Позже было разъединение войск, зеленая линия, эвакуация, но Холла это уже не коснулось. Спустя полторы недели после той прогалины они ехали с Кантором на списанном «хаммере» в пылище восемьдесят второго шоссе милях в ста пятидесяти севернее Пармы, обгоняя обозные фуры в цветных разводах и маскировочных сетках; на заднем сидении было сложено все их имущество — две винтовки в чехлах и мешки с консервами. В кармане у Холла вместе с офицерской книжкой лежало свидетельство о том, что подполковник такой-то переведен в такой-то эшелон резерва с правом проживания в любом районе Территории с обязательной регистрацией у федеральных властей. Ордена выданы, льгот никаких, двести шестьдесят пять тысяч в монтерейском отделении «Метрополитэн Бэнк», в амнистии и пересмотре дела отказано. Как, впрочем, и Кантору. Январское пекло, юго-западная Территория, горькая ссыльная свобода. Завидев разъезд, Холл сказал:
— Хватит глотать эту дрянь.
«Хаммер» свернул на тропу, влез на откос и остановился среди сосен, на выпирающих из-под земли массивных расслоившихся корнях. Снизу, с дороги, стеной поднималась пыль, мешаясь со смрадом выхлопов — похоже, интендантство сменила танковая колонна. Холл вышел из машины и присел у колеса.
— Вот оно что. Кантор, — произнес он как будто в некоторой рассеянности. — Вот оно что.
— Что?
— Да, по-моему, все. Достань-ка флягу. Не будешь?
Кантор по-прежнему не выносил спиртного, тем более что Холл предлагал ему нечто страшное — убойной силы местный самогон со зловещим названием «иприт», или, в просторечии, «шпырь» — известная всей Территории шестидесятиградусная настойка на острейшем галлюциногенном перце. Навинчивающаяся пробка-колпачок армейской фляги служила вполне внушительной меркой даже для самых бесстрашных поклонников этой смеси. Но сейчас эта пробка печально зависла на своей цепочке — Холл, неспешно глотая, пил прямо из горлышка и в минуту опустошил не менее трети объемистого сосуда — в этот момент весь стимфальский спецназ незримо отдал ему честь, а Кантор сокрушенно покачал головой. Какое-то время Холл сидел на теплой земле, бессильно свесив руки с колен и бессмысленно глядя перед собой; потом, не меняя оцепенелой позы и взгляда, сделал то, чего с ним отродясь не случалось — тихонько затянул старинную, бог весть какими судьбами занесенную сюда песню:
По широкому Чуйскому тракту
Ездит много по нем шоферов,
Но один был отчаянный шофер,
Звали Коля его Снегирев.
Он машину тяжелую АМУ
Как сестренку родную любил,
И до самой монгольской границы
Чуйский тракт он на ней изучил.
На «форде» там работала Рая...
— Ты что? — изумился Кантор. И засмеялся.
Холл не ответил. Он помычал еще без слов, потом сказал: «Бог с ним. Поехали», посидел еще, встал и нехотя уселся за руль.
Никакой конкретной цели у друзей не было, но они рассчитывали добраться до Монтерея и там уже прикинуть, что к чему. Они плыли вверх по Сойме на маленьком пароходике, развалившись на палубе под тентом, и обоих не покидало чувство, что вот-вот появится вертолет, с ним — какой-нибудь чин, который объявит: ситуация осложнилась, немедленно в машину — и повезет их на формирование. Но день сменял ночь, все было спокойно, рейнджеры были предоставлены сами себе.
Средняя Сойма — один из молодых районов приграничной Территории, заселенной в основном фермерами, выходцами из Штатов — их привлекли сюда цены, которые кромвелевская администрация платила за сельскохозяйственные продукты. Эти места оказались в стороне от нефтяной бойни, зато, будучи отрезаны от цивилизации фронтовыми районами, во многом утратили связь с внешним миром.
Эдмонтон. Захудалый городишко, да нет, какое там, поселок — туда ехал оркестрик, диксиленд, вот что вспомнил Холл; музыканты репетировали на палубе, а на пристани их встречал весь цвет городского общества; все друг другу кивали, вежливо прикасаясь к шляпам, улыбались, переговаривались, джазмены грянули что-то прямо со сходней, и капитан, выставив локоть из окна своей крохотной клетушки, выкрашенной белой краской, тоже с интересом наблюдал за происходящим.
— А ну, бери мешки, — приказал Холл.
— Это как? — спросил Кантор.
— Сходим.
Они долго поднимались по отлогому берегу, потом прошли по главной улице, застроенной одно— и двухэтажными домишками, отыскали бар и взгромоздились на высокие деревянные табуреты. Джаз и с ним большая часть населения отправились куда-то в другой конец, за стойкой управлялся мальчишка лет тринадцати. Было пусто, тихо, меж домов был виден берег, полускрытая им Сойма, и за ней — желто-зеленый простор правобережья, и высокие гряды кучевых облаков, предвещавших к вечеру дождь, а у порога лежала длинноухая собака и во сне подрагивала шкурой.
Холл попросил смешать ему гордоновского с минеральной и закурил, рассеяно глядя в сторону, потом сказал:
— Мы когда с тобой брились? Позавчера? Ты что-то не очень обрастаешь.
— Ты объясни, зачем мы тут вылезли, и убери сигарету, прямо в лицо дымишь.
Холл послушно убрал руку.
— Ты знаешь, сколько сейчас таких, как мы, в Монтерее? А где жить? В бидонвиле? А ты догадываешься, какие там сейчас цены — когда военное снабжение свернули? Нет? И что мы там будем делать? Контракт, и обратно в Ниндому?
Кантор молчал. Он предпочитал доверяться, а не принимать решения.
— Кантор, дружище, ты взгляни — там за городом начинается лес и всякая такая куропатка. С лосем. Вон церковь какая смешная. Тут можно поселиться в любой хибаре, мы по здешним меркам — богачи. Устроим себе дачу.
У Кантора в глазах появился интерес:
— Поросенка можно завести.
— Да хотя бы и поросенка, — согласился Холл.
* * *
Они остались. Года полтора назад некто Джо Кобли, исполнившись решимости, привез великое количество мачтового леса на кусок земли между Соймой и впадающей в нее небольшой речушкой под названием Верхняя Тойва, и принялся за сооружение, которое должно было затмить все эдмонтоновские достижения градостроительства. Но возведя свой шедевр едва ли до половины, Кобли, надо полагать, оказался подавлен грандиозностью собственного замысла, душевные силы ему изменили, он запил, а потом и вовсе пропал из Эдмонтона неведомо куда. Печальная руина стояла бесхозно во всей безнадежности, когда в ее стены под открытым небом вступил Холл с арендованной без учета стоимости бензина мотопилой на плече.
Ни Холл, ни Кантор не отличались плотницкими талантами, но совместными усилиями они кое-что подправили, нарастили сруб, устроили сени, пол, соорудили крышу, и в двухдневном приступе вдохновения Холл сложил громоздкую и на редкость бесформенную печь. «Финская модель» — загадочно пояснил он Кантору. Чуть выше по Тойве стоял брошенный сарай, тоже размеров довольно солидных, и его, пустив в ход все ту же бензопилу, превратили в школьное здание с единственным классом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Хватит глотать эту дрянь.
«Хаммер» свернул на тропу, влез на откос и остановился среди сосен, на выпирающих из-под земли массивных расслоившихся корнях. Снизу, с дороги, стеной поднималась пыль, мешаясь со смрадом выхлопов — похоже, интендантство сменила танковая колонна. Холл вышел из машины и присел у колеса.
— Вот оно что. Кантор, — произнес он как будто в некоторой рассеянности. — Вот оно что.
— Что?
— Да, по-моему, все. Достань-ка флягу. Не будешь?
Кантор по-прежнему не выносил спиртного, тем более что Холл предлагал ему нечто страшное — убойной силы местный самогон со зловещим названием «иприт», или, в просторечии, «шпырь» — известная всей Территории шестидесятиградусная настойка на острейшем галлюциногенном перце. Навинчивающаяся пробка-колпачок армейской фляги служила вполне внушительной меркой даже для самых бесстрашных поклонников этой смеси. Но сейчас эта пробка печально зависла на своей цепочке — Холл, неспешно глотая, пил прямо из горлышка и в минуту опустошил не менее трети объемистого сосуда — в этот момент весь стимфальский спецназ незримо отдал ему честь, а Кантор сокрушенно покачал головой. Какое-то время Холл сидел на теплой земле, бессильно свесив руки с колен и бессмысленно глядя перед собой; потом, не меняя оцепенелой позы и взгляда, сделал то, чего с ним отродясь не случалось — тихонько затянул старинную, бог весть какими судьбами занесенную сюда песню:
По широкому Чуйскому тракту
Ездит много по нем шоферов,
Но один был отчаянный шофер,
Звали Коля его Снегирев.
Он машину тяжелую АМУ
Как сестренку родную любил,
И до самой монгольской границы
Чуйский тракт он на ней изучил.
На «форде» там работала Рая...
— Ты что? — изумился Кантор. И засмеялся.
Холл не ответил. Он помычал еще без слов, потом сказал: «Бог с ним. Поехали», посидел еще, встал и нехотя уселся за руль.
Никакой конкретной цели у друзей не было, но они рассчитывали добраться до Монтерея и там уже прикинуть, что к чему. Они плыли вверх по Сойме на маленьком пароходике, развалившись на палубе под тентом, и обоих не покидало чувство, что вот-вот появится вертолет, с ним — какой-нибудь чин, который объявит: ситуация осложнилась, немедленно в машину — и повезет их на формирование. Но день сменял ночь, все было спокойно, рейнджеры были предоставлены сами себе.
Средняя Сойма — один из молодых районов приграничной Территории, заселенной в основном фермерами, выходцами из Штатов — их привлекли сюда цены, которые кромвелевская администрация платила за сельскохозяйственные продукты. Эти места оказались в стороне от нефтяной бойни, зато, будучи отрезаны от цивилизации фронтовыми районами, во многом утратили связь с внешним миром.
Эдмонтон. Захудалый городишко, да нет, какое там, поселок — туда ехал оркестрик, диксиленд, вот что вспомнил Холл; музыканты репетировали на палубе, а на пристани их встречал весь цвет городского общества; все друг другу кивали, вежливо прикасаясь к шляпам, улыбались, переговаривались, джазмены грянули что-то прямо со сходней, и капитан, выставив локоть из окна своей крохотной клетушки, выкрашенной белой краской, тоже с интересом наблюдал за происходящим.
— А ну, бери мешки, — приказал Холл.
— Это как? — спросил Кантор.
— Сходим.
Они долго поднимались по отлогому берегу, потом прошли по главной улице, застроенной одно— и двухэтажными домишками, отыскали бар и взгромоздились на высокие деревянные табуреты. Джаз и с ним большая часть населения отправились куда-то в другой конец, за стойкой управлялся мальчишка лет тринадцати. Было пусто, тихо, меж домов был виден берег, полускрытая им Сойма, и за ней — желто-зеленый простор правобережья, и высокие гряды кучевых облаков, предвещавших к вечеру дождь, а у порога лежала длинноухая собака и во сне подрагивала шкурой.
Холл попросил смешать ему гордоновского с минеральной и закурил, рассеяно глядя в сторону, потом сказал:
— Мы когда с тобой брились? Позавчера? Ты что-то не очень обрастаешь.
— Ты объясни, зачем мы тут вылезли, и убери сигарету, прямо в лицо дымишь.
Холл послушно убрал руку.
— Ты знаешь, сколько сейчас таких, как мы, в Монтерее? А где жить? В бидонвиле? А ты догадываешься, какие там сейчас цены — когда военное снабжение свернули? Нет? И что мы там будем делать? Контракт, и обратно в Ниндому?
Кантор молчал. Он предпочитал доверяться, а не принимать решения.
— Кантор, дружище, ты взгляни — там за городом начинается лес и всякая такая куропатка. С лосем. Вон церковь какая смешная. Тут можно поселиться в любой хибаре, мы по здешним меркам — богачи. Устроим себе дачу.
У Кантора в глазах появился интерес:
— Поросенка можно завести.
— Да хотя бы и поросенка, — согласился Холл.
* * *
Они остались. Года полтора назад некто Джо Кобли, исполнившись решимости, привез великое количество мачтового леса на кусок земли между Соймой и впадающей в нее небольшой речушкой под названием Верхняя Тойва, и принялся за сооружение, которое должно было затмить все эдмонтоновские достижения градостроительства. Но возведя свой шедевр едва ли до половины, Кобли, надо полагать, оказался подавлен грандиозностью собственного замысла, душевные силы ему изменили, он запил, а потом и вовсе пропал из Эдмонтона неведомо куда. Печальная руина стояла бесхозно во всей безнадежности, когда в ее стены под открытым небом вступил Холл с арендованной без учета стоимости бензина мотопилой на плече.
Ни Холл, ни Кантор не отличались плотницкими талантами, но совместными усилиями они кое-что подправили, нарастили сруб, устроили сени, пол, соорудили крышу, и в двухдневном приступе вдохновения Холл сложил громоздкую и на редкость бесформенную печь. «Финская модель» — загадочно пояснил он Кантору. Чуть выше по Тойве стоял брошенный сарай, тоже размеров довольно солидных, и его, пустив в ход все ту же бензопилу, превратили в школьное здание с единственным классом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51