Сейчас мы как раз присутствуем при этом влюбленном чириканье между Кларой и Клеманом.
Ни один из них пока еще не знает, о чем он, в сущности, говорит, но мама-то прекрасно понимает, что все, что выпархивает из уст Клемана – обращается ли он к Шестьсу, к Жереми, к Терезе, к Превосходному Джулиусу, к малышам или ко мне, – на самом деле относится к Кларе: разноцветные воздушные змеи, маленькие любовные послания, которые Клара схватывает на лету и бровью не ведет.
… которые Клара схватывает на лету…
Мама это знает, одобряет и ничего не говорит.
Мама, которая по-прежнему не притрагивается к еде.
Я ловлю взгляд Терезы.
Она отводит глаза.
Пастор, Пастор, что ты сделал с мамой?
8
Эй! Там! Ты меня слушаешь, нет? Ну соберись хоть немножко, господи ты боже мой! Перестань урчать в животе своей мамочки. Я же представляю тебе наше племя, будущих родственников, в конце концов! Чтобы ты знал, с кем придется иметь дело, когда ты наконец снизойдешь к нам. Чтобы ты потом не жаловался, что я тебя не предупреждал. Хватит одной Верден, которая дуется с утра до вечера, как будто ей подсунули не тех. У меня всего каких-нибудь восемь месяцев и осталось, чтобы успеть всех их описать, каждого… Или ты думаешь, что тридцати двух недель достаточно, чтобы обрисовать такие «разноплановые» (как любят выражаться на всяких конференциях) личности? И не мечтай! Я здесь маюсь уж побольше твоего и то не уверен, что хотя бы одного из них разглядел со всех сторон. Возьмем, к примеру, твоего дядю Жереми… или Малыша с его розовыми очками… или обоих сразу…
ЖЕРЕМИ И МАЛЫШ
Как-то вечером, перед ужином, твой дядя Жереми является в нашу комнату. Стучит (обычно он этого не делает). Ждет, пока его пригласят войти (что вообще ему не свойственно). Входит и ничего не говорит (это уж совсем что-то новенькое).
Тогда я спрашиваю:
– Да, Жереми?
А он:
– Бенжамен…
Я лежал, растянувшись на нашей койке, паря косточки над языком Джулиуса, который, устроившись у меня в ногах, спокойно созерцал твою маму: она сидела за рабочим столом, и золото ее волос переливалось в свете настольной лампы. Мысленно я уже перекатывал ее черты на твою кассету (кем бы ты ни родился, мальчиком или девочкой, очень надеюсь, что, собирая мозаику своего портрета, ты будешь слизывать с оригинала твоей мамы и оставишь без внимания мою палитру – я уже достаточно на себя насмотрелся, уволь).
– Что тебе, Жереми?
И тут я заподозрил подвох.
Как бы неподвижно он ни стоял (сослагательное наклонение; не беспокойся, я тебя научу, увидишь, как приятны для слуха эти плавные сочетания…) итак, как бы неподвижно он ни стоял, внутри у Жереми все кипело. В который раз этот господин попался на собственный крючок. Я прекрасно знал это его выражение. Обычно оно предваряло какую-нибудь несусветную чушь.
– Бен, тут такое дело…
Именно, то самое.
– Не знаю, как и сказать тебе.
Жюли отложила ручку и встала из-за стола. Она посмотрела на Джулиуса и указала ему на дверь:
– Мужской разговор, это не для собак, Джулиус. Нужно соблюдать строгую конфиденциальность.
И они оставили нас совсем одних.
– Итак?
– Хочу задать тебе один вопрос.
– То есть ты полагаешь, что я смогу дать тебе ответ. Настоящий педагог должен этим гордиться.
– Перестань издеваться, Бен, мне и так трудно.
– Всем когда-то бывает трудно, Жереми.
(Обожаю подобные сентенции: никакой полезной информации, зато согревают душу тому, кто их высказывает. Я поделюсь с тобой парочкой, когда ты придешь ко мне со своими проблемами. Сам убедишься, как мне сразу полегчает.)
Жереми как нельзя более внимательно разглядывал свои штиблеты.
– Бен, расскажи, как это делают.
– Как делают что?
– Не дури, ты отлично знаешь, о чем я.
Пальцы в ботинках заерзали, как будто ему туда насыпали раскаленных углей, уши пылали.
Пожалуй, нужно было окунуться в воду с головой, чтобы потушить этот пожар, он и нырнул:
– Детей, Бен. Скажи мне, как делают детей.
Удивление рождает молчание. Мгновение немого оцепенения – как вспышка взрыва, и пеплом и гарью, виясь и кружа, медленно оседает неверие… Но нет, Жереми, жавшийся передо мной от смущения, и не думал меня разыгрывать. Немая сцена отупения. Как такое возможно? Как подросток в конце этого века, увязшего в порнографии, в этой высокоразвитой в плане сексуальности стране, в этой столице, известной всему миру как город неги и сладострастия, в этом квартале, развращенном до крайности, и, наконец, в этой семье, где новорожденные выскакивают, как метеоры, только успевай считать, как, спрашиваю я, могло случиться, что этот подросток – мой собственный брат! – не знал элементарных вещей: процесса воспроизводства и деторождения? И это Жереми! Жереми, который в двенадцать лет мастерил бомбы! Жереми, который в прошлом году замышлял коллективное убийство всех моих сослуживцев! Жереми, который ходит в школу, где в любой перебранке начинают показывать по поводу и без повода! Жереми, который на раздражение Терезы, спокойно осведомляется, случаем, не критический ли у нее день! Жереми, который сам присутствовал при появлении улыбающейся физиономии Это-Ангела у Клары между колен! И в третий раз молчание: глубина моего потрясения сравнится разве что с морскими безднами. Я пренебрег своими обязанностями наставника, этим все и объясняется. Я позволил времени говорить вместо меня, я, как и все, думал, что детской наивности больше нет, что теперь дети с самого рождения в курсе всего, я положился на вескость слов и шокирующее откровение фотографий, я не дал места невинности, позор на мою голову! Что ж, за дело! За дело сию же минуту, чтоб мне провалиться!
– Хорошо, Жереми. Присаживайся.
Он садится.
– Жереми…
Здесь меня берет самая подлая немота: замешательство педагога.
Я осмотрительно начал издалека. С начала. Я стал говорить ему о сперматозоидах и ооцитах, о гаметах и зиготах, о ДНК и Леоне Блюме («он был первый, Жереми, кто представил нам процесс зачатия не как случайность, а как действие сознательное и добровольное»), об овуляции, о спавшемся состоянии, пещеристом теле, влагалище, фаллопиевых трубах и яичниках… Честное слово, я уже начинал любоваться собой, когда Жереми вскочил как ошпаренный.
– Ты что, издеваешься?
В глазах у него стояли слезы ярости.
– Мне не нужен урок сексуального воспитания, черт бы тебя побрал, я тебя спрашиваю, как делают детей!
Дверь распахнулась, и на пороге появился Малыш:
– Ужинать! Маттиас пришел.
И видя, что оба мы, как на льдине в открытом море, в совершенно безвыходном положении, не растерялся:
– Детей? Да я знаю, как это делается! Проще простого!
Он схватил листок бумаги, ручку Жюли, раз, два – и результат у Жереми перед глазами:
– Смотри, вот как!
Через полсекунды они уже ссыпались вниз по лестнице с воплями и хохотом, как бесенята на переменке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113