Потертый персидский ковер на полу и клочья собачьей шерсти выдавали присутствие в доме крупной собаки. На одной из стен висели фотографии, отражавшие постепенный карьерный рост Рукселя на ниве общественной деятельности. Руксель об руку с генералом де Голлем. Руксель и Жискар. Руксель и Джонсон. Даже с Черчиллем ухитрился влезть в объектив. Бесчисленные грамоты, дипломы и прочее, и прочее. Аргайл умилился: Руксель не страдал ложной скромностью, но и не выставлял награды напоказ — должно быть, он просто испытывал скромную гордость, вполне уместную при его заслугах.
Но более всего Аргайл одобрил картины, украшавшие кабинет. Они относились к разным эпохам — от Ренессанса до современности. Небольшое скромное полотно, изображающее мадонну (вероятно, флорентийская школа), соседствовало с подозрительно напоминающим руку Пикассо рисунком, где тоже была изображена женщина в позе мадонны. Датский натюрморт семнадцатого века контрастировал с натюрмортом импрессиониста. Полотно восемнадцатого века «Христос, увенчанный нимбом, в окружении апостолов» заинтересовало Аргайла больше; он улыбнулся, потому что рядом висело произведение соцреализма «Съезд Третьего Интернационала». Руксель обладал своеобразным чувством юмора.
Ни одного шедевра, но все работы достаточно приличные. Они были развешаны по стенам бессистемно, однако Аргайл сразу заметил наметанным глазом, что одного полотна не хватает.
Пока англичанин осматривался, Руксель взял с мраморной каминной полки колокольчик и позвонил. Через минуту в кабинете появилась Жанна Арманд.
— Да, дедушка? — спросила она и только потом заметила Аргайла. — О, привет, — небрежно бросила она. Аргайла задела ее холодность; они расстались вполне довольные друг другом, и он ожидал, что она хотя бы улыбнется ему. Может быть, она тоже плохо спала в тот вечер, подумалось ему.
— Пожалуйста, кофе, Жанна, — сказал Руксель. — Две чашки.
И снова переключился на гостя. Внучка вышла, не вымолвив ни слова. Аргайл не знал, как это понимать. В обращении Рукселя к внучке прозвучала жесткость, граничившая с грубостью. Контраст показался особенно резким, когда, выпроводив Жанну, Руксель благожелательно улыбнулся Аргайлу и придвинул его кресло поближе к камину.
— А теперь, дорогой сэр, рассказывайте. Я сгораю от нетерпения услышать, каким образом картина опять вернулась ко мне. Кстати, она цела?
Аргайл кивнул.
— Да, а если еще учесть, что ее швыряли на пол в зале ожидания на вокзале и прятали под кроватью, то состояние ее можно назвать просто отличным. Если хотите, можете взглянуть и убедиться сами.
Руксель осмотрел картину и еще раз выразил благодарность. Потом незаметно выспросил у Аргайла все подробности, связанные с похищением картины.
— Бессон, — сказал Руксель, когда очередь дошла до этого персонажа, — да, я помню его. Он приходил в замок обмерить картину для выставки. Должен сказать, он не вызвал у меня доверия. Конечно, я и представить не мог…
— Вина его не доказана, и я бы не хотел, чтобы полиция…
Руксель поднял руку:
— Господи, конечно, нет. Я не собираюсь беспокоить полицию. Я переговорил с одним из них, когда картина пропала, и он посоветовал мне не тратить попусту время. Теперь же, когда картина вернулась ко мне, обращаться к ним тем более бессмысленно.
Вошла Жанна с подносом и поставила на стол кофейник, сахар, молоко и три чашки. Руксель сдвинул брови.
— Что это? Я сказал: две чашки.
— Третью я налила для себя.
— О нет, извини. Ты знаешь, как мало у меня времени. Так что не надейся посплетничать с нами, иди работай. Письма должны быть готовы к вечеру. Займись ими, пожалуйста.
Жанна снова удалилась, покраснев от унижения. Руксель выставил ее вон, как зарвавшуюся прислугу. Аргайл представил, как ей должно быть стыдно. Обращение с ней деда сильно отличалось от той лакированной картинки, которую она недавно нарисовала Аргайлу. Он не увидел ни малейшего признака того, что ее здесь ценят и считают незаменимой помощницей. Ему не показалось, что Руксель обожает свою преданную внучку. Судя по его отношению к ней, она была здесь всего лишь секретаршей. Аргайл представил, как она должна страдать от того, что гость стар свидетелем подобной сцены и уличил ее во лжи.
Руксель продолжал вести беседу как ни в чем не бывало, словно и не было этого маленького домашнего инцидента. Он вернулся к разговору с того места, на котором их прервали, и снова включил на полную мощность свое обаяние.
Рассказывая, Аргайл, в свою очередь, тоже задавал вопросы. И каждый раз Руксель отрицательно качал головой. Нет, он не знает никакого Мюллера. И Эллмана тоже. При упоминании имени Гартунга он наконец кивнул.
— Конечно, я помню его, — сказал он. — Это было очень известное дело, я сам был одним из обвинителей и не ожидал того, что случилось.
— А что случилось?
Руксель развел руками.
— Кто знает? Гартунг был предателем, из-за него погибло много, очень много людей. Его арестовали, дело шло к суду, и он, без сомнения, закончил бы на гильотине, если бы не свел счеты с жизнью сам. Неприятное дело. Тогда все жаждали мести. Для пособников фашистов и предателей пришло время платить по счетам. Продолжалось это недолго, но мы, французы, до сих пор болезненно воспринимаем все, что даже отдаленно связано с войной. Тяжелое было время.
«А вы многого недоговариваете, господин Руксель», — отметил про себя Аргайл.
— И к какому заключению вы пришли? — спросил Руксель с улыбкой. — Похоже, моя картина доставила вам немало хлопот.
— У полиции есть подозрение, что Мюллер был совершенно невменяем, — ответил Аргайл, импровизируя на ходу: старик ему активно не нравился, и он не считал нужным выкладывать Рукселю все начистоту. Конечно, это было чистым предубеждением — против того не было никаких фактов, однако Аргайла потрясло суровое обращение старика с Жанной. Разумеется, в каждой семье свои правила, а сторонние наблюдатели склонны к чересчур поспешным выводам, но Аргайла неприятно поразил контраст между ледяным тоном, адресованным внучке, и мягким теплым рокотом, предназначенным для гостя. Все-таки в нем погиб большой политик.
— И у вас нет предположений, за что могли убить Мюллера? — спросил Руксель.
— Я знаю только, что кто-то проявляет к «Сократу» очень большой интерес. И мой вам совет: будьте предельно осторожны. Это, конечно, не мое дело, но я не простил бы себе, если бы не предупредил вас об опасности.
Руксель пренебрежительно отмахнулся.
— Ах, да что там! Я — старый человек, мистер Аргайл. Какой смысл меня убивать? Я и так скоро отправлюсь к праотцам! Не волнуйтесь: мне ничто не угрожает.
— Надеюсь, — с сомнением сказал Аргайл.
Он встал и начал прощаться. Последовало недолгое препирательство, в ходе которого Руксель пытался всучить ему чек за причиненные хлопоты, а Аргайл, которому захотелось вдруг сделать красивый жест, всячески отказывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Но более всего Аргайл одобрил картины, украшавшие кабинет. Они относились к разным эпохам — от Ренессанса до современности. Небольшое скромное полотно, изображающее мадонну (вероятно, флорентийская школа), соседствовало с подозрительно напоминающим руку Пикассо рисунком, где тоже была изображена женщина в позе мадонны. Датский натюрморт семнадцатого века контрастировал с натюрмортом импрессиониста. Полотно восемнадцатого века «Христос, увенчанный нимбом, в окружении апостолов» заинтересовало Аргайла больше; он улыбнулся, потому что рядом висело произведение соцреализма «Съезд Третьего Интернационала». Руксель обладал своеобразным чувством юмора.
Ни одного шедевра, но все работы достаточно приличные. Они были развешаны по стенам бессистемно, однако Аргайл сразу заметил наметанным глазом, что одного полотна не хватает.
Пока англичанин осматривался, Руксель взял с мраморной каминной полки колокольчик и позвонил. Через минуту в кабинете появилась Жанна Арманд.
— Да, дедушка? — спросила она и только потом заметила Аргайла. — О, привет, — небрежно бросила она. Аргайла задела ее холодность; они расстались вполне довольные друг другом, и он ожидал, что она хотя бы улыбнется ему. Может быть, она тоже плохо спала в тот вечер, подумалось ему.
— Пожалуйста, кофе, Жанна, — сказал Руксель. — Две чашки.
И снова переключился на гостя. Внучка вышла, не вымолвив ни слова. Аргайл не знал, как это понимать. В обращении Рукселя к внучке прозвучала жесткость, граничившая с грубостью. Контраст показался особенно резким, когда, выпроводив Жанну, Руксель благожелательно улыбнулся Аргайлу и придвинул его кресло поближе к камину.
— А теперь, дорогой сэр, рассказывайте. Я сгораю от нетерпения услышать, каким образом картина опять вернулась ко мне. Кстати, она цела?
Аргайл кивнул.
— Да, а если еще учесть, что ее швыряли на пол в зале ожидания на вокзале и прятали под кроватью, то состояние ее можно назвать просто отличным. Если хотите, можете взглянуть и убедиться сами.
Руксель осмотрел картину и еще раз выразил благодарность. Потом незаметно выспросил у Аргайла все подробности, связанные с похищением картины.
— Бессон, — сказал Руксель, когда очередь дошла до этого персонажа, — да, я помню его. Он приходил в замок обмерить картину для выставки. Должен сказать, он не вызвал у меня доверия. Конечно, я и представить не мог…
— Вина его не доказана, и я бы не хотел, чтобы полиция…
Руксель поднял руку:
— Господи, конечно, нет. Я не собираюсь беспокоить полицию. Я переговорил с одним из них, когда картина пропала, и он посоветовал мне не тратить попусту время. Теперь же, когда картина вернулась ко мне, обращаться к ним тем более бессмысленно.
Вошла Жанна с подносом и поставила на стол кофейник, сахар, молоко и три чашки. Руксель сдвинул брови.
— Что это? Я сказал: две чашки.
— Третью я налила для себя.
— О нет, извини. Ты знаешь, как мало у меня времени. Так что не надейся посплетничать с нами, иди работай. Письма должны быть готовы к вечеру. Займись ими, пожалуйста.
Жанна снова удалилась, покраснев от унижения. Руксель выставил ее вон, как зарвавшуюся прислугу. Аргайл представил, как ей должно быть стыдно. Обращение с ней деда сильно отличалось от той лакированной картинки, которую она недавно нарисовала Аргайлу. Он не увидел ни малейшего признака того, что ее здесь ценят и считают незаменимой помощницей. Ему не показалось, что Руксель обожает свою преданную внучку. Судя по его отношению к ней, она была здесь всего лишь секретаршей. Аргайл представил, как она должна страдать от того, что гость стар свидетелем подобной сцены и уличил ее во лжи.
Руксель продолжал вести беседу как ни в чем не бывало, словно и не было этого маленького домашнего инцидента. Он вернулся к разговору с того места, на котором их прервали, и снова включил на полную мощность свое обаяние.
Рассказывая, Аргайл, в свою очередь, тоже задавал вопросы. И каждый раз Руксель отрицательно качал головой. Нет, он не знает никакого Мюллера. И Эллмана тоже. При упоминании имени Гартунга он наконец кивнул.
— Конечно, я помню его, — сказал он. — Это было очень известное дело, я сам был одним из обвинителей и не ожидал того, что случилось.
— А что случилось?
Руксель развел руками.
— Кто знает? Гартунг был предателем, из-за него погибло много, очень много людей. Его арестовали, дело шло к суду, и он, без сомнения, закончил бы на гильотине, если бы не свел счеты с жизнью сам. Неприятное дело. Тогда все жаждали мести. Для пособников фашистов и предателей пришло время платить по счетам. Продолжалось это недолго, но мы, французы, до сих пор болезненно воспринимаем все, что даже отдаленно связано с войной. Тяжелое было время.
«А вы многого недоговариваете, господин Руксель», — отметил про себя Аргайл.
— И к какому заключению вы пришли? — спросил Руксель с улыбкой. — Похоже, моя картина доставила вам немало хлопот.
— У полиции есть подозрение, что Мюллер был совершенно невменяем, — ответил Аргайл, импровизируя на ходу: старик ему активно не нравился, и он не считал нужным выкладывать Рукселю все начистоту. Конечно, это было чистым предубеждением — против того не было никаких фактов, однако Аргайла потрясло суровое обращение старика с Жанной. Разумеется, в каждой семье свои правила, а сторонние наблюдатели склонны к чересчур поспешным выводам, но Аргайла неприятно поразил контраст между ледяным тоном, адресованным внучке, и мягким теплым рокотом, предназначенным для гостя. Все-таки в нем погиб большой политик.
— И у вас нет предположений, за что могли убить Мюллера? — спросил Руксель.
— Я знаю только, что кто-то проявляет к «Сократу» очень большой интерес. И мой вам совет: будьте предельно осторожны. Это, конечно, не мое дело, но я не простил бы себе, если бы не предупредил вас об опасности.
Руксель пренебрежительно отмахнулся.
— Ах, да что там! Я — старый человек, мистер Аргайл. Какой смысл меня убивать? Я и так скоро отправлюсь к праотцам! Не волнуйтесь: мне ничто не угрожает.
— Надеюсь, — с сомнением сказал Аргайл.
Он встал и начал прощаться. Последовало недолгое препирательство, в ходе которого Руксель пытался всучить ему чек за причиненные хлопоты, а Аргайл, которому захотелось вдруг сделать красивый жест, всячески отказывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67