Если вам известны какие-то длинные слова, которые определяют меня, не стоит их сегодня произносить. Я должен был стать химиком, потому что знаю, как надо смешивать. Я карбюратор, который наскочил на ведьму с волосами, освещенными, светом лампы… Все сделано правильно. Если бы я смешал еще три напитка, я бы заплакал, а если бы в течение получаса не смешал ни одного, я был бы трезв. Но это в самый раз, потому что мы знаем, что мне следует сказать. Ты знаешь, каким я бываю трезвый, ведь знаешь, дорогая Анджелина, да? Я убегал от Сэма и прятался под крыльцом и испачкал весь свой прекрасный новый белый костюм. Испачкал в грязи, в грязи! Но все тогда было просто, потому что я был как все. Брал там, где находил, и что-то было хорошим, что-то лучшим. И никаких тебе сложностей вроде того, когда не можешь уйти, или не приближаться к тебе, или не спишь ночами. Тогда можно было не встречать тебя, по крайней мере, в течение какого-то времени.
Лицо Анджелины было спокойным, но глаза ее начинали наполняться влагой. Она старалась не мигать. В них были страх и оцепенение от испуга, но наравне с ними и жалость. Все это время она, как и я, знала, что Ли собирается сделать.
Я попытался осторожно подвинуться вместе со стулом к нему поближе.
— Не двигайся! — приказал он, заметив мое движение уголком глаза.
Я знал, кого он наметил первым и кто окажется первым, если даже я брошусь на него.
Поэтому я не шевелился.
— Тогда все было просто, а теперь — нет. И я не могу уехать. Сегодня утром я уехал очень далеко.., на пять миль. Дальше я ехать не смог. Я тогда подумал, как было бы легко, если бы ты уехала со мной. Чтобы нас стало только двое. И это так же легко, как, скажем, тебя сфотографировать. Подними глаза и посмотри на меня. Не опускай их и не плачь. Мне жаль, что ты не любишь виски, потому что перед дорогой всегда надо выпить и, кроме того, это вообще все облегчает. Протяни мне руку через стол. Дай мне подержать ее. Ну…
Она попыталась отодвинуться и взглянула на меня, прося помощи. При этом она боялась, что я на него брошусь. Выстрелив с такого расстояния, Ли ни за что бы не промахнулся.
Он поймал ее руку своей левой и ласково притянул к себе через стол. Он сжал ее пальцы в маленький кулачок и прикрыл его своей ладонью.
Внутри меня нарастал крик, и я всеми силами старался не позволить ему вырваться наружу.
— Ли, — сказал я, пытаясь не повышать голос, не кричать, как женщина. — Ли, оставь ружье!
Мне показалось, что я произношу эти слова не в первый раз. Будто я повторял их снова и снова, как фонограф, уже несколько часов подряд.
Он посмотрел на меня, как на чужестранца, говорящего на иностранном языке. Непонятно, в каком мире он пребывал, но я там не присутствовал и он меня не знал.
— Ли, — попытался я снова окликнуть его, все еще жалобно. Но это опять не вызвало никакого интереса. Я боролся с собой, чтобы мой голос был на том же уровне звучания, что и его. — Послушай, Ли!
— Да?
Я должен был как-то пробиться к нему. Я должен был заставить его выслушать меня. Однако он уже достаточно нагрузился и был готов действовать. И если его еще можно было остановить, то делать это нужно было немедленно.
— Послушай, Ли. — Я нагнулся вперед Настолько, насколько это было возможно, чтобы у него не создалось впечатления, что я собираюсь на него броситься. — Послушай и пойми!
Позднее я вспоминал, что как заведенный продолжал повторять “Послушай!”, хотя ясно сознавал, что это глупо.
— Послушай, пойми. Я хочу, чтобы ты понял. Ты пьян, но ты можешь меня слышать и понять меня, если попытаешься. Ты успеешь выстрелить только раз, прежде чем я схвачу тебя и вырву ружье. Ты это знаешь. Я сломаю тебе руку, но я вырву ружье. Ты сделаешь один выстрел, только один!
Я повторял эти слова снова и снова, как попугай. Собственный голос звучал для меня как бы издалека, будто проходил сквозь шум в моих ушах. Я не понимал, продолжаю ли визжать или стал говорить более внятно, так, чтобы он мог понять или, по крайней мере, слышать меня.
— Может быть, ты еще не сообразил, что я имею в виду, говоря об одном выстреле. Это значит, что, если ты застрелишь ее, ты не успеешь повернуть ружье на себя так, как ты собираешься сделать. А если ты сначала выстрелишь в меня, то у тебя тоже мало шансов. ТЫ пьян и не сможешь попасть с одного раза, а второго не будет.
Я вовсе не был уверен, что он обязательно промахнется. Но я надеялся, что он достаточно пьян, чтобы мне поверить.
— Но если ты застрелишь ее, я уже сказал, что выхвачу ружье прежде, чем ты сможешь выстрелить еще раз. Поэтому положи ружье и хорошенько представь себе картину, которую я тебе нарисовал. Когда ты отдашь мне ружье, мы сядем и поговорим.
Я смотрел ему прямо в глаза, чтобы видеть, доходят ли до него мои слова. Если да, то какой-то шанс существовал. Но если нет — всем нам конец. Я старался не смотреть на Анджелину, боясь этого не вынести.
— Мы будем сидеть здесь час, два — в общем, столько, сколько нужно, чтобы ты протрезвел и начал трястись от страха. И только тогда я пристрелю тебя. Трезвого.
Я замолчал. Казалось, время остановилось, хотя я слышал тиканье часов в гостиной. Я пытался перестать считать. Медленно рука Ли разомкнулась, и Анджелина отняла у него свою.
Я потянулся к ней через стол:
— Дорогая, уйди в спальню и закрой дверь. Она уже не плакала, но была белой как мел и держала руками лицо, будто это было что-то стеклянное и уже разбитое и могло в любой момент развалиться. Она поднялась очень медленно и стала обходить стол. Я следил за Ли. По-прежнему держа ружье в руке, он провожал ее взглядом, пока она не обогнула стол и не прошла через комнату за его спиной. Тогда он отвернулся, выпрямился, а потом опустил голову.
Она ушла в спальню и закрыла дверь. Я чувствовал, как она за дверью, в темноте, старается сдержаться и не заплакать и ждет.
Ли взглянул на меня. Ни один из нас не пошевелился. Прядь волос упала ему на лоб, и это выглядело как полоса, прочерченная тушью на мертвенной белизне его лица. Мои колени ослабли так, что я не чувствовал в них мускулов.
— Боб, — сказал он. Только это: Боб! Он произнес мое имя так, будто собирался еще что-то добавить, но не проронил больше ни слова. Быстро подняв ружье, он выстрелил себе в правый висок. Только в последний момент, в одну тысячную долю секунды, он немного дернулся, когда спускал курок. Поэтому пуля попала немного выше, но не настолько, чтобы это могло что-то изменить.
Я услышал, как Анджелина упала. Но сначала подошел к Ли. Он замер, навалившись грудью на стол. Я поднял его повисшую правую руку и положил на стол. Я плакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Лицо Анджелины было спокойным, но глаза ее начинали наполняться влагой. Она старалась не мигать. В них были страх и оцепенение от испуга, но наравне с ними и жалость. Все это время она, как и я, знала, что Ли собирается сделать.
Я попытался осторожно подвинуться вместе со стулом к нему поближе.
— Не двигайся! — приказал он, заметив мое движение уголком глаза.
Я знал, кого он наметил первым и кто окажется первым, если даже я брошусь на него.
Поэтому я не шевелился.
— Тогда все было просто, а теперь — нет. И я не могу уехать. Сегодня утром я уехал очень далеко.., на пять миль. Дальше я ехать не смог. Я тогда подумал, как было бы легко, если бы ты уехала со мной. Чтобы нас стало только двое. И это так же легко, как, скажем, тебя сфотографировать. Подними глаза и посмотри на меня. Не опускай их и не плачь. Мне жаль, что ты не любишь виски, потому что перед дорогой всегда надо выпить и, кроме того, это вообще все облегчает. Протяни мне руку через стол. Дай мне подержать ее. Ну…
Она попыталась отодвинуться и взглянула на меня, прося помощи. При этом она боялась, что я на него брошусь. Выстрелив с такого расстояния, Ли ни за что бы не промахнулся.
Он поймал ее руку своей левой и ласково притянул к себе через стол. Он сжал ее пальцы в маленький кулачок и прикрыл его своей ладонью.
Внутри меня нарастал крик, и я всеми силами старался не позволить ему вырваться наружу.
— Ли, — сказал я, пытаясь не повышать голос, не кричать, как женщина. — Ли, оставь ружье!
Мне показалось, что я произношу эти слова не в первый раз. Будто я повторял их снова и снова, как фонограф, уже несколько часов подряд.
Он посмотрел на меня, как на чужестранца, говорящего на иностранном языке. Непонятно, в каком мире он пребывал, но я там не присутствовал и он меня не знал.
— Ли, — попытался я снова окликнуть его, все еще жалобно. Но это опять не вызвало никакого интереса. Я боролся с собой, чтобы мой голос был на том же уровне звучания, что и его. — Послушай, Ли!
— Да?
Я должен был как-то пробиться к нему. Я должен был заставить его выслушать меня. Однако он уже достаточно нагрузился и был готов действовать. И если его еще можно было остановить, то делать это нужно было немедленно.
— Послушай, Ли. — Я нагнулся вперед Настолько, насколько это было возможно, чтобы у него не создалось впечатления, что я собираюсь на него броситься. — Послушай и пойми!
Позднее я вспоминал, что как заведенный продолжал повторять “Послушай!”, хотя ясно сознавал, что это глупо.
— Послушай, пойми. Я хочу, чтобы ты понял. Ты пьян, но ты можешь меня слышать и понять меня, если попытаешься. Ты успеешь выстрелить только раз, прежде чем я схвачу тебя и вырву ружье. Ты это знаешь. Я сломаю тебе руку, но я вырву ружье. Ты сделаешь один выстрел, только один!
Я повторял эти слова снова и снова, как попугай. Собственный голос звучал для меня как бы издалека, будто проходил сквозь шум в моих ушах. Я не понимал, продолжаю ли визжать или стал говорить более внятно, так, чтобы он мог понять или, по крайней мере, слышать меня.
— Может быть, ты еще не сообразил, что я имею в виду, говоря об одном выстреле. Это значит, что, если ты застрелишь ее, ты не успеешь повернуть ружье на себя так, как ты собираешься сделать. А если ты сначала выстрелишь в меня, то у тебя тоже мало шансов. ТЫ пьян и не сможешь попасть с одного раза, а второго не будет.
Я вовсе не был уверен, что он обязательно промахнется. Но я надеялся, что он достаточно пьян, чтобы мне поверить.
— Но если ты застрелишь ее, я уже сказал, что выхвачу ружье прежде, чем ты сможешь выстрелить еще раз. Поэтому положи ружье и хорошенько представь себе картину, которую я тебе нарисовал. Когда ты отдашь мне ружье, мы сядем и поговорим.
Я смотрел ему прямо в глаза, чтобы видеть, доходят ли до него мои слова. Если да, то какой-то шанс существовал. Но если нет — всем нам конец. Я старался не смотреть на Анджелину, боясь этого не вынести.
— Мы будем сидеть здесь час, два — в общем, столько, сколько нужно, чтобы ты протрезвел и начал трястись от страха. И только тогда я пристрелю тебя. Трезвого.
Я замолчал. Казалось, время остановилось, хотя я слышал тиканье часов в гостиной. Я пытался перестать считать. Медленно рука Ли разомкнулась, и Анджелина отняла у него свою.
Я потянулся к ней через стол:
— Дорогая, уйди в спальню и закрой дверь. Она уже не плакала, но была белой как мел и держала руками лицо, будто это было что-то стеклянное и уже разбитое и могло в любой момент развалиться. Она поднялась очень медленно и стала обходить стол. Я следил за Ли. По-прежнему держа ружье в руке, он провожал ее взглядом, пока она не обогнула стол и не прошла через комнату за его спиной. Тогда он отвернулся, выпрямился, а потом опустил голову.
Она ушла в спальню и закрыла дверь. Я чувствовал, как она за дверью, в темноте, старается сдержаться и не заплакать и ждет.
Ли взглянул на меня. Ни один из нас не пошевелился. Прядь волос упала ему на лоб, и это выглядело как полоса, прочерченная тушью на мертвенной белизне его лица. Мои колени ослабли так, что я не чувствовал в них мускулов.
— Боб, — сказал он. Только это: Боб! Он произнес мое имя так, будто собирался еще что-то добавить, но не проронил больше ни слова. Быстро подняв ружье, он выстрелил себе в правый висок. Только в последний момент, в одну тысячную долю секунды, он немного дернулся, когда спускал курок. Поэтому пуля попала немного выше, но не настолько, чтобы это могло что-то изменить.
Я услышал, как Анджелина упала. Но сначала подошел к Ли. Он замер, навалившись грудью на стол. Я поднял его повисшую правую руку и положил на стол. Я плакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42