- Сашка! Ну что ты! - ворковала она.
- Я в поезде мечтал тебя через всю тайгу на руках пронести. И пронес бы!
- Хвастун! А подъем?
- Сколько весишь?
- Пятьдесят четыре.
- Для подъема многовато, - согласился он.
Тропа уже теряла крутизну, Сашка шел уверенно и легко. Дымок приближался, но зимовья видно не было, казалось, что дым идет из-под земли или вообще ниоткуда, потому что поднимался он невысоко и таял среди деревьев или оседал на них. Катя закрыла глаза, и сердце тотчас же проиграло качели вверх, вниз, и такая слабость овладела телом, что даже руки с трудом держались на Сашкиной шее. И только сейчас она поняла всю меру усталости, что до этого заглушалась сменой впечатлений, обилием их, радостью новизны и волнением дум. "Спать!" - проговорило тело. "Спать!" - повторили руки и разомкнулись. Сашка этого даже не почувствовал, потому что не нуждался в поддержке ее рук, спокойно полагаясь на силу своих. Она уткнулась на его груди, и, когда он сказал: "Пришли!", пожалела, что случилось это слишком скоро.
Сашка хотел внести ее в избушку, но побоялся ушибить - не для жестов ставилось зимовье и врубалась дверь, а для удобства таежного.
Когда они вошли, на нарах справа с рычанием вскочили две собаки-лайки, узнав Сашку, умолкли и насторожились снова, заметив второго человека. С левых нар навстречу поднялся хозяин зимовья, на вид хилый мужичишка, вовсе не старик на первый взгляд. В зимовье горела лампа, потому что оконца здесь были еще меньше и, наверное, даже в полдень не справлялись с сумерками.
- Привет, Селиваныч! - громко сказал Сашка.
Селиванов закряхтел, шагнул навстречу, пожал Сашке руку, заглянул за плечо.
- Знакомься! Женился я. Катя это.
- Ну-у... - протянул Селиванов, не то удивленно, не то одобряюще.
- Вот и хорошо, - сказал он, разглядывая Катю. - Гости - это хорошо. А то тут со скуки опухаешь. Катерина, значит! Хорошо. У меня как раз чаек на пару! Пшли вон!
Собаки радостно вылетели в дверь.
- Кое-что покрепче чайка имеем! - подмигнул Сашка.
- Само собой, - согласился хозяин. - Раз женился, с пустыми руками не придешь. А я уже забыл, как оно на вкус это дело бывает. Зато у меня на заглот кое-что имеется!
- Насчет мяса... у тебя всегда, Селиваныч! - подмазал Сашка.
Селиванов самодовольно хихикнул. Глаза у него были с вечным прищуром, хитроватые и себе на уме. Походка суетливая, но суетливость скорее наигранная. Хотел проще казаться, чем есть. А в кажущейся хилости таилась и проступала в движениях упругость и кошачья хватка. При всем этом, конечно, трудно было предположить, что ему уже седьмой десяток.
Бывшее собачье ложе он проворно переоборудовал в приличную постель. Так же быстро на столе появился минимум трапезного инвентаря.
Катя очень хотела есть, но, не задумываясь, пожертвовала бы ужином в пользу немедленного сна. Она сидела на нарах, и до нее доходило теплое дыхание железной печурки. Теплота размаривала. Надо бы принять какое-то участие в подготовке ужина, но не было сил шевелиться, не хотелось двигаться и говорить ничего не хотелось.
Сашка суетился, помогая Селиванову. Попутно обменивались информацией.
- Про Сережку знаешь?
- Встретил его.
- Уже ушел? - спросил Селиванов.
- Зимовье я заколотил.
- Собака-то его где? - спросил Селиванов. Сашка пожал плечами. И верно, у Сергея была хорошая собака. Куда он ее дел? Может, Фильке отдал на базу?
- Приходил он ко мне, - говорил Селиванов, - смурной, вопросы задавал с провокацией.
- Чего?! - удивился Сашка.
- Кому, говорит, ты нужен на белом свете?
- Не похоже на Сергея! - засомневался Сашка.
- А я что говорю! Приперся в дождь. Под этим делом...
- Сережка! Пьяный! - Сашка даже рот открыл от удивления.
- Я, говорит, тебе сейчас лекарство принесу. Только его и видел!
Сашка не стал ничего уточнять. Старик - известный путаник. Все знали недолюбливали они друг друга. Участки охотничьи были у них близко. А на этой почве всегда недоразумения. Селиванову пальца в рот не клади! Из-под руки подранка забрать может. Для него Сергей был бич, а по-селивановскому кодексу по отношению к бичам морали не существует.
Наконец, сели за стол. На нарах Сашка с Катей. Селиванов напротив. Сашка налил Кате на два глотка, себе немногим более, Селиванову стакан.
- Чего так? - обидчиво спросил тот.
- Мы свое завтра доберем!
Селиванов выпил, прищурился до исчезновения глаз, прочмокал губами:
- Ничего! Только Петровская водка здесь не ночевала! Уж мы-то знаем, что такое была Петровская!
Через стол хлопнул Сашку по плечу:
- Но все равно, угодил старику. Считайте, что за ваше счастье выпил! Тостов говорить не умею, покамест до нормы не доберу!
- Какая у тебя норма, Селиваныч? - спросил Сашка, отрезая Кате кусок изюбрятины.
- Три раза помрешь с моей нормы и один раз воскреснешь!
Катя смеялась вместе с ними. Потом Сашка пил с Селивановым, а их разговор Катя слушала уже сквозь сон, упросившись на отдых и получив на то согласие мужчин, жаждущих профессионального общения, то есть обычного охотничьего трепа, без которого не обходится таежное застолье.
Треп трепом! Но вот Селиванов подмигнул Сашке и спросил полушепотом:
- Стволы иметь хочешь? С нарезкой! Завязываю я с этим делом, парень!
- С чем? - не понял Сашка.
- С тайгой!
Это было что-то новое или чистая липа.
- План я свой жизненный выполнил, вот что! Больше тебе ничего не скажу. Но о Селиванове еще услышите! Ты думаешь, я кто?
Он улыбался таинственно и зловеще. И что-то ранее незамеченное увидел в нем Сашка.
- Ты таких, как я, в кино не видел! Понял?!
- Может быть, - уклончиво ответил Сашка.
Выговорились далеко за полночь. Селиванов долго притворно кряхтел на своем жердевом ложе. Сашка осторожно подлег к Кате. Она, не просыпаясь, повернулась к нему, и голова ее оказалась на его руке. Боясь шелохнуться, пролежал он так долго, и даже потом, уже во сне, все время помнил, что на его руке покоится бесценное и хрупкое счастье.
ВСЕ
- Филя, я все хотела спросить, почему ты себя так называешь? Ведь ты сам захотел, чтобы тебя Филей звали?
- Не Филей, а Филькой! И здесь существенная разница!
Катя с Филькой, сидя на сосновых чурках, чистили картошку. Моня в углу за столом заряжал патроны. Сашка со Степаном на улице кололи дрова, и оттуда доносились их голоса, чаще Сашкин, веселый и звонкий, реже Степанов, глухой, хриповатый.
Филька бросил очищенную, точнее, изуродованную чисткой картофелину, протер широкое лезвие охотничьего ножа, пальцы сполоснул в ведре.
- Филя - это профанация той идеи, которую я оформил своей кличкой.
Филька говорил как всегда многозначительно, исключительно серьезно, словно был уверен, что если он открывает рот, то только для того, чтобы сообщить несомненную истину или нечто совершенно исключительное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38