Затем, если требуются другие доказательства, я напишу его высокопреосвященству, духовнику французского короля, и он не замедлит прислать сюда своего личного секретаря.
– Вы по-прежнему утверждаете, что близки к смерти? – спросил Камюзо. – Но если бы вы действительно испытывали страдания, на которые жалуетесь с момента вашего ареста, вы давно уже должны были бы умереть, – прибавил он с иронией.
– Вы возбуждаете тяжбу против мужества невиновного и крепости его организма! – кротко отвечал подследственный.
– Кокар, позвоните! Прикажите вызвать врача Консьержери и больничного служителя. Нам придется снять с вас сюртук и удостоверить наличие клейма на вашем плече… продолжал Камюзо.
– Ваша воля, сударь.
Подследственный спросил, не будет ли судья столь добр и не объяснит ли он, что это за клеймо и зачем его искать на плече?
Следователь ожидал этого вопроса.
– Вас подозревают в том, что вы Жак Коллен, беглый каторжник, который в дерзости своей ни перед чем не останавливается, даже перед кощунством… – резко сказал судья, погружая взгляд в глаза подследственного.
Жак Коллен не дрогнул, не изменился в лице; он был невозмутим по-прежнему и с наивным любопытством глядел на Камюзо.
– Я! Каторжник?.. Орден, к которому я принадлежу, и бог да простят вам, сударь, подобное заблуждение! Скажите, что я должен сделать, чтобы вы не упорствовали в столь тяжком оскорблении международного права, церкви и короля, моего повелителя?
Судья, не ответив на вопрос, объяснил подследственному, что если тот когда-либо подвергался клеймению, к чему закон приговаривает осужденных на каторжные работы, то при ударе по его плечу на нем тотчас же выступят буквы.
– Ах, сударь! – сказал Жак Коллен. – Как это было бы дурно, если бы моя преданность делу короля обратилась в мою погибель!
– Что вы хотите этим сказать? – спросил судья. – Объяснитесь. Именно для того вы здесь и находитесь.
– Так вот, сударь, у меня на спине должно быть немало шрамов. Я был расстрелян в спину конституционалистами как изменник родине, хотя хранил верность моему королю. Они бросили меня, решив, что я мертв.
– Вас расстреляли, и вы живы?.. – сказал Камюзо.
– Я неплохо ладил с солдатами, которым благочестивые люди передали немного денег, и они поставили меня на таком расстоянии, что пули попадали в меня на излете. Солдаты стреляли в спину. Достоверность этого может засвидетельствовать его превосходительство посланник.
«Не человек, а дьявол; у него на все есть ответ. Тем лучше, впрочем», – подумал Камюзо, который напускал на себя суровость лишь в угоду правосудию и полиции.
– Как мог человек вашего звания, – сказал следователь, обращаясь к каторжнику, – оказаться у любовницы барона Нусингена? И какой любовницы! Бывшей девки!..
– Именно поэтому, сударь, меня и застали в доме куртизанки, – отвечал Жак Коллен. – Но, прежде чем объяснить, что привело меня в ее дом, я должен заметить следующее: не успел я подняться на первую ступеньку лестницы, как вдруг начался приступ моей болезни, который помешал мне поговорить мне вовремя с этой девушкой. Я был осведомлен о намерении мадемуазель Эстер покончить с собой, и так как дело касалось молодого Люсьена де Рюбампре, – я питаю к нему особую привязанность, причины которой священны, – я думал предостеречь бедное создание от поступка, на который ее толкало отчаяние; я хотел сказать ей, что последняя попытка Люсьена в отношении мадемуазель Клотильды обречена на неудачу, и я надеялся вернуть ей решимость жить, сообщив, что она унаследовала семь миллионов. Я уверен, господин судья, что стал жертвой тайн, доверенных мне. Судя по признакам моего заболевания, я думаю, что меня отравили; но мое крепкое здоровье меня спасло. Я знаю, что один агент политической полиции уже с давних пор преследует меня и ищет случая впутать какое-нибудь скверное дело… Если бы в момент моего ареста вызвали врача, как я просил, вы имели бы свидетельство о состоянии моего здоровья, подтверждающие мои жалобы. Поверьте, сударь, лица, стоящие выше нас с вами, очень заинтересованы в том, чтобы, отождествив меня с каким-нибудь злодеем, законным образом отделаться от меня. Не всегда выгодно служить королям, у них есть свои слабости; одна только церковь непогрешима.
Невозможно изобразить игру физиономии Жака Коллена, умышленно потратившего минут десять на произнесение – фраза за фразой – этой тирады; все сказанное было так правдоподобно, в особенности намек на Корантена, что следователь поколебался.
– Не сообщите ли вы мне о причине вашей привязанности к господину Люсьену де Рюбампре…
– Неужели вы не догадываетесь?.. Мне шестьдесят лет, сударь… Умоляю вас, не записывайте… Он… но так ли уж это необходимо…
– В ваших интересах, а тем более в интересах Люсьена де Рюбампре, сказать все, – отвечал следователь.
– Ну что ж! Он… о боже мой!.. Он мой сын! – прошептал он едва слышно.
И лишился чувств.
– Не заносите этого в протокол, Кокар, – тихонько сказал Камюзо.
Кокар встал, чтобы достать пузырек с уксусом «Четырех разбойников».
«Если это Жак Коллен, то он великий актер!..» – подумал Камюзо.
Кокар давал старому каторжнику нюхать уксус, а следователь тем временем изучал его с зоркостью рыси и судейского чиновника.
– Надо бы снять с него парик, – сказал Камюзо, пока Жак Коллен приходил в себя.
Старый каторжник, услышав эти слова, задрожал от страха: он знал, как омерзительна его физиономия без парика.
– Если вам самому трудно это сделать… пожалуйста, Кокар, снимите вы его, – сказал следователь секретарю.
Жак Коллен наклонился к секретарю с безропотностью, достойной восхищения, но тут его голова, лишившись привычного убора, обрела все свое природное безобразие. Зрелище это повергло Камюзо в большое замешательство. В ожидании врача и служителя он стал приводить в порядок и просматривать бумаги и вещи, изъятые из квартиры Люсьена. Потрудившись на улице Сен-Жорж у мадемуазель Эстер, судебные власти произвели обыск у Люсьена на набережной Малакэ.
– Вы завладели письмами графини де Серизи, – сказал Карлос Эррера, – но я не пойму, откуда у вас почти все бумаги Люсьена? – прибавил он с улыбкой, полной убийственной иронии по адресу следователя.
Камюзо, увидев эту улыбку, понял все значение слова почти !
– Люсьен де Рюбампре, заподозренный в сообщничестве с вами, арестован, – отвечал следователь, желавший увидеть, какое впечатление произведет эта новость на подследственного.
– Вы впали в величайшее заблуждение! Ибо он невиновен, как и я, – отвечал лжеиспанец, не выказывая ни малейшего волнения.
– Посмотрим! А пока займемся установлением вашей личности, – продолжал Камюзо, удивляясь спокойствию подследственного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– Вы по-прежнему утверждаете, что близки к смерти? – спросил Камюзо. – Но если бы вы действительно испытывали страдания, на которые жалуетесь с момента вашего ареста, вы давно уже должны были бы умереть, – прибавил он с иронией.
– Вы возбуждаете тяжбу против мужества невиновного и крепости его организма! – кротко отвечал подследственный.
– Кокар, позвоните! Прикажите вызвать врача Консьержери и больничного служителя. Нам придется снять с вас сюртук и удостоверить наличие клейма на вашем плече… продолжал Камюзо.
– Ваша воля, сударь.
Подследственный спросил, не будет ли судья столь добр и не объяснит ли он, что это за клеймо и зачем его искать на плече?
Следователь ожидал этого вопроса.
– Вас подозревают в том, что вы Жак Коллен, беглый каторжник, который в дерзости своей ни перед чем не останавливается, даже перед кощунством… – резко сказал судья, погружая взгляд в глаза подследственного.
Жак Коллен не дрогнул, не изменился в лице; он был невозмутим по-прежнему и с наивным любопытством глядел на Камюзо.
– Я! Каторжник?.. Орден, к которому я принадлежу, и бог да простят вам, сударь, подобное заблуждение! Скажите, что я должен сделать, чтобы вы не упорствовали в столь тяжком оскорблении международного права, церкви и короля, моего повелителя?
Судья, не ответив на вопрос, объяснил подследственному, что если тот когда-либо подвергался клеймению, к чему закон приговаривает осужденных на каторжные работы, то при ударе по его плечу на нем тотчас же выступят буквы.
– Ах, сударь! – сказал Жак Коллен. – Как это было бы дурно, если бы моя преданность делу короля обратилась в мою погибель!
– Что вы хотите этим сказать? – спросил судья. – Объяснитесь. Именно для того вы здесь и находитесь.
– Так вот, сударь, у меня на спине должно быть немало шрамов. Я был расстрелян в спину конституционалистами как изменник родине, хотя хранил верность моему королю. Они бросили меня, решив, что я мертв.
– Вас расстреляли, и вы живы?.. – сказал Камюзо.
– Я неплохо ладил с солдатами, которым благочестивые люди передали немного денег, и они поставили меня на таком расстоянии, что пули попадали в меня на излете. Солдаты стреляли в спину. Достоверность этого может засвидетельствовать его превосходительство посланник.
«Не человек, а дьявол; у него на все есть ответ. Тем лучше, впрочем», – подумал Камюзо, который напускал на себя суровость лишь в угоду правосудию и полиции.
– Как мог человек вашего звания, – сказал следователь, обращаясь к каторжнику, – оказаться у любовницы барона Нусингена? И какой любовницы! Бывшей девки!..
– Именно поэтому, сударь, меня и застали в доме куртизанки, – отвечал Жак Коллен. – Но, прежде чем объяснить, что привело меня в ее дом, я должен заметить следующее: не успел я подняться на первую ступеньку лестницы, как вдруг начался приступ моей болезни, который помешал мне поговорить мне вовремя с этой девушкой. Я был осведомлен о намерении мадемуазель Эстер покончить с собой, и так как дело касалось молодого Люсьена де Рюбампре, – я питаю к нему особую привязанность, причины которой священны, – я думал предостеречь бедное создание от поступка, на который ее толкало отчаяние; я хотел сказать ей, что последняя попытка Люсьена в отношении мадемуазель Клотильды обречена на неудачу, и я надеялся вернуть ей решимость жить, сообщив, что она унаследовала семь миллионов. Я уверен, господин судья, что стал жертвой тайн, доверенных мне. Судя по признакам моего заболевания, я думаю, что меня отравили; но мое крепкое здоровье меня спасло. Я знаю, что один агент политической полиции уже с давних пор преследует меня и ищет случая впутать какое-нибудь скверное дело… Если бы в момент моего ареста вызвали врача, как я просил, вы имели бы свидетельство о состоянии моего здоровья, подтверждающие мои жалобы. Поверьте, сударь, лица, стоящие выше нас с вами, очень заинтересованы в том, чтобы, отождествив меня с каким-нибудь злодеем, законным образом отделаться от меня. Не всегда выгодно служить королям, у них есть свои слабости; одна только церковь непогрешима.
Невозможно изобразить игру физиономии Жака Коллена, умышленно потратившего минут десять на произнесение – фраза за фразой – этой тирады; все сказанное было так правдоподобно, в особенности намек на Корантена, что следователь поколебался.
– Не сообщите ли вы мне о причине вашей привязанности к господину Люсьену де Рюбампре…
– Неужели вы не догадываетесь?.. Мне шестьдесят лет, сударь… Умоляю вас, не записывайте… Он… но так ли уж это необходимо…
– В ваших интересах, а тем более в интересах Люсьена де Рюбампре, сказать все, – отвечал следователь.
– Ну что ж! Он… о боже мой!.. Он мой сын! – прошептал он едва слышно.
И лишился чувств.
– Не заносите этого в протокол, Кокар, – тихонько сказал Камюзо.
Кокар встал, чтобы достать пузырек с уксусом «Четырех разбойников».
«Если это Жак Коллен, то он великий актер!..» – подумал Камюзо.
Кокар давал старому каторжнику нюхать уксус, а следователь тем временем изучал его с зоркостью рыси и судейского чиновника.
– Надо бы снять с него парик, – сказал Камюзо, пока Жак Коллен приходил в себя.
Старый каторжник, услышав эти слова, задрожал от страха: он знал, как омерзительна его физиономия без парика.
– Если вам самому трудно это сделать… пожалуйста, Кокар, снимите вы его, – сказал следователь секретарю.
Жак Коллен наклонился к секретарю с безропотностью, достойной восхищения, но тут его голова, лишившись привычного убора, обрела все свое природное безобразие. Зрелище это повергло Камюзо в большое замешательство. В ожидании врача и служителя он стал приводить в порядок и просматривать бумаги и вещи, изъятые из квартиры Люсьена. Потрудившись на улице Сен-Жорж у мадемуазель Эстер, судебные власти произвели обыск у Люсьена на набережной Малакэ.
– Вы завладели письмами графини де Серизи, – сказал Карлос Эррера, – но я не пойму, откуда у вас почти все бумаги Люсьена? – прибавил он с улыбкой, полной убийственной иронии по адресу следователя.
Камюзо, увидев эту улыбку, понял все значение слова почти !
– Люсьен де Рюбампре, заподозренный в сообщничестве с вами, арестован, – отвечал следователь, желавший увидеть, какое впечатление произведет эта новость на подследственного.
– Вы впали в величайшее заблуждение! Ибо он невиновен, как и я, – отвечал лжеиспанец, не выказывая ни малейшего волнения.
– Посмотрим! А пока займемся установлением вашей личности, – продолжал Камюзо, удивляясь спокойствию подследственного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160