Тут начал беситься. И это распространилось на школу вообще. Ревновал меня к ученикам, к тетрадям, к родительским собраниям.
– И ты все принесла в жертву.
– Это была последняя попытка, Лена. Он дал клятву: ты бросишь школу, я брошу пить.
– Сколько не пил?
– Месяца два. Наверное, думал устоять. А как понял, что не может… это его подкосило.
– А ты и смирилась, сложила лапки!
До чего ей хотелось поднять подругу на борьбу! Ей чудилось слабоволие там, где была стойкость характера – только иного, чем у нее.
Багрова усмехнулась:
– Я чувствую, у тебя на языке слова о женском достоинстве и прочее. А поставь себя на мое место. Добром Михаил меня ни за что бы не отпустил, понимаешь? Он бы на все пошел! Оставалось только сбежать. Тайком собрать вещички, подхватить Катьку – и деру. Скажи, куда? Близких родственников уже нет. Дальних подобрала ленинградская блокада. Не было просто угла, куда деться!.. Единственный человек, на которого я могла бы опереться, – это Семен.
– Не так это мало – Семен Григорьевич Загорский.
– Но у него же на плечах школа! И есть этические нормы, если ты зовешься педагогом… Но возьмем даже грубо житейски. Вот мы уезжаем. Михаил бросается вдогонку. Чтобы не дрожать за Загорского, надо затаиться где-нибудь на несколько лет. Он на это не пошел бы – унизительно. Он рыцарь гордый.
– Не сгущай краски, Майя! В конце концов, есть милиция. Неужели нельзя было найти управу на Багрова?
– То-то твоя милиция который день его ловит – поймать не может. Думала я уйти, Лена, думала. Но пока дозрела – сил не осталось. Выгорела дотла.
– Мне тоже одно время казалось, что я, как колчушка.
– Но ты же полюбила! И ожила. А я… ну да, очень уважаю Семена, считаю родным практически человеком. А все остальное быльем поросло. Значит, взваливать ему на плечи себя и Катю, подвергать опасности, просто спекулируя на его чувстве?..
«Хоть бы и так!» – чуть не вырвалось у Сергеевой, но она спохватилась. Обе надолго замолчали.
Майя Петровна встрепенулась, вспомнив, что Катя, конечно, без нее не ужинает.
– Прорвало сегодня. То тебя, то меня… Нет, подумать только – Шахиня! Пора по домам, Лена.
– Погоди, Майя, погоди… Мне кажется, надо сообщить о твоих подозрениях, что Михаил направляется домой.
– Хватит мне одного раза, когда я сообщила в милицию. Сорвалась, не стерпела – и что?.. Да они, видно, и сами знают. Недаром прислали столичного сыщика.
– Я за тебя боюсь. Может, вы с Катей поночуете пока у нас?
– Что это ты выдумала, Лена? Ну и ну! Я как для него была, так и осталась. И Катя тоже… У нее было воспаление легких в восьмом классе, он на работу не ходил, даже не пил дней шесть, сидел у кровати, не дышал… А когда я ногу сломала? За грибами ходили, я свалилась в овраг, так Михаил восемь километров меня до больницы на руках нес!.. – Она начала одеваться, приостановилась: – Однажды он привез воз черемухи ко дню рождения. Настоящий воз, на телеге… И знаешь, Лена, где-то далеко-далеко стоит и еще пахнет… этот воз черемухи…
* * *
Во второй половине прошлого века был написан фундаментальный трехтомный труд под названием «История кабаков в России в связи с историей русского народа». Свет увидел только том первый. Рукопись двух остальных автор сжег, придя к убеждению, что опубликовать их – значило бы «донести на народ, отнять у него последний приют, куда он приходит с горя».
Еловские выпивохи «Истории кабаков», понятно, не читали и о приведенной цитате не слышали, но отрадное местечко, где до ночи торговали спиртным, нарекли именно так: «Валюхин приют». Безотказная Валюха давно состарилась, а там и померла, передав бразды правления дочери; та в свой черед достигла пенсионного возраста и удалилась на покой, и ныне в «приюте» хозяйничала Валюхина внучка (по паспорту Светлана). Но он так и остался «Валюхиным приютом», и внучка смирилась с тем, что ее именуют Валюхой, и сохраняла семейные традиции. Вот только – прискорбное обстоятельство – перестала верить в долг.
«Приют» располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.
Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже «хорошенький», второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: «Володя, ну будь мужчиной!.. Володя, у меня и огурчик есть… огурчик!» Володя мычал и норовил завалиться в стружки.
К щели между ящиками прильнула темная фигура. Его уже стерегли на дальних подступах к городу, уже сотрудники органов были заранее настороже и невольно рыскали взглядом по лицам прохожих, памятуя, что Багров, вероятнее всего, одет в черный полушубок и норковую шапку, а он без препон достиг «Валюхина приюта».
Никогда прежде не таившийся, напротив, любивший показать себя, он успел приобрести навыки гонимого и выслеживаемого – быть осторожным, бесшумным, незаметным. Да и изучил сызмала все проулки, пролазы и ветхие заборы в городе, где ничего не изменилось за протекшие полгода.
Узнав обоих «приютских», Багров скользнул внутрь закутка и окликнул негромко:
– Эй, Зубатый!
Тот обернулся и, моргая, смотрел на черную фигуру.
– Не признаешь, Матвей?
– Мать честная, Багров!.. Миша, друг!.. – изумление и подобострастный восторг объяли Зубатого.
– Тихо! – цыкнул Багров. – Ты меня не видел, не слышал, ясно?
– Разве я не понимаю? Да я для тебя!..
– Водка есть? – оборвал Багров его стонущий шепот.
– Эх!.. – застрадал Зубатый и остервенело набросился на приятеля:
– Володька, Володька, черт!..
– Не буди. Спит – и слава Богу, болтать не будет, – остановил Багров, успев заодно выглянуть и обозреть окрестность.
– Да как же, Миша, у меня получка третьего дня была, а у него сегодня!
– Пустой?
– Пустой…
– Возьми у него.
Зубатый заколебался. С одной стороны, он понимал – нужда Багрова превышала всякое обычное человеческое желание выпить и ее надлежало немедленно удовлетворить. С другой стороны, «Валюхин приют» диктовал свои правила поведения, нарушить которые считалось крайне зазорным.
«С высоты» лагерного опыта и опыта побега, заставившего преступить многие барьеры в душе, тутошний этикет представлялся Багрову уже просто дурацким.
– Мне вот так! – провел он по горлу. – Ты понял?
Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глубину закутка к освещенному окошку Валюхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– И ты все принесла в жертву.
– Это была последняя попытка, Лена. Он дал клятву: ты бросишь школу, я брошу пить.
– Сколько не пил?
– Месяца два. Наверное, думал устоять. А как понял, что не может… это его подкосило.
– А ты и смирилась, сложила лапки!
До чего ей хотелось поднять подругу на борьбу! Ей чудилось слабоволие там, где была стойкость характера – только иного, чем у нее.
Багрова усмехнулась:
– Я чувствую, у тебя на языке слова о женском достоинстве и прочее. А поставь себя на мое место. Добром Михаил меня ни за что бы не отпустил, понимаешь? Он бы на все пошел! Оставалось только сбежать. Тайком собрать вещички, подхватить Катьку – и деру. Скажи, куда? Близких родственников уже нет. Дальних подобрала ленинградская блокада. Не было просто угла, куда деться!.. Единственный человек, на которого я могла бы опереться, – это Семен.
– Не так это мало – Семен Григорьевич Загорский.
– Но у него же на плечах школа! И есть этические нормы, если ты зовешься педагогом… Но возьмем даже грубо житейски. Вот мы уезжаем. Михаил бросается вдогонку. Чтобы не дрожать за Загорского, надо затаиться где-нибудь на несколько лет. Он на это не пошел бы – унизительно. Он рыцарь гордый.
– Не сгущай краски, Майя! В конце концов, есть милиция. Неужели нельзя было найти управу на Багрова?
– То-то твоя милиция который день его ловит – поймать не может. Думала я уйти, Лена, думала. Но пока дозрела – сил не осталось. Выгорела дотла.
– Мне тоже одно время казалось, что я, как колчушка.
– Но ты же полюбила! И ожила. А я… ну да, очень уважаю Семена, считаю родным практически человеком. А все остальное быльем поросло. Значит, взваливать ему на плечи себя и Катю, подвергать опасности, просто спекулируя на его чувстве?..
«Хоть бы и так!» – чуть не вырвалось у Сергеевой, но она спохватилась. Обе надолго замолчали.
Майя Петровна встрепенулась, вспомнив, что Катя, конечно, без нее не ужинает.
– Прорвало сегодня. То тебя, то меня… Нет, подумать только – Шахиня! Пора по домам, Лена.
– Погоди, Майя, погоди… Мне кажется, надо сообщить о твоих подозрениях, что Михаил направляется домой.
– Хватит мне одного раза, когда я сообщила в милицию. Сорвалась, не стерпела – и что?.. Да они, видно, и сами знают. Недаром прислали столичного сыщика.
– Я за тебя боюсь. Может, вы с Катей поночуете пока у нас?
– Что это ты выдумала, Лена? Ну и ну! Я как для него была, так и осталась. И Катя тоже… У нее было воспаление легких в восьмом классе, он на работу не ходил, даже не пил дней шесть, сидел у кровати, не дышал… А когда я ногу сломала? За грибами ходили, я свалилась в овраг, так Михаил восемь километров меня до больницы на руках нес!.. – Она начала одеваться, приостановилась: – Однажды он привез воз черемухи ко дню рождения. Настоящий воз, на телеге… И знаешь, Лена, где-то далеко-далеко стоит и еще пахнет… этот воз черемухи…
* * *
Во второй половине прошлого века был написан фундаментальный трехтомный труд под названием «История кабаков в России в связи с историей русского народа». Свет увидел только том первый. Рукопись двух остальных автор сжег, придя к убеждению, что опубликовать их – значило бы «донести на народ, отнять у него последний приют, куда он приходит с горя».
Еловские выпивохи «Истории кабаков», понятно, не читали и о приведенной цитате не слышали, но отрадное местечко, где до ночи торговали спиртным, нарекли именно так: «Валюхин приют». Безотказная Валюха давно состарилась, а там и померла, передав бразды правления дочери; та в свой черед достигла пенсионного возраста и удалилась на покой, и ныне в «приюте» хозяйничала Валюхина внучка (по паспорту Светлана). Но он так и остался «Валюхиным приютом», и внучка смирилась с тем, что ее именуют Валюхой, и сохраняла семейные традиции. Вот только – прискорбное обстоятельство – перестала верить в долг.
«Приют» располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.
Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже «хорошенький», второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: «Володя, ну будь мужчиной!.. Володя, у меня и огурчик есть… огурчик!» Володя мычал и норовил завалиться в стружки.
К щели между ящиками прильнула темная фигура. Его уже стерегли на дальних подступах к городу, уже сотрудники органов были заранее настороже и невольно рыскали взглядом по лицам прохожих, памятуя, что Багров, вероятнее всего, одет в черный полушубок и норковую шапку, а он без препон достиг «Валюхина приюта».
Никогда прежде не таившийся, напротив, любивший показать себя, он успел приобрести навыки гонимого и выслеживаемого – быть осторожным, бесшумным, незаметным. Да и изучил сызмала все проулки, пролазы и ветхие заборы в городе, где ничего не изменилось за протекшие полгода.
Узнав обоих «приютских», Багров скользнул внутрь закутка и окликнул негромко:
– Эй, Зубатый!
Тот обернулся и, моргая, смотрел на черную фигуру.
– Не признаешь, Матвей?
– Мать честная, Багров!.. Миша, друг!.. – изумление и подобострастный восторг объяли Зубатого.
– Тихо! – цыкнул Багров. – Ты меня не видел, не слышал, ясно?
– Разве я не понимаю? Да я для тебя!..
– Водка есть? – оборвал Багров его стонущий шепот.
– Эх!.. – застрадал Зубатый и остервенело набросился на приятеля:
– Володька, Володька, черт!..
– Не буди. Спит – и слава Богу, болтать не будет, – остановил Багров, успев заодно выглянуть и обозреть окрестность.
– Да как же, Миша, у меня получка третьего дня была, а у него сегодня!
– Пустой?
– Пустой…
– Возьми у него.
Зубатый заколебался. С одной стороны, он понимал – нужда Багрова превышала всякое обычное человеческое желание выпить и ее надлежало немедленно удовлетворить. С другой стороны, «Валюхин приют» диктовал свои правила поведения, нарушить которые считалось крайне зазорным.
«С высоты» лагерного опыта и опыта побега, заставившего преступить многие барьеры в душе, тутошний этикет представлялся Багрову уже просто дурацким.
– Мне вот так! – провел он по горлу. – Ты понял?
Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глубину закутка к освещенному окошку Валюхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27