В этом загородном ресторане не было оркестра, но ветер доносил откуда-то снизу фортепианные аккорды, и они, рассыпаясь среди листвы на отдельные ноты, серебряными нитями пронизывали темный бархат ночи.
— С каждым нашим свиданием ты становишься все красивее, — тихо сказал Миклош. — Теперь я никогда не смогу смотреть на других женщин, потому что перед моими глазами всегда будет стоять твое прекрасное лицо.
В его голосе было столько искренности и в то же время столько отчаяния, что у Гизелы похолодело в груди. Миклош не двигался, но ей казалось, что он все больше и больше отдаляется от нее и что вот-вот наступит момент, когда он просто растворится в воздухе.
«Нет, — подумала Гизела, — я все же должна узнать правду!»
Она решительно отодвинула чашку с кофе и сказала:
— Вы говорите… что любите… меня. А я… люблю… вас и знаю… что не смогу… полюбить… никого… другого.
От смущения она говорила очень тихо. Миклош протянул к ней руки и сказал:
— Милая, послушай, что я тебе сейчас скажу: ты не должна ни думать, ни говорить вслух подобных вещей. Забудь обо мне! Я знаю, ты умная девушка и послушаешься моего совета.
Гизела покачала головой:
— Я ничего не могу с собой поделать. Я люблю вас… мне нравится слушать вас… говорить с вами… быть рядом…
Она на мгновение замолчала, потом заговорила вновь:
— Моя любовь исходит из самой глубины моего сердца. Моя душа… принадлежит вам… и я не отдам ее… никому другому.
В глазах Миклоша отразилось страдание.
— Гизела, клянусь, я не хотел, чтобы все кончилось так! — воскликнул он.
— Но это уже случилось, — просто ответила Гизела. — И не в нашей власти было это предотвратить.
Он порывисто схватил ее за руку.
— Когда я вижу тебя, то теряю мужество сказать тебе, что должно быть сказано.
Он отвернулся и невидящим взглядом уставился в ночное небо. Гизела молча ждала, когда он заговорит.
— Мое имя Миклош Эстергази, — внезапно произнес он.
— Вы же сказали, что вас зовут Миклош Толди! — удивленно воскликнула Гизела.
— Да, — ответил он. — Но будь вы чуть более осведомлены о венгерской литературе, вам было бы известно, что Миклош Толди — вымышленный персонаж, герой романа, написанного в шестнадцатом веке.
— Но почему вы не сказали мне правду?.. — начала Гизела и тут же, перебив себя на полуслове, воскликнула: — Эстергази! Я слышала от отца это имя! Это очень знатный род!
— Очень! — кивнул Миклош, и на лице его появилось слабое подобие улыбки. — Возможно, самый влиятельный в Венгрии.
— И вы принадлежите к этому роду?
— Я его возглавляю. Я — князь Эстергази. Гизела уставилась на него широко раскрытыми глазами, а он продолжал:
— В прошлом году умер мой отец, и я, как старший и волею судьбы единственный сын, унаследовал титул. — Он перевел дыхание и заговорил вновь: — Я дал себе клятву достойно служить своей семье и отчизне, так, как это делали мои предки. Они посвятили этому служению всю жизнь.
Гизела молча слушала и не отрываясь смотрела на него своими огромными глазами.
Охрипшим голосом Миклош продолжал:
— Одна из обязанностей князя — продолжение рода, поэтому я и оказался здесь.
Увидев в ее глазах непонимание, он пояснил:
— Отец и другие родственники давно настаивали, чтобы я выбрал себе супругу, но мне всегда представлялось, что впереди еще очень много времени, и я наслаждался холостяцкой свободой. За эти годы я был знаком со многими красивыми женщинами. Но ни одну из них я не любил так, как, по моему разумению, должен любить женщину, которая будет носить мое имя.
Гизела начала догадываться, к чему он ведет. Она сложила ладони, моля Бога, чтобы он помог ей пережить то, что сейчас скажет Миклош.
— Но родные настаивали, и я отправился в Вену к моей тете, которая состоит в родстве с королевской фамилией. Она писала, что у нее на примете немало юных невест, достойных руки князя Эстергази.
Он помолчал.
— Едва приехав и расположившись в доме, я отправился на прогулку в Венский лес… Что было дальше — вы знаете. Я встретил прекрасную нимфу и впервые в жизни потерял голову от любви!
— Как же это могло случиться? Миклош сделал рукой неопределенный жест.
— Если бы мне кто-нибудь заранее рассказал такое, я бы ни за что не поверил. Но ты же знаешь, Гизела, что еще до того, как мы прикоснулись друг к другу, между нами что-то произошло. А когда я поцеловал твои губы, то уже не сомневался, что нашел сокровище, которое искал всю свою жизнь.
— Это… было… восхитительно, — прошептала Гизела, — но… вы уже целовали… до меня… других женщин.
— Клянусь Богом, Гизела, тот поцелуй, который я получил от тебя, заставил меня забыть обо всех, что были до этого! Мне казалось, что я растворился в тебе и мы оба исчезли в вечности, где нет ни пространства, ни времени.
— Я… тоже так… чувствовала, — тихо ответила она.
— О милая моя, драгоценная, мое сокровище, моя обожаемая нимфа, я полюбил тебя так сильно, что готов высечь на камне свое признание! Мое чувство не принадлежит земле, оно почти божественно!
Он говорил так проникновенно и искренне, что у Гизелы на глаза навернулись слезы.
Вдруг Миклош произнес изменившимся голосом:
— О, не смотри на меня так! Я не вынесу твоего взгляда. Я пытался уехать, чтобы не причинять тебе боль, но любовь оказалась сильнее меня, и я остался, чтобы объясниться. Я должен быть с тобой честным.
В полумраке черты его лица обозначились резче, и в эту минуту он выглядел намного старше своих лет.
Медленно и отчетливо, словно впечатывая каждое слово, Миклош заговорил:
— Я — люблю — тебя! Ты — стала — частью меня — частью моей жизни. Я — буду — любить — тебя — до самой смерти. Но я — не могу — на тебе — жениться!
Гизела знала, что услышит именно это, но, когда эти слова были произнесены, ей показалось, что они острым кинжалом вонзились ей прямо в сердце.
Она не шелохнулась, но ее молчание и неподвижность были выразительнее самого отчаянного крика.
Она смотрела на него, и слезы горячими ручейками стекали по ее нежным щечкам и капали на стол и на платье.
— О Боже!!! — воскликнул Миклош.
Он закрыл лицо руками, чтобы не видеть страданий любимой.
Невероятным усилием Гизела подавила рыдания и, утирая слезы платочком, сказала:
— Пожалуйста… Миклош… милый… не отчаивайтесь так сильно!.. Но… я все же прошу… вас рассказать мне… почему мы не можем пожениться… если вы меня… любите.
На мгновение ей показалось, что ее слова останутся без ответа. Но Миклош отнял от лица руки, и она увидела его потемневшие от душевной боли глаза.
— Я постараюсь объяснить, милая Гизела, — сказал он, — хотя довольно сложно пытаться словами определить вещи, которые впитываешь с молоком матери.
— Я… попробую… понять.
— Гордость — отличительная черта всех знатных венгерских фамилий, в том числе, конечно, и Эстергази, — начал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31