Таковы (в самом кратком изложении) выводы объемистого макаровского труда. Теперь, по прошествии многих десятилетий, можно с уверенностью сказать, что материал его исследований оказался добротным. В 1917–1918 годах известный немецкий океанограф Мерц провел фундаментальное исследование Босфора. В его распоряжении были не бочки с водой, а сложные приборы, которых не знали во времена Макарова. Да и не приходилось Мерцу тайком выходить в пролив на шлюпке – нет, турецкие власти всячески помогали ему. И что же? Оказалось, что все основные выводы и подсчеты, выполненные немецким ученым, полностью согласуются с соответствующими положениями Макарова, и сам Мерц с большим уважением отозвался о работе нашего соотечественника.
Фундаментальное исследование Макарова, высоко оцененное современниками и безусловно признанное потомками, сразу поставило его в ряд крупных ученых России. И как признание этого Академия наук в 1887 году присудила ему премию митрополита Макария. Этой весьма почетной наградой отмечалась раз в два года лучшая работа по физико-математическим дисциплинам. Остается добавить, что во время первой мировой войны командование русского Черноморского флота использовало открытие Макарова при разработке планов минирования Босфора.
Вот чем закончилась годичная служба Макарова на стационере «Тамань», служба, которая для многих осталась бы просто-напросто приятным времяпрепровождением...
«Vitiaz»
Сумеречный февральский день навис над Петербургом. Высокое небо серо, тускло. Даже золотой шпиль Адмиралтейства кажется на таком фоне серым и тусклым. Но само здание всегда великолепно: при любой погоде классическое творение Захарова сохраняет величие и строгость – качества, символизирующие новую русскую столицу. Часы на башне Адмиралтейства едва пробили три, а в окнах длинного фасада уже загорелись огоньки: зимний день короток. За одним из таких окон у обшарпанного стола сидит писарь в матросской форме. На столе стеклянная керосиновая лампа, чернильница, листы бумаги. Писарь пожилой, с прокуренными усами, даже за столом не теряет он выправки и четкости движений: шутка ли, тридцать пять лет службы, при государе императоре Николае Павловиче начинал. А тогда было строго, ох строго...
Лампа горит ровно, не коптит. Размеренно скрипит перо по плотной бумаге. И ложатся на бумагу ровные, четкие строки – столь же ровные и четкие, как строй гвардейского экипажа на высочайшем смотру. Нигде нет таких писарей, как в военном ведомстве! Ни один департамент, будь то хоть департамент полиции, не может похвалиться таким образцовым исполнением документов. Старый писарь знает это и втайне гордится своей принадлежностью к писарской аристократии. Вот и сегодня он исполняет бумагу важную: снимает копию для самого управляющего Морским министерством адмирала Шестакова. Вверху листа писарь каллиграфически вывел дату: «9 февраля 1886 года». А затем начал с красной строки: «Согласно выраженному вашим превосходительством желанию имею честь представить краткое изложение того, что вы изволили снисходительно выслушать от меня на словах». Абзац кончился, далее следовал подзаголовок. Писарь вывел: «Непотопляемость». И подчеркнул это слово жирной линией, прямой, как натянутый якорный канат. А далее опять с красной строки: «В 1869 году я служил мичманом на броненосной лодке „Русалка“, которая при переходе шхерами ударилась о камень и...»
Ровно горит лампа, ровно скрипит перо. Писарь подчеркивает подзаголовок: «Пластырь». И с красной строки: «Первый пластырь был сделан тогда же по моему указанию и служит по настоящее время образцом, по которому выделываются пластыри». Следуют подзаголовки далее: «Крылатая мина», «Магистральная труба», «Автоматический регулятор углубления»... Один за другим исписанные листы ложатся в сторону – два, четыре, семь... Писарь прибавляет огонь в лампе: за окном совсем уже стемнело. И снова выстраиваются на новом листе ровные строчки. Опять подзаголовки: «Опреснители для паровых катеров», «Жидкое топливо на крейсерах в помощь углю», «Тройное расширение пара на корвете „Витязь“... И вот наконец исписан последний лист, шестнадцатый по нумерации. Внизу писарь выводит подпись, стоящую на подлиннике, с коего снималась копия для адмирала: „С. Макаров“. Для старого писаря жизни вне флота нет. Да и не было. Вот почему он знает всех и вся. Макаров? А, это тот самый герой последней войны. А теперь он где же служит, дай бог памяти?.. Как же, как же: недавно назначен командиром нового корвета „Витязь“. Старый писарь поднялся и, тяжело ступая ревматическими ногами, понес документ в канцелярию адмирала.
* * *
...По возвращении из Константинополя Макаров никак не мог обрести дела себе по нраву. В феврале 1883 года он был назначен флаг-капитаном Практической эскадры на Балтике. Его не удовлетворяли ни должность, ни род службы. Быть помощником командующего, ни за что не отвечая и ничем не руководя, – на такое занятие всегда найдется достаточно любителей, но энергичному и самостоятельному Макарову подобное амплуа было органически чуждо. Да и служба тоже... На Практической эскадре обучали гардемаринов и новобранцев – разве это достойное занятие для боевого офицера, для Макарова, который получил боевого Георгия и которому сам царь, вручил золотую саблю?! Но что поделаешь: служба... Долг. И вот две навигации подряд Макаров толчется со своими кораблями в Финском заливе, занимаясь необходимым, но однообразным и неинтересным делом. Увы, даже в такой романтической профессии, как профессия военного моряка, бывает рутинная повседневность. Это неизбежно, такова жизнь, и плох тот моряк, который боится или избегает черновой работы.
Надо сказать, что в 80-е годы русский военно-морской флот вообще находился в сложном положении. Боевых кораблей было мало, строительство новых шло в незначительных масштабах. Техническое перевооружение на флоте развивалось такими темпами, что нередки бывали случаи, когда корабли, создатели коих намеревались потрясти мир, устаревали еще на стапелях. Бурное строительство военного флота развернулось в России позже, в 90-х годах и особенно в начале нынешнего века. Так что поле деятельности Макарова было в ту пору сужено не по чьей-то злой воле, а в силу вполне обусловленных исторических причин. Но одно дело – рассуждать обо всем этом постфактум и совсем другое оказаться, так сказать, объектом «исторически обусловленной ограниченности».
Для судеб всякого отдельного человека подобные периоды «штилей» в жизни особенно опасны. Справедливо говорят: на миру и смерть красна. Действительно, когда вокруг царит общий подъем, энергичное поступательное движение, когда делаются большие дела, в этих благоприятных условиях даже иной слабый человек, увлекаемый общим течением событий, вдруг оказывается способным на нечто необычное и яркое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87