Он лежал лицом вниз, в спине торчала рукоятка кинжала. Парень умер прямо на глазах у поденщика… которого, впрочем, больше испугало другое. В подвале еще кто-то был.
Я оглянулся с переднего сиденья, пытаясь разгадать необычное, почти безумное выражение лица Г.М. при свете мелькающих мимо фонарей на мосту.
— Да нет, — иронически усмехнулся он. — Знаю, о чем ты подумал. Только следы ног. Снова одни следы ног, но на этот раз дело обстоит еще хуже. Поденщик не видел лица другого человека — тот раскочегаривал печную топку.
Вот и все, что я хотел сказать. Бэнкс говорит — печь большая, располагается в центре подвала. Работник заглядывал в окно с другой стороны, поэтому не заметил, кто стоял возле топки. Вдобавок в подвале горела всего одна свеча. Однако сквозь трещину в оконном стекле бедняга услышал, как кто-то открыл печную заслонку, поддел совком уголь, бросил… И вот тут-то он удрал. И видимо, при этом закричал, потому что тот, у топки, начал поворачиваться…
А теперь заткнитесь. И не задавайте вопросов. По свидетельству сержанта Бэнкса, когда они с констеблем и тем самым поденщиком разбили окно и влезли в подвал, одна нога Джозефа еще торчала из топки. Чтобы вытащить тело из бушующего пламени, пришлось вылить несколько ведер воды. Бэнкс клянется, что пария сунули в печку живым, облив всего керосином…
Мы нырнули в Ламбет, и фонари над темной водой потускнели, а на улицах за Кенсингтон-роуд стало еще темнее. Может быть, днем или утром это милый, уютный и даже веселый район — я не знаю. В тот момент он состоял из слишком широких, тянувшихся на целые мили черных туннелей, освещенных слишком редкими газовыми фонарями, из выстроившихся рядами приземистых двухэтажных домов со стеклянными поверху дверями в шахматную красно-белую клетку. Унылую картину изредка оживляли освещенные кинотеатры, пивные, многочисленные магазинчики на пустых площадях, мимо которых устало скрежетали трамваи, катили велосипедисты.
До сих пор велосипедный звонок вызывает во мне воспоминания о маленьком доме, ничем не отличавшемся от соседних, с внушительным фронтоном и дверью с шахматным красно-белым остеклением сверху. Дом стоял в глубине участка, к которому уже подъехала наша машина. Его освещал размытый туманом свет уличного фонаря. Рядом собралась внушительная толпа. Люди молчали, переминались с ноги на ногу, задумчиво глядя на мостовую, как бы философски размышляя о жизни и смерти. Подъезжавшие сзади велосипедисты настойчиво сигналили, но в целом широкая темная дорога была пуста. В толпе там и сям пробирались полицейские, равнодушно покрикивая: «Ну-ка, ну-ка!» Толпа слегка шевелилась и оставалась на месте.
Завидев нашу машину, полиция расчистила путь. Кто-то шепнул: «А это что еще за старый черт?» Патрульный в торжественном молчании распахнул железные ворота, мы пошли по кирпичной дорожке, слыша шепот у себя за спиной. Высокий нервный молодой человек с разрумянившимися щеками, явно не привыкший к штатской одежде, открыл парадную дверь, козырнув Мастерсу.
— Хорошо, Бэнкс, — коротко бросил инспектор. — Появилось что-нибудь новенькое после твоего звонка?
— Старушка вернулась, сэр, — доложил сержант и с сомнением вытер лоб. — Миссис Суини. Возникли кое-какие проблемы. Я ее посадил в гостиной. Труп еще в подвале, сэр, нам пришлось только вытащить его из печки. Нож по-прежнему в спине, хотя все кругом вверх ногами. Нож тот же самый… из Плейг-Корта.
Он повел нас в мрачную прихожую, где сильно пахло вчерашней жареной бараниной. К этому запаху примешивался и какой-то другой, которого я не сумел опознать. На стене, у лестницы, удушливо дымил газовый рожок, пол был покрыт облупленным линолеумом, обои в цветочек отсырели. Я заметил несколько закрытых дверей за занавесями из бусин. Мастерс потребовал привести поденщика, который обнаружил труп, и саркастически усмехнулся, услышав, что того отпустили домой.
— Он руки очень сильно обжег, сэр, — довольно взволнованно объяснил Бэнкс. — Действовал как настоящий мужчина. Я сам получил пару ожогов. Поденщик абсолютно чист, все говорят, его здесь каждый знает. Всю жизнь живет тут, за углом.
— Ладно, — буркнул Мастерс. — Нашли что-нибудь новое?
— Не успели, сэр. Если желаете взглянуть на труп… Инспектор оглянулся на Г.М., который мрачно осматривал прихожую.
— Я? Ох нет. Сами взгляните, Мастерс. У меня есть другие дела. Пойду поговорю с людьми на тротуаре. Почему полиция вечно старается разогнать толпу? Все на месте, к вашим услугам, не надо ходить по округе, а вы этим не пользуетесь. Потом во дворе осмотрюсь. Пока.
Он с отсутствующим видом принюхался и засеменил прочь. Через минуту мы услышали: «Как дела, ребята?» — что явно изумило собравшихся.
Бэнкс сначала повел нас в маленькую столовую, где все казалось унылым, застывшим, как остекленевший взгляд чучела трески, висящего в рамочке над камином. На столе, накрытом запятнанной скатертью, стоял графин с портвейном, но вино наливали лишь в один стакан. Напротив — видимо, там, где сидел Джозеф, — стояла пятифунтовая коробка шоколадных конфет, верхний ряд был уничтожен. Ощущение злодейства усилилось — Джозеф торопливо ел принесенный кем-то шоколад, а неизвестный, сидя напротив, смотрел па пего, потягивая портвейн… Мастерс потянул носом.
— Ты здесь видел свет, Бэнкс? — уточнил он. — Хорошо. Чем это пахнет?
— Хлороформом, сэр. Мы нашли губку на лестнице. — Сержант вновь нервно вытер лоб тыльной стороной руки. — Убийца, кто бы он ни был, зажал жертве рот и нос губкой, стащил вниз по лестнице и убил без труда. Тут нигде крови нет. По-моему, было задумано так, чтобы мы вообще не нашли тело, сэр. По-моему, убийца, кто бы он ни был, хотел, чтобы парень просто исчез, — собирался сунуть труп в топку и скрыться. Его Джон Уоткинс случайно спугнул.
— Возможно. Пойдем теперь вниз.
Мы не стали задерживаться в подвале. Я только заглянул и вышел. Подвал был залит водой, которой тушили огонь, в топке еще сердито мигали раскаленные докрасна угли, с пола поднимался едкий дым. На ящике горела единственная свеча. Рядом лежало нечто, на первый взгляд сгнившее, почерневшее, развалившееся на куски, по нему бегали мерцающие искорки. Можно было разглядеть только йоги в обгоревших башмаках, и хорошо была видна рукоятка кинжала в спине. На открытой печной дверце еще висел лоскут одежды Джозефа в яркую, веселую клетку. Не только зловонный запах горелого мяса, но и сама картина вызвала у меня тошноту, и я выскочил обратно на пропахший бараньим жиром, но сравнительно чистый воздух в прихожей.
Когда я выбежал, одна из дверей быстро захлопнулась, будто в нее кто-то подглядывал — последний, завершающий штрих в этой картине. Бэнкс сказал, что в гостиной сидит миссис Суини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Я оглянулся с переднего сиденья, пытаясь разгадать необычное, почти безумное выражение лица Г.М. при свете мелькающих мимо фонарей на мосту.
— Да нет, — иронически усмехнулся он. — Знаю, о чем ты подумал. Только следы ног. Снова одни следы ног, но на этот раз дело обстоит еще хуже. Поденщик не видел лица другого человека — тот раскочегаривал печную топку.
Вот и все, что я хотел сказать. Бэнкс говорит — печь большая, располагается в центре подвала. Работник заглядывал в окно с другой стороны, поэтому не заметил, кто стоял возле топки. Вдобавок в подвале горела всего одна свеча. Однако сквозь трещину в оконном стекле бедняга услышал, как кто-то открыл печную заслонку, поддел совком уголь, бросил… И вот тут-то он удрал. И видимо, при этом закричал, потому что тот, у топки, начал поворачиваться…
А теперь заткнитесь. И не задавайте вопросов. По свидетельству сержанта Бэнкса, когда они с констеблем и тем самым поденщиком разбили окно и влезли в подвал, одна нога Джозефа еще торчала из топки. Чтобы вытащить тело из бушующего пламени, пришлось вылить несколько ведер воды. Бэнкс клянется, что пария сунули в печку живым, облив всего керосином…
Мы нырнули в Ламбет, и фонари над темной водой потускнели, а на улицах за Кенсингтон-роуд стало еще темнее. Может быть, днем или утром это милый, уютный и даже веселый район — я не знаю. В тот момент он состоял из слишком широких, тянувшихся на целые мили черных туннелей, освещенных слишком редкими газовыми фонарями, из выстроившихся рядами приземистых двухэтажных домов со стеклянными поверху дверями в шахматную красно-белую клетку. Унылую картину изредка оживляли освещенные кинотеатры, пивные, многочисленные магазинчики на пустых площадях, мимо которых устало скрежетали трамваи, катили велосипедисты.
До сих пор велосипедный звонок вызывает во мне воспоминания о маленьком доме, ничем не отличавшемся от соседних, с внушительным фронтоном и дверью с шахматным красно-белым остеклением сверху. Дом стоял в глубине участка, к которому уже подъехала наша машина. Его освещал размытый туманом свет уличного фонаря. Рядом собралась внушительная толпа. Люди молчали, переминались с ноги на ногу, задумчиво глядя на мостовую, как бы философски размышляя о жизни и смерти. Подъезжавшие сзади велосипедисты настойчиво сигналили, но в целом широкая темная дорога была пуста. В толпе там и сям пробирались полицейские, равнодушно покрикивая: «Ну-ка, ну-ка!» Толпа слегка шевелилась и оставалась на месте.
Завидев нашу машину, полиция расчистила путь. Кто-то шепнул: «А это что еще за старый черт?» Патрульный в торжественном молчании распахнул железные ворота, мы пошли по кирпичной дорожке, слыша шепот у себя за спиной. Высокий нервный молодой человек с разрумянившимися щеками, явно не привыкший к штатской одежде, открыл парадную дверь, козырнув Мастерсу.
— Хорошо, Бэнкс, — коротко бросил инспектор. — Появилось что-нибудь новенькое после твоего звонка?
— Старушка вернулась, сэр, — доложил сержант и с сомнением вытер лоб. — Миссис Суини. Возникли кое-какие проблемы. Я ее посадил в гостиной. Труп еще в подвале, сэр, нам пришлось только вытащить его из печки. Нож по-прежнему в спине, хотя все кругом вверх ногами. Нож тот же самый… из Плейг-Корта.
Он повел нас в мрачную прихожую, где сильно пахло вчерашней жареной бараниной. К этому запаху примешивался и какой-то другой, которого я не сумел опознать. На стене, у лестницы, удушливо дымил газовый рожок, пол был покрыт облупленным линолеумом, обои в цветочек отсырели. Я заметил несколько закрытых дверей за занавесями из бусин. Мастерс потребовал привести поденщика, который обнаружил труп, и саркастически усмехнулся, услышав, что того отпустили домой.
— Он руки очень сильно обжег, сэр, — довольно взволнованно объяснил Бэнкс. — Действовал как настоящий мужчина. Я сам получил пару ожогов. Поденщик абсолютно чист, все говорят, его здесь каждый знает. Всю жизнь живет тут, за углом.
— Ладно, — буркнул Мастерс. — Нашли что-нибудь новое?
— Не успели, сэр. Если желаете взглянуть на труп… Инспектор оглянулся на Г.М., который мрачно осматривал прихожую.
— Я? Ох нет. Сами взгляните, Мастерс. У меня есть другие дела. Пойду поговорю с людьми на тротуаре. Почему полиция вечно старается разогнать толпу? Все на месте, к вашим услугам, не надо ходить по округе, а вы этим не пользуетесь. Потом во дворе осмотрюсь. Пока.
Он с отсутствующим видом принюхался и засеменил прочь. Через минуту мы услышали: «Как дела, ребята?» — что явно изумило собравшихся.
Бэнкс сначала повел нас в маленькую столовую, где все казалось унылым, застывшим, как остекленевший взгляд чучела трески, висящего в рамочке над камином. На столе, накрытом запятнанной скатертью, стоял графин с портвейном, но вино наливали лишь в один стакан. Напротив — видимо, там, где сидел Джозеф, — стояла пятифунтовая коробка шоколадных конфет, верхний ряд был уничтожен. Ощущение злодейства усилилось — Джозеф торопливо ел принесенный кем-то шоколад, а неизвестный, сидя напротив, смотрел па пего, потягивая портвейн… Мастерс потянул носом.
— Ты здесь видел свет, Бэнкс? — уточнил он. — Хорошо. Чем это пахнет?
— Хлороформом, сэр. Мы нашли губку на лестнице. — Сержант вновь нервно вытер лоб тыльной стороной руки. — Убийца, кто бы он ни был, зажал жертве рот и нос губкой, стащил вниз по лестнице и убил без труда. Тут нигде крови нет. По-моему, было задумано так, чтобы мы вообще не нашли тело, сэр. По-моему, убийца, кто бы он ни был, хотел, чтобы парень просто исчез, — собирался сунуть труп в топку и скрыться. Его Джон Уоткинс случайно спугнул.
— Возможно. Пойдем теперь вниз.
Мы не стали задерживаться в подвале. Я только заглянул и вышел. Подвал был залит водой, которой тушили огонь, в топке еще сердито мигали раскаленные докрасна угли, с пола поднимался едкий дым. На ящике горела единственная свеча. Рядом лежало нечто, на первый взгляд сгнившее, почерневшее, развалившееся на куски, по нему бегали мерцающие искорки. Можно было разглядеть только йоги в обгоревших башмаках, и хорошо была видна рукоятка кинжала в спине. На открытой печной дверце еще висел лоскут одежды Джозефа в яркую, веселую клетку. Не только зловонный запах горелого мяса, но и сама картина вызвала у меня тошноту, и я выскочил обратно на пропахший бараньим жиром, но сравнительно чистый воздух в прихожей.
Когда я выбежал, одна из дверей быстро захлопнулась, будто в нее кто-то подглядывал — последний, завершающий штрих в этой картине. Бэнкс сказал, что в гостиной сидит миссис Суини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65