Когда ты видишь перед собой на чьих-нибудь плечах мундир и эполеты, то ты должен снять свою шапку и приниматься за дело!
«Бэт!»
– Бэт? ах ты, старая дуга!
Я схватил смотрителя за грудь, шапка свалилась с головы его. «Гиммэль!» – вскричал он.
– А! теперь по-немецки! На, возьми подорожную, записывай!… и лошадей! живо! – Он взял подорожную и молча поворачивал ее во все стороны.
– Что ты думаешь?
Смотритель посмотрел на меня и стал шептать: «Алеф, бэт, гиммэлъ, далэт, хэ, вув!»
– Слушай, приятель! чтоб отвязаться от глупости твоей или плутней, вот тебе па чай, на водку, на хлеб, на что хочешь, только давай мне скорее лошадей!
Взглянув на меня, потом на несколько мелких серебряных монет, положенных мною перед ним на стол, смотритель оставил подорожную и стал пересматривать деньги по одиночке, приговаривая: алеф… гиммэлъ… вув… хэс… куф…
Кто одарен от природы прекрасным свойством, называемым терпение, тот мог бы наслаждаться этой картиной, но я не вытерпел. Сбросив со стола все деньги на пол, я схватил подорожную и всунул ее в руки смотрителя. – Читай! пиши! и вели запрягать лошадей!… или… я…
Взяв опять подорожную, он посмотрел на нее, подумал, встал с места, подошел к полке и стащил с нее огромный фолиант. Возвратясь на место, разогнул книгу, положил пред собою и подорожную, взглянул на нее и стал перебирать листы.
Огромная книга была какой-то словарь!
– Ты, кажется, выжил из себя! на какой язык переводишь ты мою подорожную!
«Ламмэд, мэм, айн, заммэх, аллъ, пай, фай», – произносил вместо ответа смотритель, усиливая голос свой; но я не дал кончить ему непонятной речи.
– Демон! жид! – вскричал я и, вырвав книгу из рук его, бросил ее. Книга ударилась в полку, куча других книг посыпалась прямо на чудака. То же самое движение повалило стол. Вслед за столом повалился на землю и смотритель, повторяя: алеф, бэт, гиммэль…
С ужасом я выбежал из комнаты в сени, на двор, на улицу… Ни души нет.
По дороге раздавались редкие звуки колокольчика.
Пустая почтовая тройка ехала мимо, шаг за шагом. Ямщик спал в повозке. Я вскочил в нее; ямщик вздрогнул и проснулся.
– Послушай! – вскричал я, – вот тебе кошелек с деньгами!… Вези меня скорее до следующей станции!… Ни слова! мне некогда разговаривать с тобой!…
Схватив вожжи, ямщик вытянул лошадей кнутом, и они понеслись быстрее стрелы.
– Слава богу! – думал я, – по крайней мере избавился от проклятого Алефа\ – и лег в сено, которое лежало в повозке. Я уже стал засыпать, как вдруг почувствовал ужасные толчки.
– Ты не разбираешь дороги! – вскричал я и выглянул из повозки. Мы ехали по вспаханной земле.
– Борода! куда своротил ты!… где дорога?
«Алеф!» – раздалось в ушах моих.
– Опять Алеф!… Ступай на дорогу!
«Бэт!» – продолжал ямщик.
– На Дорогу, мошенник!
«Гиммэль, далэт, хэ, ву в, зайн, хэв, тэт!… »
– Что делается со мною!… где я!… в какой земле?., откуда взялись эти проклятые Алефы! – вскричал я, взбешенный. Схватил левой рукой ямщика за ворот, хотел ударить… глядь – правой руки нет!
– Уф!… – возопил я.
«Туф?» – произнес ямщик вопросительным голосом и вдруг остановил лошадей.
– Нечистая сила! дьявол! алеф! ступай на дорогу!
«Алеф?» – сказал ямщик, взглянув на меня, и вдруг ударил лошадей, пустился по полю во весь опор.
Я потерял и силы, и голос.
Мы неслись с горы и на гору, по камням и по грязи; то пыль взвивалась вокруг нас столбом, то обдавало нас грязью и водой. Колокольчик умолк; только отрывистые восклицания ямщика: пай, фай, айн, аллъ, каф, рэш, шин!… раздавались в ушах моих. Взобравшись на ужасную гору, я со страхом взглянул на крутизну, с которой нам должно было спускаться.
В долине светилась широкая река; за рекой, против нас, было огромное здание, обнесенное садами и светлыми райскими окрестностями.
– Что это за строение? – спросил я. «Замэх!»
– Какой замок?
«Айн, пай, фай, цадык…»
Я не успел еще кончить нескольких сердитых слов, лошади ринулись с горы…
Как оторванная от гор скала, рухнулись мы в реку. Невозможно определить того чувства, которое наполняет душу во время неожиданного падения. Это чувство не есть страх, потому что страх есть чувство неприятное; оно более похоже на замирание сердца и чувств, когда щекотит нас леший; оно ближе к наслаждению, и человек любил бы его, если бы смерть или лишение какого-нибудь из драгоценных членов тела не было последствием падения. Это чувство есть мгновенное отсутствие мыслей, и потому я не помню, каким образом погрузился я в воду, не помню, как лошади вынесли меня на другой берег и как ямщик свалился с повозки, исчез под волнами, а я стоя правил лошадьми.
Как Асфалей, Дагон или Нептун выплывает на поприще моря в раковине, запряженной дельфинами, так точно и я показался на противной стороне реки.
Вскочив на берег, кони встряхнулись и пустились в гору, как будто трезубец Нептуна вонзился в них, а лихой ямщик гаркнул, опустил вожжи и дал всю свободу порыву их. – Я еще не успел подобрать вожжей, кони внесли уже меня на гору, пролетели аллею и как вкопанные остановились подле огромных палат, пред которыми на террасе стояло большое общество. Внимание всех было обращено на меня.
Спроси меня кто хочет, на кого был я похож в это чудное мгновение, я невольно засмеюсь ему в глаза и спрошу его: на что похож несбыточный сон?
Появление мое произвело необыкновенное волнение во всех. Как окаменелый, стоял я в повозке и держал еще вожжи. Вдруг общий крик радости, страха, сожаления и удивления раздался на террасе. Все мужчины и женщины, в летах и молодые, бросились ко мне. Мне казалось, что толпы народа вылились из маскерадной залы и обступили меня с криком: Алеф!
Волосы мои стали дыбом, холодный пот прокатился по лицу.
С какой-то неистовой радостью несколько мужчин, в разнохарактерных богатейших одеждах всех веков и всех частей света, схватили меня под руки и повели к дому. Все прочие мужчины и женщины толпились вслед за мною как за чудом, от которого зависит и жизнь, и счастие их. Я потерял остальную память и не мог дать себе отчета, каким образом исчезла с меня мокрая одежда моя, мой военный сертук с перехватом и когда успели облечь меня в какую-то роскошную, покойную, ласковую одежду, кажется, похожую на восточную, потому что я не имел времени, не мог обратить на самого себя внимания.
Я несколько очувствовался, когда уже ввели меня в великолепную, торжественную залу, где все присутствующие обоих полов, похожие на представителей всех земных народов, стояли в каком-то ожидании.
В конце залы, на возвышении, сидела дева; перед нею стоял жертвенник, на котором горел пламень. Я взглянул на нее и опустил невольно глаза свои; она показалась мне божеством, пред которого ведут меня на суд. Помшо, что взоры ее были склонены в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
«Бэт!»
– Бэт? ах ты, старая дуга!
Я схватил смотрителя за грудь, шапка свалилась с головы его. «Гиммэль!» – вскричал он.
– А! теперь по-немецки! На, возьми подорожную, записывай!… и лошадей! живо! – Он взял подорожную и молча поворачивал ее во все стороны.
– Что ты думаешь?
Смотритель посмотрел на меня и стал шептать: «Алеф, бэт, гиммэлъ, далэт, хэ, вув!»
– Слушай, приятель! чтоб отвязаться от глупости твоей или плутней, вот тебе па чай, на водку, на хлеб, на что хочешь, только давай мне скорее лошадей!
Взглянув на меня, потом на несколько мелких серебряных монет, положенных мною перед ним на стол, смотритель оставил подорожную и стал пересматривать деньги по одиночке, приговаривая: алеф… гиммэлъ… вув… хэс… куф…
Кто одарен от природы прекрасным свойством, называемым терпение, тот мог бы наслаждаться этой картиной, но я не вытерпел. Сбросив со стола все деньги на пол, я схватил подорожную и всунул ее в руки смотрителя. – Читай! пиши! и вели запрягать лошадей!… или… я…
Взяв опять подорожную, он посмотрел на нее, подумал, встал с места, подошел к полке и стащил с нее огромный фолиант. Возвратясь на место, разогнул книгу, положил пред собою и подорожную, взглянул на нее и стал перебирать листы.
Огромная книга была какой-то словарь!
– Ты, кажется, выжил из себя! на какой язык переводишь ты мою подорожную!
«Ламмэд, мэм, айн, заммэх, аллъ, пай, фай», – произносил вместо ответа смотритель, усиливая голос свой; но я не дал кончить ему непонятной речи.
– Демон! жид! – вскричал я и, вырвав книгу из рук его, бросил ее. Книга ударилась в полку, куча других книг посыпалась прямо на чудака. То же самое движение повалило стол. Вслед за столом повалился на землю и смотритель, повторяя: алеф, бэт, гиммэль…
С ужасом я выбежал из комнаты в сени, на двор, на улицу… Ни души нет.
По дороге раздавались редкие звуки колокольчика.
Пустая почтовая тройка ехала мимо, шаг за шагом. Ямщик спал в повозке. Я вскочил в нее; ямщик вздрогнул и проснулся.
– Послушай! – вскричал я, – вот тебе кошелек с деньгами!… Вези меня скорее до следующей станции!… Ни слова! мне некогда разговаривать с тобой!…
Схватив вожжи, ямщик вытянул лошадей кнутом, и они понеслись быстрее стрелы.
– Слава богу! – думал я, – по крайней мере избавился от проклятого Алефа\ – и лег в сено, которое лежало в повозке. Я уже стал засыпать, как вдруг почувствовал ужасные толчки.
– Ты не разбираешь дороги! – вскричал я и выглянул из повозки. Мы ехали по вспаханной земле.
– Борода! куда своротил ты!… где дорога?
«Алеф!» – раздалось в ушах моих.
– Опять Алеф!… Ступай на дорогу!
«Бэт!» – продолжал ямщик.
– На Дорогу, мошенник!
«Гиммэль, далэт, хэ, ву в, зайн, хэв, тэт!… »
– Что делается со мною!… где я!… в какой земле?., откуда взялись эти проклятые Алефы! – вскричал я, взбешенный. Схватил левой рукой ямщика за ворот, хотел ударить… глядь – правой руки нет!
– Уф!… – возопил я.
«Туф?» – произнес ямщик вопросительным голосом и вдруг остановил лошадей.
– Нечистая сила! дьявол! алеф! ступай на дорогу!
«Алеф?» – сказал ямщик, взглянув на меня, и вдруг ударил лошадей, пустился по полю во весь опор.
Я потерял и силы, и голос.
Мы неслись с горы и на гору, по камням и по грязи; то пыль взвивалась вокруг нас столбом, то обдавало нас грязью и водой. Колокольчик умолк; только отрывистые восклицания ямщика: пай, фай, айн, аллъ, каф, рэш, шин!… раздавались в ушах моих. Взобравшись на ужасную гору, я со страхом взглянул на крутизну, с которой нам должно было спускаться.
В долине светилась широкая река; за рекой, против нас, было огромное здание, обнесенное садами и светлыми райскими окрестностями.
– Что это за строение? – спросил я. «Замэх!»
– Какой замок?
«Айн, пай, фай, цадык…»
Я не успел еще кончить нескольких сердитых слов, лошади ринулись с горы…
Как оторванная от гор скала, рухнулись мы в реку. Невозможно определить того чувства, которое наполняет душу во время неожиданного падения. Это чувство не есть страх, потому что страх есть чувство неприятное; оно более похоже на замирание сердца и чувств, когда щекотит нас леший; оно ближе к наслаждению, и человек любил бы его, если бы смерть или лишение какого-нибудь из драгоценных членов тела не было последствием падения. Это чувство есть мгновенное отсутствие мыслей, и потому я не помню, каким образом погрузился я в воду, не помню, как лошади вынесли меня на другой берег и как ямщик свалился с повозки, исчез под волнами, а я стоя правил лошадьми.
Как Асфалей, Дагон или Нептун выплывает на поприще моря в раковине, запряженной дельфинами, так точно и я показался на противной стороне реки.
Вскочив на берег, кони встряхнулись и пустились в гору, как будто трезубец Нептуна вонзился в них, а лихой ямщик гаркнул, опустил вожжи и дал всю свободу порыву их. – Я еще не успел подобрать вожжей, кони внесли уже меня на гору, пролетели аллею и как вкопанные остановились подле огромных палат, пред которыми на террасе стояло большое общество. Внимание всех было обращено на меня.
Спроси меня кто хочет, на кого был я похож в это чудное мгновение, я невольно засмеюсь ему в глаза и спрошу его: на что похож несбыточный сон?
Появление мое произвело необыкновенное волнение во всех. Как окаменелый, стоял я в повозке и держал еще вожжи. Вдруг общий крик радости, страха, сожаления и удивления раздался на террасе. Все мужчины и женщины, в летах и молодые, бросились ко мне. Мне казалось, что толпы народа вылились из маскерадной залы и обступили меня с криком: Алеф!
Волосы мои стали дыбом, холодный пот прокатился по лицу.
С какой-то неистовой радостью несколько мужчин, в разнохарактерных богатейших одеждах всех веков и всех частей света, схватили меня под руки и повели к дому. Все прочие мужчины и женщины толпились вслед за мною как за чудом, от которого зависит и жизнь, и счастие их. Я потерял остальную память и не мог дать себе отчета, каким образом исчезла с меня мокрая одежда моя, мой военный сертук с перехватом и когда успели облечь меня в какую-то роскошную, покойную, ласковую одежду, кажется, похожую на восточную, потому что я не имел времени, не мог обратить на самого себя внимания.
Я несколько очувствовался, когда уже ввели меня в великолепную, торжественную залу, где все присутствующие обоих полов, похожие на представителей всех земных народов, стояли в каком-то ожидании.
В конце залы, на возвышении, сидела дева; перед нею стоял жертвенник, на котором горел пламень. Я взглянул на нее и опустил невольно глаза свои; она показалась мне божеством, пред которого ведут меня на суд. Помшо, что взоры ее были склонены в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41