— Извините, — сказала Барбара и надолго замолчала. — Вы же понимаете, Фей может поправиться.
— Да. Она может поправиться.
Воцарилось очень долгое молчание, пальцы Барбары теребили обивку кресла.
— Она так много для вас значит, Майлс?
— Дело вовсе не в этом. Мои чувства объясняются тем, что жизнь обманула Фей самым жестоким образом. Все это необходимо как-то исправить! Справедливость должна быть восстановлена! Это…
Он взял с кровати черный берет Фей и поспешно положил его обратно.
— Как бы то ни было, — прибавил он, — что толку говорить об этом?
— За короткое время вашего знакомства с ней, — спросила Барбара после очередной безуспешной попытки посидеть молча, — стала ли для вас Фей таким же реальным человеком, как Агнес Сорель или Памела Гойт?
— Простите? О чем вы?
— В ресторане Белтринга, — ответила Барбара, не глядя на него, — вы сказали, что историк оживляет своим воображением давно умерших мужчин и женщин, думая о них как о реальных людях. Когда вы впервые услышали о Фей Ситон, она была для вас — как вы выразились — не более реальна, чем Агнес Сорель или Памела Гойт. — В своей несколько непоследовательной манере вести разговор, по-прежнему теребя обивку кресла, Барбара добавила: — Разумеется, я слышала об Агнес Сорель. Но мне ничего не известно о Памеле Гойт. Я… я хотела прочитать о ней в энциклопедии, но там ее имя не упомянуто.
— Памела Гойт была красавицей, жила в эпоху Регентства, и ей приписывали разные злодеяния. Она к тому же кружила головы мужчинам. Я много читал о ней в свое время. Кстати, как переводится с латыни слово «panes», если это не множественное число существительного «хлеб»? Из контекста ясно, что речь идет не о хлебе.
Теперь пришла очередь Барбары взглянуть на него с удивлением.
— К сожалению, я не настолько хорошо знаю латынь, чтобы ответить на ваш вопрос. Почему вы спросили?
— Ну, мне приснился сон.
— Сон?
— Да. — Майлс рассуждал на эту тему с тупой настойчивостью человека, находящегося в смятении и стремящегося занять свой ум какими-нибудь пустяками. — Это был отрывок из средневековой латыни, знаете, со специфическими окончаниями глаголов и "и" вместо "v". — Он покачал головой. — Там шла речь о чем-то и о «panes», но я помню только приписку в конце о том, что было бы безумием что-то отрицать.
— Я по-прежнему ничего не понимаю.
(Почему не проходит эта проклятая ноющая боль в груди?)
— Ну, еще мне приснилось, что я пришел в библиотеку за латинским словарем. Там на пыльных грудах книг сидели Памела Гойт и Фей Ситон, которые начали уверять меня, что у моего дяди нет латинского словаря. — Майлс засмеялся. — Забавно, что я сейчас вспомнил об этом. Не знаю, какой вывод сделал бы доктор Фрейд из моего сна.
— А я знаю, — сказала Барбара.
— Думаю, он углядел бы в нем что-нибудь зловещее. Что бы ни снилось, по Фрейду, это всегда предвещает что-то ужасное.
— Нет, — медленно произнесла Барбара. — Ничего подобного.
Некоторое время она нерешительно, смущенно, беспомощно смотрела на Майлса, и в ее глазах с блестящими белками светилась симпатия. Потом Барбара вскочила со своего места. Оба окна были открыты, моросил дождь, и комнату наполнял свежий, влажный воздух. Майлс отметил, что в витрине напротив уже не горит свет и ужасные зубы наконец прекратили свои жуткие движения. Барбара повернулась к окну.
— Бедняжка! — сказала Барбара, и Майлс знал, что она имеет в виду не покойную Памелу Гойт. — Бедная, глупая, романтичная!…
— Почему вы называете Фей глупой и романтичной?
— Она знала, что анонимные письма и все распускаемые о ней слухи были делом рук Гарри Брука. Но ничего никому не сказала. По-моему, — Барбара медленно покачала головой, — она по-прежнему любила его.
— После всего, что он сделал?
— Конечно.
— Я в это не верю!
— Так могло быть. Все мы… все мы способны на невероятные глупости. — Барбара поежилась. — Возможно, были и другие причины, заставлявшие ее хранить молчание даже после того, как она узнала о смерти Гарри. Я не знаю. Весь вопрос в том…
— Весь вопрос в том, — сказал Майлс, — почему Хедли держит нас здесь? И как обстоят дела? — Он задумался. — Эта больница — как она там называется, — в которую ее увезли, находится далеко отсюда?
— Довольно далеко. Вы хотите поехать туда?
— Ну, Хедли не может держать нас здесь до бесконечности без веской причины. Мы должны разузнать что-нибудь.
Кое-что они все-таки разузнали. Профессор Жорж Антуан Риго — характерный звук его шагов они услышали задолго до того, как он явился перед ними, — медленно поднялся по лестнице, прошел по коридору и вошел через открытую дверь в комнату.
Профессор Риго сейчас выглядел старше и куда взволнованнее, чем тогда, когда излагал свою теорию о вампирах. Дождя уже практически не было, и его одежда почти не промокла. Мягкая темная шляпа затеняла его лицо. Щеточка усов шевелилась в такт движениям губ. Он тяжело опирался на желтую шпагу-трость, придававшую этой невзрачной комнате зловещий вид.
— Мисс Морелл, — начал он. Его голос звучал хрипло. — Мистер Хэммонд. Я должен вам кое-что сообщить.
Он прошелся по комнате.
— Друзья мои, вы, без сомнения, читали замечательные романы Дюма-отца о мушкетерах. Вы должны помнить, как мушкетеры приехали в Англию. Вы должны помнить, что д'Артаньян знал только два английских слова: «вперед» и «черт побери». — Он взмахнул рукой. — Если бы и мои познания в английском языке ограничивались этими безобидными и простыми словами!
Майлс вскочил с края кровати:
— Бог с ним, с д'Артаньяном, профессор Риго. Как вы очутились здесь?
— Мы с доктором Феллом, — сказал Риго, — вернулись в Лондон из Нью-Фореста на машине. Мы позвонили его другу, суперинтенденту полиции. Доктор Фелл отправился в больницу, а я поехал сюда.
— Вы только что вернулись из Нью-Фореста? Как там Марион?
— Ее самочувствие, — ответил профессор Риго, — отличное. Она садится, и ест, и трещит — как вы это называете — без умолку.
— В таком случае… — Барбара, прежде чем продолжать, сглотнула вставший у нее в горле ком. — Вам известно, что ее испугало?
— Да, мадемуазель. Мы узнали, что ее испугало.
И лицо профессора начало медленно бледнеть: теперь оно стало гораздо бледнее, чем во время его рассуждений о вампирах.
— Друг мой, — обратился он к Майлсу, словно догадавшись о направлении его мыслей. — Я изложил вам свою теорию о сверхъестественных силах. Оказалось, что в данном случае я был сознательно введен в заблуждение. Но я не собираюсь из-за этого посыпать голову пеплом. Нет! Должен сказать, что, если в данном случае все было подстроено, это не опровергает существования сверхъестественных сил, точно так же как фальшивый банкнот не опровергает наличия Английского банка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61