… достигну, дети!
Шалуньи!… Вот уж пролетел
Тьму расстояний и столетий
И, слава богу, жив и цел.
А вы?… устали?… о малютки!…
Как жаль мне вас!… как не пенять!
Ну для чего, зачем вам брать
С собой в дорогу предрассудки!…
Тяжелая ноша, избави бог, какая тяжелая ноша! сказал бы и Александр Васильевич – русская душа, великая душа, чистая, огненная душа!
Но вот храм Аммона, вот Оракул. Слушайте ответ его:
Погибни в том остаток чувства,
Будь в жизни все ему на зло,
Кто дар считает за искусство,
А труд души – за ремесло!
Я жизни сей не раб презренный,
Я проводник того огня,
Который движет всей Вселенной
И с неба льется на меня!
CCXLVI
Уже не то небо надо мною, которое, подобно голубому балдахину, осеняет высокие горы, глубокое море, зеленые степи, роскошные сады. Уже не то время во всей Вселенной, по которому катилась цветущая молодость моя и всего современного мне поколения. Тяготеющих слоев воздуха более уже надо мною, чувства мои стали внимательнее к жизни; но огонь в них прежний: душа – незримая весталка – сохранила его! – Блажен, кто не прожил радостей!
Кто знает цену сам себе,
Кому другие знают цену,
Тот не ищи своей судьбе
Другого счастия в замену!
CCXLVII
Полечу зегзицею по Дунаеви!
(Сл. о плъку Игореве)
Милые мои! с удовольствием сердца, с ясною душою и чистой совестью становитесь на плашкот .
Если б вместо пера явилась в руке моей кисть, а предо мною вместо чернил – палитра, вместо бумаги – полотно; и если бы поэзия – умственная живопись – преобразилась в живопись обыкновенную, – вы, верно, были бы довольнее мною и, указав пальцем на картину, сказали бы: «Вот Дунай! Вот на Дунае остров, вот плашкот, на котором мы плывем, вот турецкая крепость Гирсов! Смотрите, как каменные стены срослись со скалою! Вот плывет по Дунаю корабль! А там, там, какая цветущая даль! Как постепенно скрывается река в зелени, исчезает в тени высоких скал правого берега!».
Вот что сказали бы вы. Для вас нарисовал бы я и себя. «Вот он!» – произнес бы кто-нибудь. Чего же более?
CCXLVIII
Читатели, пробегая взорами главу CCI, могли думать, что она кончена ибо под статьею не было подписано: Продолжение в CCXLVIII главе. Это простительно: по дальному расстоянию этих глав друг от друга я не мог видеть из CCI, что находится в CCXLVIII.
Кто слово Ветхого завета
Над мрачной бездной произнес
И искрой собственного света
Безбрежный озарил Хаос?
Не ты ли, Солнце? – Что ж сгорело?
На запад светлый взор поник?
Где храм величественный Бела?
Где твой хранимый Вестой лик?
О, не гордись своею силой!
Все славит ясный твой восход,
Доколь и над твоей могилой
Другое Солнце не взойдет!
CCXLIX
Странная вещь! Какую точку пи избери в этой чудной Вселенной, смотри с оной двумя человеческими глазами, отвсюду видно одно и то же! Везде небо, усеянное неутихающими искрами, везде определенности и законы, во всем жизнь и равновесие, повсюду бог! – Океан существования, света, мудрости, блаженства!
О, если б рука моя была так длинна, как луч моего зрения, то… я не знал бы, что мне с нею делать!… и особенно в это мгновение, когда сердце предлагает ее новой Армиде , чтоб помочь ей взойти по узкой тропинке, вьющейся между частым виноградником, на высокий холм в Карпатских горах, с которого видна вдали пустынная равнина и Матчинские скалы, а вблизи струйка славного Рымника .
– Ужели это тот Рымник, в котором погибла вся турецкая армия и в котором утонул сын Суворова? – это ручей!
– Точно, без прибавления.
Хоть за горами и ручей
Не хуже моря часто топит,
Но здесь, читатели, ей-ей!
Совсем преданье не эзопит.
Да, Рымник не велик поток,
Но редко кто бы в нем поплавал;
Весной он быстр, широк, глубок,
Весной утонет в нем и дьявол.
– Это удивительно! – однако ж мы отстали от прочих, где они?
– Кажется, вправо.
– Кажется, влево.
– Не заметил.
– Побежим искать их! ловите меня! – Она пустилась с горы, как серна; я вслед за ней. Луга, сады, виноградники мелькнули около нас. Быстро летела она, я за нею. До цели было уже недалеко, я отчаялся догнать ее, но…
Благодаря сетям таланта
Она ко мне попала в плен.
И стал я новый Гиппомен,
Она – вторая Аталанта …
CCL
Досадно мне, очень досадно правило, что человек, по воле или поневоле, а должен оставлять места, людей, привычки, желание и пр. и пр. для новых мест, людей, привычек и желаний и т. д.! – Скажу ли я сам себе или другие мне скажут: «ты не на своем месте!», и я должен идти далее. Замечу ли я сам себе или другие мне заметят: «ты здесь не любим», и я должен идти далее. Привыкну ли я к кому-нибудь или ко мне кто-нибудь привыкнет, – и я должен идти далее, чтоб привычка не обратилась в пагубную страсть. Желаю ли я себе счастия или другие желают мне счастия, – и я должен не идти, а бежать далее, ибо счастие есть быстрая Аталанта. Таким образом, и время идет и мы идем. Но я устал идти пешком; сажусь в фургон и еду. Берка, жидок, подгоняет кляч; медленно передвигают они восемь ног своих, скука одолевает меня, я засыпаю.
День XXXIV
CCLI
Сладко спалось мне. Сладко было пробуждение мое. Тишина окружала меня. Как потерявший память, я не знал, где я. Хотел рассмотреть, приподнимал ресницы, но они опадали снова на глаза, и предметы скрывались от взоров. Сон преодолел усилие. Снова погрузился я в волны забвения. Мне казалось, что я на Олимпе, на пиру у Юпитера. Жажда томит меня, я умоляю Гебу :
Лей нектар мне, Ювента-Геба!
Дай нить!… горят мои уста!…
Как свет, как мысль о благах неба,
Струя прозрачна и чиста!…
Как сладок… взгляд твой! Что ж он томен?
Не буря ли волнует грудь?…
Постой, постой!… я буду скромен…
Я буду пить!… но дай вздохнуть!
CCLII
Глубоко вздохнул я и проснулся. Смотрю. Где я? – Лежу в фургоне лошади распряженные спокойно едят сено. Вправо лес; влево… шум уединенная корчма… Где же мой Берна? мошенник!
Иду в корчму – в корчме все пьяно!
II Берна пьян! Ну как тут быть?!
Он Мардохея от Амана
Не мог, бездельник, отличить!
Подобный растах не был в плане!
Вот я к жиду: Впряжешь ли кляч? –
Что ж жид в ответ? – «Ни, шабас, пане!» –
О, счастлив тот, кто не горяч!
Но если б и его заставить
В корчме с жидами шабаш править???
Я посмотрел бы!!!
День XXXV
В. в. , при вверенном мне посте все обстоит благополучно, нового ничего нет.
(Прав. гар. службы)
CCLIII
Я полагаю, что всякий помнит, на чем остановился поход мой во II части, всякий знает причину остановки; и потому, после короткого или долгого времени, я возвращаюсь в стан мой при Козлуджи.
Тихо, не рассекая воздуха, приблизился я к палатке своей. Какой беспорядок во всем лагере! Мои телохранители, мои амазонки, в утренних полуодеждах разбрелись по садам, забыли обязанности и рвение к службе!
Что, если бы во время моего отсутствия из стана толпа гурок явилась в стан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Шалуньи!… Вот уж пролетел
Тьму расстояний и столетий
И, слава богу, жив и цел.
А вы?… устали?… о малютки!…
Как жаль мне вас!… как не пенять!
Ну для чего, зачем вам брать
С собой в дорогу предрассудки!…
Тяжелая ноша, избави бог, какая тяжелая ноша! сказал бы и Александр Васильевич – русская душа, великая душа, чистая, огненная душа!
Но вот храм Аммона, вот Оракул. Слушайте ответ его:
Погибни в том остаток чувства,
Будь в жизни все ему на зло,
Кто дар считает за искусство,
А труд души – за ремесло!
Я жизни сей не раб презренный,
Я проводник того огня,
Который движет всей Вселенной
И с неба льется на меня!
CCXLVI
Уже не то небо надо мною, которое, подобно голубому балдахину, осеняет высокие горы, глубокое море, зеленые степи, роскошные сады. Уже не то время во всей Вселенной, по которому катилась цветущая молодость моя и всего современного мне поколения. Тяготеющих слоев воздуха более уже надо мною, чувства мои стали внимательнее к жизни; но огонь в них прежний: душа – незримая весталка – сохранила его! – Блажен, кто не прожил радостей!
Кто знает цену сам себе,
Кому другие знают цену,
Тот не ищи своей судьбе
Другого счастия в замену!
CCXLVII
Полечу зегзицею по Дунаеви!
(Сл. о плъку Игореве)
Милые мои! с удовольствием сердца, с ясною душою и чистой совестью становитесь на плашкот .
Если б вместо пера явилась в руке моей кисть, а предо мною вместо чернил – палитра, вместо бумаги – полотно; и если бы поэзия – умственная живопись – преобразилась в живопись обыкновенную, – вы, верно, были бы довольнее мною и, указав пальцем на картину, сказали бы: «Вот Дунай! Вот на Дунае остров, вот плашкот, на котором мы плывем, вот турецкая крепость Гирсов! Смотрите, как каменные стены срослись со скалою! Вот плывет по Дунаю корабль! А там, там, какая цветущая даль! Как постепенно скрывается река в зелени, исчезает в тени высоких скал правого берега!».
Вот что сказали бы вы. Для вас нарисовал бы я и себя. «Вот он!» – произнес бы кто-нибудь. Чего же более?
CCXLVIII
Читатели, пробегая взорами главу CCI, могли думать, что она кончена ибо под статьею не было подписано: Продолжение в CCXLVIII главе. Это простительно: по дальному расстоянию этих глав друг от друга я не мог видеть из CCI, что находится в CCXLVIII.
Кто слово Ветхого завета
Над мрачной бездной произнес
И искрой собственного света
Безбрежный озарил Хаос?
Не ты ли, Солнце? – Что ж сгорело?
На запад светлый взор поник?
Где храм величественный Бела?
Где твой хранимый Вестой лик?
О, не гордись своею силой!
Все славит ясный твой восход,
Доколь и над твоей могилой
Другое Солнце не взойдет!
CCXLIX
Странная вещь! Какую точку пи избери в этой чудной Вселенной, смотри с оной двумя человеческими глазами, отвсюду видно одно и то же! Везде небо, усеянное неутихающими искрами, везде определенности и законы, во всем жизнь и равновесие, повсюду бог! – Океан существования, света, мудрости, блаженства!
О, если б рука моя была так длинна, как луч моего зрения, то… я не знал бы, что мне с нею делать!… и особенно в это мгновение, когда сердце предлагает ее новой Армиде , чтоб помочь ей взойти по узкой тропинке, вьющейся между частым виноградником, на высокий холм в Карпатских горах, с которого видна вдали пустынная равнина и Матчинские скалы, а вблизи струйка славного Рымника .
– Ужели это тот Рымник, в котором погибла вся турецкая армия и в котором утонул сын Суворова? – это ручей!
– Точно, без прибавления.
Хоть за горами и ручей
Не хуже моря часто топит,
Но здесь, читатели, ей-ей!
Совсем преданье не эзопит.
Да, Рымник не велик поток,
Но редко кто бы в нем поплавал;
Весной он быстр, широк, глубок,
Весной утонет в нем и дьявол.
– Это удивительно! – однако ж мы отстали от прочих, где они?
– Кажется, вправо.
– Кажется, влево.
– Не заметил.
– Побежим искать их! ловите меня! – Она пустилась с горы, как серна; я вслед за ней. Луга, сады, виноградники мелькнули около нас. Быстро летела она, я за нею. До цели было уже недалеко, я отчаялся догнать ее, но…
Благодаря сетям таланта
Она ко мне попала в плен.
И стал я новый Гиппомен,
Она – вторая Аталанта …
CCL
Досадно мне, очень досадно правило, что человек, по воле или поневоле, а должен оставлять места, людей, привычки, желание и пр. и пр. для новых мест, людей, привычек и желаний и т. д.! – Скажу ли я сам себе или другие мне скажут: «ты не на своем месте!», и я должен идти далее. Замечу ли я сам себе или другие мне заметят: «ты здесь не любим», и я должен идти далее. Привыкну ли я к кому-нибудь или ко мне кто-нибудь привыкнет, – и я должен идти далее, чтоб привычка не обратилась в пагубную страсть. Желаю ли я себе счастия или другие желают мне счастия, – и я должен не идти, а бежать далее, ибо счастие есть быстрая Аталанта. Таким образом, и время идет и мы идем. Но я устал идти пешком; сажусь в фургон и еду. Берка, жидок, подгоняет кляч; медленно передвигают они восемь ног своих, скука одолевает меня, я засыпаю.
День XXXIV
CCLI
Сладко спалось мне. Сладко было пробуждение мое. Тишина окружала меня. Как потерявший память, я не знал, где я. Хотел рассмотреть, приподнимал ресницы, но они опадали снова на глаза, и предметы скрывались от взоров. Сон преодолел усилие. Снова погрузился я в волны забвения. Мне казалось, что я на Олимпе, на пиру у Юпитера. Жажда томит меня, я умоляю Гебу :
Лей нектар мне, Ювента-Геба!
Дай нить!… горят мои уста!…
Как свет, как мысль о благах неба,
Струя прозрачна и чиста!…
Как сладок… взгляд твой! Что ж он томен?
Не буря ли волнует грудь?…
Постой, постой!… я буду скромен…
Я буду пить!… но дай вздохнуть!
CCLII
Глубоко вздохнул я и проснулся. Смотрю. Где я? – Лежу в фургоне лошади распряженные спокойно едят сено. Вправо лес; влево… шум уединенная корчма… Где же мой Берна? мошенник!
Иду в корчму – в корчме все пьяно!
II Берна пьян! Ну как тут быть?!
Он Мардохея от Амана
Не мог, бездельник, отличить!
Подобный растах не был в плане!
Вот я к жиду: Впряжешь ли кляч? –
Что ж жид в ответ? – «Ни, шабас, пане!» –
О, счастлив тот, кто не горяч!
Но если б и его заставить
В корчме с жидами шабаш править???
Я посмотрел бы!!!
День XXXV
В. в. , при вверенном мне посте все обстоит благополучно, нового ничего нет.
(Прав. гар. службы)
CCLIII
Я полагаю, что всякий помнит, на чем остановился поход мой во II части, всякий знает причину остановки; и потому, после короткого или долгого времени, я возвращаюсь в стан мой при Козлуджи.
Тихо, не рассекая воздуха, приблизился я к палатке своей. Какой беспорядок во всем лагере! Мои телохранители, мои амазонки, в утренних полуодеждах разбрелись по садам, забыли обязанности и рвение к службе!
Что, если бы во время моего отсутствия из стана толпа гурок явилась в стан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41