29 апреля 1976 года Белаша Виктора Федоровича посмертно оправдали «за отсутствием состава преступления».
Полон драматизма и рассказ Галины Андреевны:
- Летом 1919 года расстреляли моего отца (это когда Махно объявили «вне закона». - С. С.) , мать просила его скрыться, но он сказал, что не может отвечать за дочь, которая без его согласия сошлась Бог знает-с кем. Расстреляли его после митинга вместе со священником и учителем, который преподавал махновцам атеизм, - всего их было семь человек. Мать моя умерла от голода на Украине в 1933 году.
А вот судьба и старшего брата Галины Андреевны (цитирую ее письмо ко мне от 22 декабря 1968 года): «Приблизительно в 1935 году брат Николай, высланный из Киева в село Песчаный Брод, писал мне, что приехал он туда с семьей - женой Юзефой (Юзей) и тремя детьми - двумя мальчиками, Сережей и Женей, и девочкой Галей. Поселились они там в нашей хате. Жить было невероятно тяжело. Все они были очень ослаблены и истощены. Не в силах были даже засадить и обработать огород. Дети буквально умирали с голоду. Посовещались с женой, брат решил «разойтись» с ней до лучших времен. Юзя с Галей должны были вернуться в Киев и там как-нибудь устраиваться. Мальчиков решили оставить на вокзале в Кировограде в надежде, что их подберет милиция и устроит в детдом. Отец усадил их на скамейку на вокзале и ходил вокруг и наблюдал за ними до тех пор, пока их наконец подобрала-таки милиция».
Галина Андреевна передала мне два письма к ней племянника Жени, оба от 1959 года. Сергей, сообщает он, перед войной куда-то исчез - «он был связан с преступным миром». С началом войны, пишет далее Женя, «наш детдом в количестве 600 человек пешком начали эвакуировать в тыл. В Днепропетровске мы сели в поезд и доехали до Сталинграда. Оттуда Волгой в Саратов. На место прибыло нас 150 человек, остальные погибли от бомбежек и обстрелов с воздуха и от болезней. Потом наш детдом превратили в ремесленное училище, через год мы были уже рабочими… Отец (брат Галины Андреевны - Николай. - С. С.) замерз на пути между Песчаным бродом и Помошной (железнодорожная станция за девять километров. - С. С), и никто из родственников даже не хотел его похоронить, никто не знает и где похоронили. Это было в 1937 г… Мать искала нас, но ей сообщили, что нас нет в живых, и когда я пришел к ней, она узнала меня и упала в обморок… Сейчас я - Кузьменко Николай Иванович, так меня перекрестили в детдоме» (однако оба письма к тетке он подписал «Женя»). Ну, добавить к этому простому рассказу тоже нечего…
Еще Галина Андреевна сообщила про одно обстоятельство, меня поразившее: в 30-х годах Аршинов-Марин перебрался в Москву, причем даже, кажется, с семьей. Что случилось в советской столице со всеми ними, нетрудно предположить, но ни малейших сведений на этот счет у нас нет, как и о том, что же толкнуло его на такой безумный шаг.
Нестор Махно прожил во Франции болеее десяти лет, но так и не прижился. Политической деятельностью почти не занимался. Посещал небольшой кружок анархистов, таких же одиноких и нищих, как и он сам. Чего-то пописывал в самодельном анархистском журнальчике «Дело труда», выходившем в Париже на русском языке ничтожным тиражом.
Вот, однако, единственный интересный эпизод из журнальных занятий Махно. Летом 1928 года в Москве и Одессе одновременно появились в газетах «воспоминания» некоего Леглера, бывшего помощника свирепого Белы Куна в годы гражданской войны. Публикация имела главной целью дать очередной «разоблачительный» материал о Махно, а попутно - возвеличить тогдашнего коминтерновского деятеля, который, согласно тем же «воспоминаниям», и был вершителем победы над Врангелем. Махно как-то узнал об этой публикации и напечатал протестующее письмо в том самом «Деле труда» (№ 37 - 38).
Заметка написана, видимо, им самим - тяжело, неумело, цитировать ее скучно. Характерен, однако, перечень тех, кого Махно, помимо Леглера, обвинял в клевете на себя: «деникинско-врангелевского, а теперь большевистского генерала Слащева и французского писателя-коммуниста Барбюса», а также, по его выражению, «хорошо пристроившихся к большевистской власти писателей: Вересаева, А. Толстого и Б. Пильняка». Да, «воспоминания» Леглера - пропагандистская липа, тут Нестор был прав, но в сочинениях Слащева и трех поименованных писателей Махно изображен, конечно, в отрицательном свете, и осудить их как заведомых клеветников все же никак нельзя.
Так вот доживал недавно знаменитый батько свои дни в многоликом и шумном Париже - одинокий, заброшенный, никому уже не нужный, почти забытый.
В журнале «Огонек» за 1928 год была помещена небольшая статейка о Махно, написанная только что вернувшимся из Парижа Львом Никулиным (этот литератор исполнял за границей весьма многообразные поручения). Описывает его внешность он так: низкорослый, угловатый, сильно хромает, глубокий шрам на лице, с усами, но бывших длинных волос теперь уже нет. Тут же фотография Махно с девочкой на руках (снимок, видимо, 1927 года). Грустно, очень грустно смотреть на этот неприхотливый снимок. Прелестное дитятко лет пяти прижимается к отцу, а у того вид изможденный, глаза смотрят печально и отрешенно. Он, проливший столько людской крови, кажется, чувствовал в тот миг, что жуткие вихри, развязанные многими и им тоже, скоро втянут в свой беспощадный поток нежное создание, которое сейчас прильнуло к нему.
Когда Нестор Иванович Махно скончался, его вдове минуло всего тридцать семь лет. Новой семьи она не завела, хотя многократно по разным поводам вспоминала офицера-эмигранта по фамилии Карабань, вспоминала с подробностями, которые говорят о симпатии к человеку, но ничего не уточняла, а я не спросил (западные приемы репортажа тогда еще не были у нас в ходу…). Весьма характерно, что Галина Андреевна с юности до конца жизни оставалась убежденной атеисткой, страдания и потери, ею перенесенные, не обратили души к Богу, вот уж истинно революционная закалка!
Началась война, в Париж в июне 1940-го пришли немцы. Галина Андреевна кратко пояснила, что ей приходилось скрывать свое супружество, имя Махно германская контрразведка помнила очень хорошо. Напомним, что в 1943-м немцы вывезли Елену Махно в Берлин на работы, мать поехала за дочерью, обе трудились там на каких-то фабриках, помню страшные рассказы Галины Андреевны о бомбежках города англо-американскими самолетами. Нацистская Германия терпела крах, и тут новая буря подхватила вдову и дочь Нестора Махно, занеся их в самые страшные круги земного ада. Об этом она рассказала мне подробно: убежден, что повествование ее содержит немалый исторический интерес. Излагаю запись:
«В 1945 году перед приходом наших (за полгода) мне стало ясно, что русские придут сюда. Для меня победа России всегда была желанной, но встреча с Красной Армией меня пугала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Полон драматизма и рассказ Галины Андреевны:
- Летом 1919 года расстреляли моего отца (это когда Махно объявили «вне закона». - С. С.) , мать просила его скрыться, но он сказал, что не может отвечать за дочь, которая без его согласия сошлась Бог знает-с кем. Расстреляли его после митинга вместе со священником и учителем, который преподавал махновцам атеизм, - всего их было семь человек. Мать моя умерла от голода на Украине в 1933 году.
А вот судьба и старшего брата Галины Андреевны (цитирую ее письмо ко мне от 22 декабря 1968 года): «Приблизительно в 1935 году брат Николай, высланный из Киева в село Песчаный Брод, писал мне, что приехал он туда с семьей - женой Юзефой (Юзей) и тремя детьми - двумя мальчиками, Сережей и Женей, и девочкой Галей. Поселились они там в нашей хате. Жить было невероятно тяжело. Все они были очень ослаблены и истощены. Не в силах были даже засадить и обработать огород. Дети буквально умирали с голоду. Посовещались с женой, брат решил «разойтись» с ней до лучших времен. Юзя с Галей должны были вернуться в Киев и там как-нибудь устраиваться. Мальчиков решили оставить на вокзале в Кировограде в надежде, что их подберет милиция и устроит в детдом. Отец усадил их на скамейку на вокзале и ходил вокруг и наблюдал за ними до тех пор, пока их наконец подобрала-таки милиция».
Галина Андреевна передала мне два письма к ней племянника Жени, оба от 1959 года. Сергей, сообщает он, перед войной куда-то исчез - «он был связан с преступным миром». С началом войны, пишет далее Женя, «наш детдом в количестве 600 человек пешком начали эвакуировать в тыл. В Днепропетровске мы сели в поезд и доехали до Сталинграда. Оттуда Волгой в Саратов. На место прибыло нас 150 человек, остальные погибли от бомбежек и обстрелов с воздуха и от болезней. Потом наш детдом превратили в ремесленное училище, через год мы были уже рабочими… Отец (брат Галины Андреевны - Николай. - С. С.) замерз на пути между Песчаным бродом и Помошной (железнодорожная станция за девять километров. - С. С), и никто из родственников даже не хотел его похоронить, никто не знает и где похоронили. Это было в 1937 г… Мать искала нас, но ей сообщили, что нас нет в живых, и когда я пришел к ней, она узнала меня и упала в обморок… Сейчас я - Кузьменко Николай Иванович, так меня перекрестили в детдоме» (однако оба письма к тетке он подписал «Женя»). Ну, добавить к этому простому рассказу тоже нечего…
Еще Галина Андреевна сообщила про одно обстоятельство, меня поразившее: в 30-х годах Аршинов-Марин перебрался в Москву, причем даже, кажется, с семьей. Что случилось в советской столице со всеми ними, нетрудно предположить, но ни малейших сведений на этот счет у нас нет, как и о том, что же толкнуло его на такой безумный шаг.
Нестор Махно прожил во Франции болеее десяти лет, но так и не прижился. Политической деятельностью почти не занимался. Посещал небольшой кружок анархистов, таких же одиноких и нищих, как и он сам. Чего-то пописывал в самодельном анархистском журнальчике «Дело труда», выходившем в Париже на русском языке ничтожным тиражом.
Вот, однако, единственный интересный эпизод из журнальных занятий Махно. Летом 1928 года в Москве и Одессе одновременно появились в газетах «воспоминания» некоего Леглера, бывшего помощника свирепого Белы Куна в годы гражданской войны. Публикация имела главной целью дать очередной «разоблачительный» материал о Махно, а попутно - возвеличить тогдашнего коминтерновского деятеля, который, согласно тем же «воспоминаниям», и был вершителем победы над Врангелем. Махно как-то узнал об этой публикации и напечатал протестующее письмо в том самом «Деле труда» (№ 37 - 38).
Заметка написана, видимо, им самим - тяжело, неумело, цитировать ее скучно. Характерен, однако, перечень тех, кого Махно, помимо Леглера, обвинял в клевете на себя: «деникинско-врангелевского, а теперь большевистского генерала Слащева и французского писателя-коммуниста Барбюса», а также, по его выражению, «хорошо пристроившихся к большевистской власти писателей: Вересаева, А. Толстого и Б. Пильняка». Да, «воспоминания» Леглера - пропагандистская липа, тут Нестор был прав, но в сочинениях Слащева и трех поименованных писателей Махно изображен, конечно, в отрицательном свете, и осудить их как заведомых клеветников все же никак нельзя.
Так вот доживал недавно знаменитый батько свои дни в многоликом и шумном Париже - одинокий, заброшенный, никому уже не нужный, почти забытый.
В журнале «Огонек» за 1928 год была помещена небольшая статейка о Махно, написанная только что вернувшимся из Парижа Львом Никулиным (этот литератор исполнял за границей весьма многообразные поручения). Описывает его внешность он так: низкорослый, угловатый, сильно хромает, глубокий шрам на лице, с усами, но бывших длинных волос теперь уже нет. Тут же фотография Махно с девочкой на руках (снимок, видимо, 1927 года). Грустно, очень грустно смотреть на этот неприхотливый снимок. Прелестное дитятко лет пяти прижимается к отцу, а у того вид изможденный, глаза смотрят печально и отрешенно. Он, проливший столько людской крови, кажется, чувствовал в тот миг, что жуткие вихри, развязанные многими и им тоже, скоро втянут в свой беспощадный поток нежное создание, которое сейчас прильнуло к нему.
Когда Нестор Иванович Махно скончался, его вдове минуло всего тридцать семь лет. Новой семьи она не завела, хотя многократно по разным поводам вспоминала офицера-эмигранта по фамилии Карабань, вспоминала с подробностями, которые говорят о симпатии к человеку, но ничего не уточняла, а я не спросил (западные приемы репортажа тогда еще не были у нас в ходу…). Весьма характерно, что Галина Андреевна с юности до конца жизни оставалась убежденной атеисткой, страдания и потери, ею перенесенные, не обратили души к Богу, вот уж истинно революционная закалка!
Началась война, в Париж в июне 1940-го пришли немцы. Галина Андреевна кратко пояснила, что ей приходилось скрывать свое супружество, имя Махно германская контрразведка помнила очень хорошо. Напомним, что в 1943-м немцы вывезли Елену Махно в Берлин на работы, мать поехала за дочерью, обе трудились там на каких-то фабриках, помню страшные рассказы Галины Андреевны о бомбежках города англо-американскими самолетами. Нацистская Германия терпела крах, и тут новая буря подхватила вдову и дочь Нестора Махно, занеся их в самые страшные круги земного ада. Об этом она рассказала мне подробно: убежден, что повествование ее содержит немалый исторический интерес. Излагаю запись:
«В 1945 году перед приходом наших (за полгода) мне стало ясно, что русские придут сюда. Для меня победа России всегда была желанной, но встреча с Красной Армией меня пугала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40