабинет не обмолвились ни словом. Затем мистер Моррис сказал доктору Сьюарду:
– Послушай, Джон, мне кажется, что если этот человек не замышлял какой-нибудь выходки, то он нормальнейший из сумасшедших, которых я когда-либо встречал. Я не вполне в этом уверен, но мне кажется, что у него была какая-то серьезная цель, и если это так, то, пожалуй, жаль, что не удалось осуществиться его желанию.
Мы с лордом Годалмингом молчали, но доктор Ван Хелзинк добавил:
– Ты больше меня знаешь о сумасшедших, Джон, и я рад этому; если бы мне пришлось решать вопрос о его освобождении, боюсь, я освободил бы его, конечно, до того истерического припадка, который мы наблюдали в конце. Но век живи – век учись, и в данном случае не надо было давать ему потачки, как выразился бы мой друг Квинси. Что ни делается – все к лучшему.
Доктор Сьюард ответил:
– Не знаю! Но, пожалуй, я согласен с тобою. Если бы этот человек был обыкновенным сумасшедшим, я бы решился поверить ему; но он, по-видимому, каким-то непонятным образом связан с графом, так что я боюсь повредить нашему предприятию, потакая его выходкам. Не могу забыть, как он молил о кошке, а затем почти с такой же страстностью пытался перегрызть мне горло зубами. Кроме того, он называет графа «господин и повелитель». Он хочет выйти, чтобы помочь ему каким-то бесовским образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Можете ли вы откровенно сообщить мне настоящую причину вашего желания быть освобожденным именно сегодня? Я ручаюсь, что если вы со свойственной вам откровенностью удовлетворите меня – незнакомца без предрассудков, – доктор Сьюард даст вам на свой собственный страх и риск привилегию, которой вы добиваетесь.
Рэнфилд грустно покачал головой с выражением глубокого сожаления. Профессор продолжал:
– Послушайте, сэр, образумьтесь! Вы требуете, чтобы к вам отнеслись как к вполне выздоровевшему человеку, вы стараетесь импонировать нам своей полной нормальностью. И это делаете вы, человек, в выздоровлении которого мы все еще сомневаемся. Если вы не поможете нам в наших усилиях выбрать правильный образ действий, то как сможем мы выполнить те обязанности, которые вы на нас же возлагаете? Будьте благоразумны и помогите нам; и если это будет в наших силах, мы поможем вам исполнить ваше желание.
Рэнфилд продолжал качать головой и ответил:
– Мне нечего сказать, профессор; ваши аргументы очень убедительны, и я не колебался бы ни минуты, если бы имел право; но в данном случае я не свободен. Я могу только просить вас верить мне. Если я получу отказ, то ответственность за то, что случится, будет лежать не на мне.
Я решил, что настало время прекратить эту сцену, которая становилась комически серьезной, и поэтому направился к двери, сказав:
– Идемте, друзья мои; у нас есть дело. Спокойной ночи, Рэнфилд.
Однако, когда я почти дошел до двери, с пациентом произошла новая перемена. Он так быстро подскочил ко мне, что у меня моментально зародилось подозрение, не собирается ли он вторично сделать попытку напасть на меня. Мои опасения, однако, были неосновательны, так как он умоляюще простер ко мне обе руки и начал жестами выражать ту же просьбу об освобождении. Хотя он заметил, что эти движения вредили ему в нашем мнении, так как наводили нас на мысли о новом припадке, он все же продолжал умолять меня. Я посмотрел на Ван Хелзинка и увидел в его глазах подтверждение своего мнения, поэтому я стал несколько сдержаннее, продолжал быть настороже, и сказал Рэнфилду, что все его усилия напрасны. Я и раньше замечал у него нечто похожее на это возрастающее волнение именно в тех случаях, когда он добивался исполнения какого-нибудь из своих многочисленных фантастических требований, например, когда ему нужна была кошка; я полагал, что после категорического отказа он впадет в ту же угрюмую покорность, как и в предыдущих случаях. Мои ожидания не оправдались: убедившись, что просьба его не будет исполнена, он впал в неистовство. Он бросился на колени, протягивал ко мне руки, ломал их в жалобной мольбе, по его щекам катились слезы, и все лицо и фигура выражали глубочайшее волнение.
– Умоляю вас, доктор Сьюард, взываю к вам, чтобы вы выпустили меня сейчас же из этого дома. Вышлите меня как и куда хотите, пошлите со мной сторожей с кнутами и цепями; пусть они увезут меня в смирительной рубашке со связанными руками и закованными в железо ногами хотя бы в тюрьму; но выпустите меня отсюда! Я говорю из глубины сердца – из самой души. Вы не знаете, кому и как вы вредите, а я не могу вам сказать! Горе мне! Я не могу сказать! Но во имя всего для вас святого, дорогого, в память вашей разбитой любви, во имя живущей еще в вас надежды – ради Всемогущего, возьмите меня отсюда и спасите от зла мою душу! Неужели вы не слышите меня, не понимаете? Неужели никогда не узнаете? Разве вы не видите, что теперь я здоровый, нормальный человек, борющийся за спасение своей души? О, послушайте меня! Послушайте меня! Отпустите! Отпустите! Отпустите!
Я решил, что чем больше это будет продолжаться, тем больше он будет неистовствовать и дойдет до припадка; поэтому я взял его за руку и поднял с колен.
– Довольно, – сказал я строго, – довольно; я уже достаточно насмотрелся. Ложитесь в постель и постарайтесь вести себя приличнее.
Он неожиданно затих и внимательно взглянул мне прямо в глаза. Потом, не говоря ни слова, встают и, медленно передвигаясь, пошел и сел на край кровати. Покорность пришла так же неожиданно, как и в предыдущих случаях.
Когда я последним из всей компании выходил из комнаты, он сказал мне спокойным голосом благовоспитанного человека:
– Вы воздадите мне справедливость со временем, д-р Сьюард, сегодня я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас.
Глава девятнадцатая
Дневник Джонатана Харкера
1 октября.
5 часов дня.
Мы с легким сердцем отправились на поиски вампира, потому что оставили Мину в прекрасном настроении. Я так рад, что она согласилась остаться и предоставить работу нам, мужчинам. Мне как-то страшно становилось при мысли, что она вообще принимает участие в этом ужасном деле; но теперь, когда ее работа кончена и когда благодаря ее энергии, сообразительности и предусмотрительности вся история связана и единое целое, – она может чувствовать, что ее дело сделано и что с этого времени она может предоставить остальное нам. Все мы были несколько взволнованы сценою с Рэнфилдом. Выйдя от него, мы до самого возвращения в кабинет не обмолвились ни словом. Затем мистер Моррис сказал доктору Сьюарду:
– Послушай, Джон, мне кажется, что если этот человек не замышлял какой-нибудь выходки, то он нормальнейший из сумасшедших, которых я когда-либо встречал. Я не вполне в этом уверен, но мне кажется, что у него была какая-то серьезная цель, и если это так, то, пожалуй, жаль, что не удалось осуществиться его желанию.
Мы с лордом Годалмингом молчали, но доктор Ван Хелзинк добавил:
– Ты больше меня знаешь о сумасшедших, Джон, и я рад этому; если бы мне пришлось решать вопрос о его освобождении, боюсь, я освободил бы его, конечно, до того истерического припадка, который мы наблюдали в конце. Но век живи – век учись, и в данном случае не надо было давать ему потачки, как выразился бы мой друг Квинси. Что ни делается – все к лучшему.
Доктор Сьюард ответил:
– Не знаю! Но, пожалуй, я согласен с тобою. Если бы этот человек был обыкновенным сумасшедшим, я бы решился поверить ему; но он, по-видимому, каким-то непонятным образом связан с графом, так что я боюсь повредить нашему предприятию, потакая его выходкам. Не могу забыть, как он молил о кошке, а затем почти с такой же страстностью пытался перегрызть мне горло зубами. Кроме того, он называет графа «господин и повелитель». Он хочет выйти, чтобы помочь ему каким-то бесовским образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95