«А помните?..» Я горячусь: «Про это по телевидению рассказать нужно, и газеты написать!», а они смеются: «Все равно никто не поверит!»
А когда я упрекнула Чепурина, почему он говорит о себе только забавное, он тоже ответил: «А в остальное не поверят. Тебя жалко, скажут — наврала».
Не на такую наивную напал! Не только его — я всех расспросила, каждого о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в чем грешна, — это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека…
Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:
— Как твой Васька не расстаётся с Лёшей, так и за мной по пятам ходит Ваня Уткин, связной, — как тень или ревнивая жена. И мне хорошо — тыл прикрыт, и Ваня доволен — впереди все-таки не он, а я: начальник, как известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от времени его окликаю: «Ваня, где ты?», а он, будучи в маске, что-нибудь крякает в ответ. Значит, восьмой этаж… Отправляю Суходольского тушить левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые: протушиваем часть коридора — вламываемся в комнаты, если есть кто — выводим, нет — идём дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в «Несмеяну», после чего — на десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши: пожарный надзор дважды штрафовал Новика за «подпольное» хранение декораций в отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до репетиционного зала, и — нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно; врываюсь — помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую мебель не спотыкаюсь — все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым, шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно — никого… И тут второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу: «Ваня, где ты?» — молчание. Хуже нет — потерять в задымлении напарника, а вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарём, и тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал: «Мама!», то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал её тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не может удержаться, а мне — это проклятое зеркало и в нем чёрное лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение!
Но это так, — продолжал Чопурин, — для смеху. А вот но-настоящему, без капли юмора, я перепугался метров через десять… или, точнее, минуты через три… Говорухина Пашу ты себе представляешь — не человек, а бульдозер! Закрытые двери плечом выдавливал, как картонные. Так через десять метров по коридору как раз и находилась хореографическая студия, голубая мечта девчонок, моя Надя там занимается. Говорухин сначала легонько постучал — мы всегда так делали, зачем зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не открывает. Тогда Паша прикоснулся к двери своим плечиком, слегка, чтобы только замок отлетел, прогрохотал: «Пра-шу без паники!», и мы — Паша, я, Ваня и ещё один боец — проскочили в хорошо запрессованное дымом помещение, да ещё с собой хорошую дозу из коридора занесли. Хореография по площади примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль стен станки, или как их там называют, для тренировок, пианино… И все это имущестко в густом дыму, а у открытого окна сбились и кучу пять или шесть девчонок и тренировочных трико и преподавательница, и все, как по команде, бросаются к нам. У меня в мозгу заработало счётно-решающее устройство и в долю секунды выдало такую программу: а) будущих Улановых и Плисецких нужно немедленно выводить; б) в таком задымлении без противогазов до холла не дойти; в) поэтому двое, Говорухин и боец, отдадут двум девочкам свои КИПы и останутся здесь, а мы с Ваней будем выводить девочек в холл, забирать КИПы и возвращаться, вплоть до окончания операции. Сказано — сделано. Паша и боец… вспомнил, Михалевич из третьей ВПЧ, включили двух девочек в КИПы, а девочки хрупкие, лет по тринадцать, согнулись под тяжестью, но мы с Ваней их подхватили на руки и быстренько вынесли в холл, где было в основном протушено и почти что терпимо. Здесь мы передали девочек одному бойцу, чтоб вниз свёл, в медпункт, взяли КИПы и стали возвращаться обратно, в хореографию… И вот тут-то я по-настоящему и без всякого юмора перепугался… нет, не то слово: струсил! Откуда-то в коридор дыму поднавалило, толкаемся в одни двери, другие, третьи — нет хореографии, как сквозь этажи провалилась! Хоть кричи, хоть вой — нет её, и все тут. Вот когда меня охватил подлинный, без преувеличений, ужас: вокруг чёрным-черно, фонарь не помогает, а где-то чтото рушится, горит, и если огонь проник в хореографию, я обрёк на смерть не только оставшихся девчонок с преподавательницей, но и Пашу с Михалевичем; очки сорвал, уже плевать, что глаза до слез режет, ощупываю, всматриваюсь — нет! И тут слышу родной голос, такой родной… Это Пашин львиный рык: «Пра-шу без паники! Я ещё на ваших свадьбах плясать буду!» Ну, дальше неинтересно, пошли, таким же макаром всех из студии вынесли…
Хочу обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство.
В пожарной охране, как и в армии, существует и субординация, и воинская дисциплина. Но, в отличие от других военнослужащих, во время ведения боевых действий рядовой пожарный и офицер высокого ранга внешне практически выглядят одинаково: под боевкой погоны не видны.
Для меня в этом высокий символ; перед огнём все равны. И полковник Кожухов, и подполковник Чепурин на крупном пожаре подвергаются такой же опасности, как и подчинённые им лейтенанты, сержанты н рядовые. Хотя по наставлению офицеры даже самого высокого ранга обязаны руководить тушением и спасательными операциями, логика событий неизбежно ведёт к тому, что они идут в бой рука об руку, а чаще всего — впереди рядовых.
Я обращаю внимание на это обстоятельство потому, что часто слышу удивлённое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
А когда я упрекнула Чепурина, почему он говорит о себе только забавное, он тоже ответил: «А в остальное не поверят. Тебя жалко, скажут — наврала».
Не на такую наивную напал! Не только его — я всех расспросила, каждого о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в чем грешна, — это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека…
Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:
— Как твой Васька не расстаётся с Лёшей, так и за мной по пятам ходит Ваня Уткин, связной, — как тень или ревнивая жена. И мне хорошо — тыл прикрыт, и Ваня доволен — впереди все-таки не он, а я: начальник, как известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от времени его окликаю: «Ваня, где ты?», а он, будучи в маске, что-нибудь крякает в ответ. Значит, восьмой этаж… Отправляю Суходольского тушить левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые: протушиваем часть коридора — вламываемся в комнаты, если есть кто — выводим, нет — идём дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в «Несмеяну», после чего — на десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши: пожарный надзор дважды штрафовал Новика за «подпольное» хранение декораций в отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до репетиционного зала, и — нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно; врываюсь — помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую мебель не спотыкаюсь — все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым, шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно — никого… И тут второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу: «Ваня, где ты?» — молчание. Хуже нет — потерять в задымлении напарника, а вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарём, и тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал: «Мама!», то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал её тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не может удержаться, а мне — это проклятое зеркало и в нем чёрное лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение!
Но это так, — продолжал Чопурин, — для смеху. А вот но-настоящему, без капли юмора, я перепугался метров через десять… или, точнее, минуты через три… Говорухина Пашу ты себе представляешь — не человек, а бульдозер! Закрытые двери плечом выдавливал, как картонные. Так через десять метров по коридору как раз и находилась хореографическая студия, голубая мечта девчонок, моя Надя там занимается. Говорухин сначала легонько постучал — мы всегда так делали, зачем зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не открывает. Тогда Паша прикоснулся к двери своим плечиком, слегка, чтобы только замок отлетел, прогрохотал: «Пра-шу без паники!», и мы — Паша, я, Ваня и ещё один боец — проскочили в хорошо запрессованное дымом помещение, да ещё с собой хорошую дозу из коридора занесли. Хореография по площади примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль стен станки, или как их там называют, для тренировок, пианино… И все это имущестко в густом дыму, а у открытого окна сбились и кучу пять или шесть девчонок и тренировочных трико и преподавательница, и все, как по команде, бросаются к нам. У меня в мозгу заработало счётно-решающее устройство и в долю секунды выдало такую программу: а) будущих Улановых и Плисецких нужно немедленно выводить; б) в таком задымлении без противогазов до холла не дойти; в) поэтому двое, Говорухин и боец, отдадут двум девочкам свои КИПы и останутся здесь, а мы с Ваней будем выводить девочек в холл, забирать КИПы и возвращаться, вплоть до окончания операции. Сказано — сделано. Паша и боец… вспомнил, Михалевич из третьей ВПЧ, включили двух девочек в КИПы, а девочки хрупкие, лет по тринадцать, согнулись под тяжестью, но мы с Ваней их подхватили на руки и быстренько вынесли в холл, где было в основном протушено и почти что терпимо. Здесь мы передали девочек одному бойцу, чтоб вниз свёл, в медпункт, взяли КИПы и стали возвращаться обратно, в хореографию… И вот тут-то я по-настоящему и без всякого юмора перепугался… нет, не то слово: струсил! Откуда-то в коридор дыму поднавалило, толкаемся в одни двери, другие, третьи — нет хореографии, как сквозь этажи провалилась! Хоть кричи, хоть вой — нет её, и все тут. Вот когда меня охватил подлинный, без преувеличений, ужас: вокруг чёрным-черно, фонарь не помогает, а где-то чтото рушится, горит, и если огонь проник в хореографию, я обрёк на смерть не только оставшихся девчонок с преподавательницей, но и Пашу с Михалевичем; очки сорвал, уже плевать, что глаза до слез режет, ощупываю, всматриваюсь — нет! И тут слышу родной голос, такой родной… Это Пашин львиный рык: «Пра-шу без паники! Я ещё на ваших свадьбах плясать буду!» Ну, дальше неинтересно, пошли, таким же макаром всех из студии вынесли…
Хочу обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство.
В пожарной охране, как и в армии, существует и субординация, и воинская дисциплина. Но, в отличие от других военнослужащих, во время ведения боевых действий рядовой пожарный и офицер высокого ранга внешне практически выглядят одинаково: под боевкой погоны не видны.
Для меня в этом высокий символ; перед огнём все равны. И полковник Кожухов, и подполковник Чепурин на крупном пожаре подвергаются такой же опасности, как и подчинённые им лейтенанты, сержанты н рядовые. Хотя по наставлению офицеры даже самого высокого ранга обязаны руководить тушением и спасательными операциями, логика событий неизбежно ведёт к тому, что они идут в бой рука об руку, а чаще всего — впереди рядовых.
Я обращаю внимание на это обстоятельство потому, что часто слышу удивлённое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82