В верхнем зале абсолютно ничего интересного, если не брать в расчет не просто шокирующей — бьющей наповал роскоши. Среди золотых купидонов и орехового рококо две румяные нимфы в кокошниках таскают на цепи медвежонка. Иностранцы хлопают, балалаечник и гармонист хохочут. Гарсоны усаживают за освобожденный нами столик троих крепких толстячков. Костадису все это неинтересно, он скидывает пиджак, расстегивает рубашку. Ему не терпится заняться девушкой, но я успеваю заметить.
Мужчина с квадратным затылком потерял к блондинке всякий интерес. То есть он делает вид, что ушко спутницы занимает его больше всего на свете, но это не так. Краем глаза он следит за дверцей нашего кабинета.
Я запомню этот профиль…
…Двенадцать финалисток первого «Тотал-мейкап» были поставлены перед непростой задачей. Только три призерши могли рассчитывать на возвращение к своей прежней, неказистой внешности. И только лучшая, завоевавшая первое место, могла рассчитывать получить оболочку кинозвезды, полный курс омоложения, контракты с ведущими рекламными агентствами и денежный приз с шестью нулями. Остальным светило навсегда остаться недоделанными страшилищами, поскольку завершение коррекции обошлось бы в десятки тысяч евро. У одной разъехались в стороны и страшно косили глаза, а плечи опустились вниз настолько, что кисти рук доставали до колен. У другой испортился прикус, нижние зубы почти уперлись в нос, а грудь приобрела устрашающие размеры. Третья, ранее довольно миловидная, стала все больше смахивать на мужчину, говорила басом и прятала за спину мосластые кулаки. Кто-то согнулся дугой или приобрел невообразимо кривые ноги, кто-то набрал сотню кило жира…
И почти все обросли волосами, начав походить на стаю уродливых обезьян.
Тысячи феминисток и правозащитников всех мастей визжали во весь голос, предрекая устроителям шоу немедленный крах. Они вполне справедливо утверждали, что ни один человек с нормальной психикой не усядется у телевизора смаковать страдания своих несчастных сестер. В первый же вторник оказалось, что психическим отклонениям подвержены семнадцать миллионов россиян. Подал в отставку министр информации, замшелый ретроград, не пожелавший идти в ногу со временем. На заседании правительства он произнес с трибуны дословно следующее: «…Создатели гнусного „Тотал-мейкап“ ставят под угрозу основы цивилизации. Этот сверхэкстремальный проект перешагнул все границы дозволенного. Эти женщины, в прошлом добропорядочные служащие, работницы, хозяйки… Они готовы идти по трупам, идеология шоу буквально подталкивает их к страшным преступлениям. Они своим поведением расшатывают гуманистические коды, они ставят под сомнение все ценности, воспитанные демократией и христианством. Они размывают границы, за которыми человек перестает быть сознательным существом, контролирующим инстинкты…»
Министр долго бы еще брызгал слюной, но ему отключили микрофон, а затем его вежливо вывели из зала. Враги шоу просчитались. Оказалось, что чем больше страданий терпели конкурсантки и чем больше несчастий приносили они друг другу, тем больше зрителей неслось к телевизорам.
Милые улыбчивые дамы выгрызали победу друг у друга. Поскольку шоу шло в интерактивном режиме, в первом же туре на уродин обрушился шквал вопросов. Вечер вторника начался под лозунгом: «Насколько я знакома с женщиной в зеркале?»
«Вы согласны с тем, что все черномазые должны вернуться в свои республики?»
«Вы бы придушили своего ребенка, если бы он родился кретином и о вашем преступлении никто бы не узнал?»
«За миллион евро вы поступили бы на год в гарем? »
«Если бы у вас была волшебная кнопка с правом на убийство одного человека, кого бы вы убили?»
«Вы согласны, что голубым надо запретить воспитывать детей? »
Девушка, которая первой засмущалась, немедленно потеряла очки и к окончанию второго часа выбыла из игры. Само собой, побеждала смелость…
…Я поворачиваюсь к Милене.
— Скажи мне…
— Я люблю тебя… — Она угадывает, что я хочу услышать.
— Откуда ты знаешь, что я?..
— От верблюда, — смеется она. — Разве ты ждал не этого?
— Еще раз скажи…
— Люблю тебя, только тебя. — В глазах ее набухают слезы.
— Но почему?
— Потому что все на «у»…
— Почему ты улыбаешься?
— Потому что я счастлива…
Она послушна настолько, насколько мечталось заказчику. Оказывается, у этого платья легко отделяется нижняя часть. Комок переливчатого шелка, лен и позолота бессильными ручьями стекают на тонкие щиколотки. Она смотрит мне в глаза чуть исподлобья, покусывая нижнюю губу. На фоне ослепительно белых кружевных трусиков ее бедра кажутся почти черными. Одной рукой она теребит на груди шнуровку, в другой держит начатый бокал с вином. Пурпурная жидкость чуть подрагивает, на краешке бокала остался след помады. Верхняя часть ее тела скрыта, и это придает особую пикантность. Огни свечей дробятся в атласе ее кожи. Девушка стоит спиной к окну; на противоположной стороне проспекта вспыхивает реклама, и нежный пушок на ее щеках и плечах поочередно окрашивается сиреневым и розовым. Я не могу открыть рот, а Костадис молчит. Я не могу даже догадаться, что он будет делать в ближайший момент, и чувствую зависть. Несмотря на почтенный возраст, в обращении с женщиной этот человек гораздо талантливей меня. Непонятно почему, но я чувствую что-то вроде ревности, я вспоминаю о Ксане. Моя жена никогда не будет такой. Даже когда она кричит, что принадлежит мне, мы остаемся двумя разными островками. Даже нет, скорее островом можно обозвать меня. А Ксана отчаливает, как юркий независимый пароходик, или как загулявшая яхта, случайно бросившая якорь в одной из моих лагун…
Я начинаю переставлять все на столе. Убираю в сторону блюда с дичью, менажницы, ведерко со льдом. Забираю у девушки бокал. Присаживаюсь на диванчик и смотрю на нее снизу вверх. — Снимай трусы.
Милена делает это артистически. Невыразимо медленно она спускает резинку с левого бедра, затем с правого. Теперь свечи стоят иначе, и я вижу многоцветные рисунки на ее ногах. Зачем Костадис обманывал меня, что заметил их лишь в тот злополучный вечер? И зачем он вообще решил показать мне этот отрывок? Ведь он не прислал весь отснятый материал…
— Садись. — Я указываю рукой на стол. — Садись, я сказал!
Секунду Милеша колеблется, а затем усаживается на скатерть прямо передо мной. В таком положении лица ее не видно. Столик очень крепкий, стоит на четырех мощных тумбах, от ее манипуляций даже не вздрогнула посуда.
— Откинься назад.
— Пожалуйста… — шепчет она. — Пожалуйста, не надо, не сейчас…
— Ляг, я тебе сказал!
Она вытягивается на освобожденном пространстве скатерти, локтями закрывая лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Мужчина с квадратным затылком потерял к блондинке всякий интерес. То есть он делает вид, что ушко спутницы занимает его больше всего на свете, но это не так. Краем глаза он следит за дверцей нашего кабинета.
Я запомню этот профиль…
…Двенадцать финалисток первого «Тотал-мейкап» были поставлены перед непростой задачей. Только три призерши могли рассчитывать на возвращение к своей прежней, неказистой внешности. И только лучшая, завоевавшая первое место, могла рассчитывать получить оболочку кинозвезды, полный курс омоложения, контракты с ведущими рекламными агентствами и денежный приз с шестью нулями. Остальным светило навсегда остаться недоделанными страшилищами, поскольку завершение коррекции обошлось бы в десятки тысяч евро. У одной разъехались в стороны и страшно косили глаза, а плечи опустились вниз настолько, что кисти рук доставали до колен. У другой испортился прикус, нижние зубы почти уперлись в нос, а грудь приобрела устрашающие размеры. Третья, ранее довольно миловидная, стала все больше смахивать на мужчину, говорила басом и прятала за спину мосластые кулаки. Кто-то согнулся дугой или приобрел невообразимо кривые ноги, кто-то набрал сотню кило жира…
И почти все обросли волосами, начав походить на стаю уродливых обезьян.
Тысячи феминисток и правозащитников всех мастей визжали во весь голос, предрекая устроителям шоу немедленный крах. Они вполне справедливо утверждали, что ни один человек с нормальной психикой не усядется у телевизора смаковать страдания своих несчастных сестер. В первый же вторник оказалось, что психическим отклонениям подвержены семнадцать миллионов россиян. Подал в отставку министр информации, замшелый ретроград, не пожелавший идти в ногу со временем. На заседании правительства он произнес с трибуны дословно следующее: «…Создатели гнусного „Тотал-мейкап“ ставят под угрозу основы цивилизации. Этот сверхэкстремальный проект перешагнул все границы дозволенного. Эти женщины, в прошлом добропорядочные служащие, работницы, хозяйки… Они готовы идти по трупам, идеология шоу буквально подталкивает их к страшным преступлениям. Они своим поведением расшатывают гуманистические коды, они ставят под сомнение все ценности, воспитанные демократией и христианством. Они размывают границы, за которыми человек перестает быть сознательным существом, контролирующим инстинкты…»
Министр долго бы еще брызгал слюной, но ему отключили микрофон, а затем его вежливо вывели из зала. Враги шоу просчитались. Оказалось, что чем больше страданий терпели конкурсантки и чем больше несчастий приносили они друг другу, тем больше зрителей неслось к телевизорам.
Милые улыбчивые дамы выгрызали победу друг у друга. Поскольку шоу шло в интерактивном режиме, в первом же туре на уродин обрушился шквал вопросов. Вечер вторника начался под лозунгом: «Насколько я знакома с женщиной в зеркале?»
«Вы согласны с тем, что все черномазые должны вернуться в свои республики?»
«Вы бы придушили своего ребенка, если бы он родился кретином и о вашем преступлении никто бы не узнал?»
«За миллион евро вы поступили бы на год в гарем? »
«Если бы у вас была волшебная кнопка с правом на убийство одного человека, кого бы вы убили?»
«Вы согласны, что голубым надо запретить воспитывать детей? »
Девушка, которая первой засмущалась, немедленно потеряла очки и к окончанию второго часа выбыла из игры. Само собой, побеждала смелость…
…Я поворачиваюсь к Милене.
— Скажи мне…
— Я люблю тебя… — Она угадывает, что я хочу услышать.
— Откуда ты знаешь, что я?..
— От верблюда, — смеется она. — Разве ты ждал не этого?
— Еще раз скажи…
— Люблю тебя, только тебя. — В глазах ее набухают слезы.
— Но почему?
— Потому что все на «у»…
— Почему ты улыбаешься?
— Потому что я счастлива…
Она послушна настолько, насколько мечталось заказчику. Оказывается, у этого платья легко отделяется нижняя часть. Комок переливчатого шелка, лен и позолота бессильными ручьями стекают на тонкие щиколотки. Она смотрит мне в глаза чуть исподлобья, покусывая нижнюю губу. На фоне ослепительно белых кружевных трусиков ее бедра кажутся почти черными. Одной рукой она теребит на груди шнуровку, в другой держит начатый бокал с вином. Пурпурная жидкость чуть подрагивает, на краешке бокала остался след помады. Верхняя часть ее тела скрыта, и это придает особую пикантность. Огни свечей дробятся в атласе ее кожи. Девушка стоит спиной к окну; на противоположной стороне проспекта вспыхивает реклама, и нежный пушок на ее щеках и плечах поочередно окрашивается сиреневым и розовым. Я не могу открыть рот, а Костадис молчит. Я не могу даже догадаться, что он будет делать в ближайший момент, и чувствую зависть. Несмотря на почтенный возраст, в обращении с женщиной этот человек гораздо талантливей меня. Непонятно почему, но я чувствую что-то вроде ревности, я вспоминаю о Ксане. Моя жена никогда не будет такой. Даже когда она кричит, что принадлежит мне, мы остаемся двумя разными островками. Даже нет, скорее островом можно обозвать меня. А Ксана отчаливает, как юркий независимый пароходик, или как загулявшая яхта, случайно бросившая якорь в одной из моих лагун…
Я начинаю переставлять все на столе. Убираю в сторону блюда с дичью, менажницы, ведерко со льдом. Забираю у девушки бокал. Присаживаюсь на диванчик и смотрю на нее снизу вверх. — Снимай трусы.
Милена делает это артистически. Невыразимо медленно она спускает резинку с левого бедра, затем с правого. Теперь свечи стоят иначе, и я вижу многоцветные рисунки на ее ногах. Зачем Костадис обманывал меня, что заметил их лишь в тот злополучный вечер? И зачем он вообще решил показать мне этот отрывок? Ведь он не прислал весь отснятый материал…
— Садись. — Я указываю рукой на стол. — Садись, я сказал!
Секунду Милеша колеблется, а затем усаживается на скатерть прямо передо мной. В таком положении лица ее не видно. Столик очень крепкий, стоит на четырех мощных тумбах, от ее манипуляций даже не вздрогнула посуда.
— Откинься назад.
— Пожалуйста… — шепчет она. — Пожалуйста, не надо, не сейчас…
— Ляг, я тебе сказал!
Она вытягивается на освобожденном пространстве скатерти, локтями закрывая лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115