Кое-кто стал переходить через улицу, лишь бы со мной не встречаться. С другой стороны, малый, в чьем киоске я покупаю газеты, хочет, чтобы я проучил парня, который обрюхатил его дочку.
– И что ты ему сказал?
– Правду. Но, кажется, он мне не поверил. Подарил мне пакет чипсов с луком и сыром и пачку мятных лепешек и сказал, что, когда я сделаю работу, получу еще.
– Пройдет.
Толстый Чарли вздохнул.
– Чертовски неловко.
– Но все-таки не конец света.
Счет они поделили пополам, и со сдачей официант дал им два счастливых печеньица.
– Что в твоем? – поинтересовался Толстый Чарли.
– «Упорство себя оправдает», – прочла Дейзи. – А у тебя?
– То же самое, – сказал он. – Старое доброе упорство. – Смяв свое «счастье» в горошину, он уронил ее в карман и проводил Дейзи до метро на Лейчестер-сквер.
– Похоже, у тебя сегодня счастливый день, – заметила Дейзи.
– То есть?
– Кругом ни одной птицы.
Стоило ей это произнести, и Толстый Чарли сообразил, что она права. Не было ни голубей, ни скворцов. Даже воробьев не было.
– Но ведь на Лейчестер-сквер всегда полно птиц!
– Не сегодня, – улыбнулась Дейзи. – Может, они заняты в другом месте?
Они остановились у входа в метро, и на краткое, глупое мгновение Толстый Чарли решил, что она вот-вот поцелует его на прощание. Но нет. Дейзи просто улыбнулась и сказала «Удачи», а он несмело помахал, сделал эдакое робкое движение рукой, которое можно принять за махание, а можно – за непроизвольный жест. Но она уже сбежала по ступенькам и скрылась из виду.
Толстый Чарли двинулся через Лейчестер-сквер, направляясь к Пиккадилли-серкус.
Достав из кармана полоску бумаги из счастливого печенья, он ее развернул. «Встречаемся под Эросом», – говорилось там, а ниже рисунок наспех: закорючка в виде звездочки, которую при некотором усилии можно было принять за паучка.
На ходу Толстый Чарли обшаривал взглядом небо и окрестные здания, но не видел никаких пернатых, что само по себе было странно, ведь в Лондоне птицы повсюду.
Сидя под статуей, Паук читал «Ньюс-уорлд». Услышав шаги Чарли, он поднял глаза.
– На самом деле это не Эрос, знаешь ли, – сказал Толстый Чарли. – Это статуя Христианского Милосердия.
– Тогда почему она голая и держит в руках лук и стрелы? Такое христианским милосердием не назовешь.
– Я только пересказываю, что читал, – пожал плечами Толстый Чарли. – Где ты был? Я за тебя волновался.
– Со мной все в порядке. Просто держался подальше от птиц, пытаясь разобраться что к чему.
– Ты заметил, что сегодня никаких птиц не видно? – спросил Толстый Чарли.
– Заметил. Не знаю, что и думать. А я крепко думал. Знаешь, что-то в этой истории дурно пахнет.
– Для начала все, – сказал Толстый Чарли.
– Нет. Я не то хотел сказать. Есть что-то неправильное в том, что Птица пытается нам навредить.
– Ага. Неправильно. И очень, очень нехорошо. Сам ей скажешь или лучше я?
– Неправильно, да не так. Неправильно, как… Ну сам посуди. Ведь если забыть о Хичкоке, птицы не самое удачное оружие. Они, конечно, крылатая смерть для насекомых, но плохо экипированы, чтобы атаковать людей. Птицы же за миллионы лет привыкли, что люди скорее всего первыми их съедят. Они ведь инстинктивно держатся от нас подальше.
– Не все, – сказал Толстый Чарли. – Со стервятниками не так. И с воронами. Но эти появляются только на поле битвы, когда сражение уже закончено. И ждут, когда раненые умрут.
– Что ты сказал?
– Я сказал, за исключением стервятников и воронов. Я не говорил про…
– Нет. – Паук сосредоточенно размышлял. – Упустил. Ты навел меня на какую-то мысль, и я почти догадался. Слушай, ты уже разыскал миссис Дунвидди?
– Я позвонил миссис Хигглер, но никто не взял трубку.
– Так поезжай и поговори с ними.
– Легко тебе говорить, а вот я без гроша. На мели. Я не могу летать взад-вперед через Атлантику. У меня больше нет работы. Я…
Запустив руку в карман черной с красным куртки, Паук вытащил бумажник, а оттуда растрепанную пачку многоцветных банкнот разных стран. Пачку он сунул в руки Толстому Чарли.
– Вот. Этого должно хватить на билет туда и обратно. Только добудь перо.
– Послушай, – сказал вдруг Толстый Чарли. – А тебе не приходило в голову, что папа, возможно, все-таки жив?
– Что?
– Ну, я просто подумал… Может, он опять сыграл с нами злую шутку. Ведь это вполне в его духе, а?
– Не знаю, – протянул Паук. – Возможно.
– А вот я почти уверен. Знаю, что я сделаю прежде всего. Съезжу к нему на могилу и…
Но больше он ничего не успел сказать, потому что тут появились пернатые. Это были городские птицы: воробьи и скворцы, голуби и вороны. Их было тысячи и тысячи, и летели они, меняясь местами, точно сплетали огромный ковер. Было такое впечатление, словно с Риджент-стрит на Толстого Чарли и Паука надвигается огромная стена. Оперенная стена, похожая на фасад небоскреба, совершенно плоская, совершенно невозможная и беспрестанно мельтешащая. Толстый Чарли ее видел, но она не укладывалась у него в голове, ускользала, извивалась, истончалась… Он смотрел во все глаза и пытался найти хоть какой-то смысл в происходящем.
Паук дернул его за рукав.
– Беги! – крикнул он.
– И ты тоже!
– Ей не ты нужен! – крикнул Паук и, усмехнувшись, добавил: – Пока.
Такая улыбка способна уговорить танки оставить поле боя или бронетранспортеры прыгнуть с обрыва, не говоря уже о сотнях людей, которые делали то, что им совсем не хочется. А Толстому Чарли очень хотелось убежать.
– Добудь перо! Разыщи отца, если думаешь, что он еще жив. А сейчас беги!
Толстый Чарли побежал.
Стена забурлила и превратилась в водоворот из птиц, направлявшихся к статуе Эроса и человеку под ней. Толстый Чарли забежал в дверной проем и оттуда смотрел, как основание темного смерча врезалось в Паука. Ему показалось, что за оглушительным биением крыльев он слышит крик брата. А может, и правда слышал.
Птицы вдруг рассеялись, улица опустела. Ветер легонько гнал по серому тротуару несколько перьев.
Толстому Чарли стало нехорошо. Если кто-то из прохожих и заметил, что сейчас случилось, то никто не среагировал. Но почему-то он был уверен, что никто, кроме него, ничего не видел.
Под статуей, совсем рядом с тем местом, где читал на скамейке газету его брат, стояла женшина. Ее растрепанный бурый плащ хлопал на ветру. Превозмогая себя, Толстый Чарли направился к ней.
– Послушай. Когда я просил заставить его исчезнуть, я хотел лишь, чтобы он ушел из моей жизни. Я не просил делать того, что ты с ним сделала – уж не знаю, что это было.
Она смотрела на него в упор и молчала. В ее глазах горело безумие хищной птицы, свирепость, которая была поистине ужасающей. Толстый Чарли постарался не выдать страха.
Женщина-Птица молчала и смотрела перед собой очень долго, но наконец сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– И что ты ему сказал?
– Правду. Но, кажется, он мне не поверил. Подарил мне пакет чипсов с луком и сыром и пачку мятных лепешек и сказал, что, когда я сделаю работу, получу еще.
– Пройдет.
Толстый Чарли вздохнул.
– Чертовски неловко.
– Но все-таки не конец света.
Счет они поделили пополам, и со сдачей официант дал им два счастливых печеньица.
– Что в твоем? – поинтересовался Толстый Чарли.
– «Упорство себя оправдает», – прочла Дейзи. – А у тебя?
– То же самое, – сказал он. – Старое доброе упорство. – Смяв свое «счастье» в горошину, он уронил ее в карман и проводил Дейзи до метро на Лейчестер-сквер.
– Похоже, у тебя сегодня счастливый день, – заметила Дейзи.
– То есть?
– Кругом ни одной птицы.
Стоило ей это произнести, и Толстый Чарли сообразил, что она права. Не было ни голубей, ни скворцов. Даже воробьев не было.
– Но ведь на Лейчестер-сквер всегда полно птиц!
– Не сегодня, – улыбнулась Дейзи. – Может, они заняты в другом месте?
Они остановились у входа в метро, и на краткое, глупое мгновение Толстый Чарли решил, что она вот-вот поцелует его на прощание. Но нет. Дейзи просто улыбнулась и сказала «Удачи», а он несмело помахал, сделал эдакое робкое движение рукой, которое можно принять за махание, а можно – за непроизвольный жест. Но она уже сбежала по ступенькам и скрылась из виду.
Толстый Чарли двинулся через Лейчестер-сквер, направляясь к Пиккадилли-серкус.
Достав из кармана полоску бумаги из счастливого печенья, он ее развернул. «Встречаемся под Эросом», – говорилось там, а ниже рисунок наспех: закорючка в виде звездочки, которую при некотором усилии можно было принять за паучка.
На ходу Толстый Чарли обшаривал взглядом небо и окрестные здания, но не видел никаких пернатых, что само по себе было странно, ведь в Лондоне птицы повсюду.
Сидя под статуей, Паук читал «Ньюс-уорлд». Услышав шаги Чарли, он поднял глаза.
– На самом деле это не Эрос, знаешь ли, – сказал Толстый Чарли. – Это статуя Христианского Милосердия.
– Тогда почему она голая и держит в руках лук и стрелы? Такое христианским милосердием не назовешь.
– Я только пересказываю, что читал, – пожал плечами Толстый Чарли. – Где ты был? Я за тебя волновался.
– Со мной все в порядке. Просто держался подальше от птиц, пытаясь разобраться что к чему.
– Ты заметил, что сегодня никаких птиц не видно? – спросил Толстый Чарли.
– Заметил. Не знаю, что и думать. А я крепко думал. Знаешь, что-то в этой истории дурно пахнет.
– Для начала все, – сказал Толстый Чарли.
– Нет. Я не то хотел сказать. Есть что-то неправильное в том, что Птица пытается нам навредить.
– Ага. Неправильно. И очень, очень нехорошо. Сам ей скажешь или лучше я?
– Неправильно, да не так. Неправильно, как… Ну сам посуди. Ведь если забыть о Хичкоке, птицы не самое удачное оружие. Они, конечно, крылатая смерть для насекомых, но плохо экипированы, чтобы атаковать людей. Птицы же за миллионы лет привыкли, что люди скорее всего первыми их съедят. Они ведь инстинктивно держатся от нас подальше.
– Не все, – сказал Толстый Чарли. – Со стервятниками не так. И с воронами. Но эти появляются только на поле битвы, когда сражение уже закончено. И ждут, когда раненые умрут.
– Что ты сказал?
– Я сказал, за исключением стервятников и воронов. Я не говорил про…
– Нет. – Паук сосредоточенно размышлял. – Упустил. Ты навел меня на какую-то мысль, и я почти догадался. Слушай, ты уже разыскал миссис Дунвидди?
– Я позвонил миссис Хигглер, но никто не взял трубку.
– Так поезжай и поговори с ними.
– Легко тебе говорить, а вот я без гроша. На мели. Я не могу летать взад-вперед через Атлантику. У меня больше нет работы. Я…
Запустив руку в карман черной с красным куртки, Паук вытащил бумажник, а оттуда растрепанную пачку многоцветных банкнот разных стран. Пачку он сунул в руки Толстому Чарли.
– Вот. Этого должно хватить на билет туда и обратно. Только добудь перо.
– Послушай, – сказал вдруг Толстый Чарли. – А тебе не приходило в голову, что папа, возможно, все-таки жив?
– Что?
– Ну, я просто подумал… Может, он опять сыграл с нами злую шутку. Ведь это вполне в его духе, а?
– Не знаю, – протянул Паук. – Возможно.
– А вот я почти уверен. Знаю, что я сделаю прежде всего. Съезжу к нему на могилу и…
Но больше он ничего не успел сказать, потому что тут появились пернатые. Это были городские птицы: воробьи и скворцы, голуби и вороны. Их было тысячи и тысячи, и летели они, меняясь местами, точно сплетали огромный ковер. Было такое впечатление, словно с Риджент-стрит на Толстого Чарли и Паука надвигается огромная стена. Оперенная стена, похожая на фасад небоскреба, совершенно плоская, совершенно невозможная и беспрестанно мельтешащая. Толстый Чарли ее видел, но она не укладывалась у него в голове, ускользала, извивалась, истончалась… Он смотрел во все глаза и пытался найти хоть какой-то смысл в происходящем.
Паук дернул его за рукав.
– Беги! – крикнул он.
– И ты тоже!
– Ей не ты нужен! – крикнул Паук и, усмехнувшись, добавил: – Пока.
Такая улыбка способна уговорить танки оставить поле боя или бронетранспортеры прыгнуть с обрыва, не говоря уже о сотнях людей, которые делали то, что им совсем не хочется. А Толстому Чарли очень хотелось убежать.
– Добудь перо! Разыщи отца, если думаешь, что он еще жив. А сейчас беги!
Толстый Чарли побежал.
Стена забурлила и превратилась в водоворот из птиц, направлявшихся к статуе Эроса и человеку под ней. Толстый Чарли забежал в дверной проем и оттуда смотрел, как основание темного смерча врезалось в Паука. Ему показалось, что за оглушительным биением крыльев он слышит крик брата. А может, и правда слышал.
Птицы вдруг рассеялись, улица опустела. Ветер легонько гнал по серому тротуару несколько перьев.
Толстому Чарли стало нехорошо. Если кто-то из прохожих и заметил, что сейчас случилось, то никто не среагировал. Но почему-то он был уверен, что никто, кроме него, ничего не видел.
Под статуей, совсем рядом с тем местом, где читал на скамейке газету его брат, стояла женшина. Ее растрепанный бурый плащ хлопал на ветру. Превозмогая себя, Толстый Чарли направился к ней.
– Послушай. Когда я просил заставить его исчезнуть, я хотел лишь, чтобы он ушел из моей жизни. Я не просил делать того, что ты с ним сделала – уж не знаю, что это было.
Она смотрела на него в упор и молчала. В ее глазах горело безумие хищной птицы, свирепость, которая была поистине ужасающей. Толстый Чарли постарался не выдать страха.
Женщина-Птица молчала и смотрела перед собой очень долго, но наконец сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87