Там умещалось все его имущество – в пространстве, вмещающем четыре электрических пишущих машинки. Сундучок был украшен резьбой – ветки и листья. Но он был еще и заперт, и я не хотел идти назад к Дуэйну и искать ключ. Я выскочил во двор в поисках чего-нибудь тяжелого. Гараж. Там пахло как в могиле – сырой землей, ржавчиной, жуками. Я помнил, что на стенке висели инструменты. Среди лопат и топоров я отыскал старый лом и вернулся с ним в спальню.
Конец лома точно вошел в зазор между замком и сундучком; я надавил и услышал треск дерева. На второй раз замок подался, и я упал на колени, чувствуя приступ боли в перевязанной руке. Здоровой рукой я вытащил замок и открыл сундук. Внутри в беспорядке лежали фотографии в рамках и без. Запутавшись в обилии квадратных лиц Дуэйна, моих мальчишеских вихров и зубастых улыбок семьи Апдалей (выставка достижений зубной техники), я вывалил все содержимое на ковер.
Она смотрела на меня с расстояния четырех футов. Кто-то вынул ее из рамки, но она была здесь, мы были здесь, увиденные дядей Джилбертом так, как видели нас все – похожими больше, чем две капли крови в одной струйке, смеющимися и державшимися за руки в тот летний день 55-го.
Если бы я уже не стоял на коленях, я встал бы сейчас, увидев это лицо. Меня как будто двинули в живот тем самым ломом. Ведь если мы оба были тогда молодыми, невинными и любящими, то что сказать о ней? Она сияла, затмевая мое смышленое лицо юного воришки, она присутствовала в ином плане бытия, где дух неотделим от плоти. От созерцания ее лица я, казалось, воспарил. Мои колени не касались ковра.
Еще раз я понял, что каким-то волшебством неразрывно связан с ней. Что всю жизнь с момента нашей последней встречи пытался отыскать ее вновь. Ее мать в шоке вернулась в Сан-Франциско; когда я украл машину и врезался в дерево футах в сорока от вершины холма с итальянским пейзажем, мои родители определили меня в закрытую школу в Майами, похожую на тюрьму. Она была далеко; мы расстались, но, как я твердо верил, не навсегда.
* * *
После бесконечных минут созерцания я лег на спину. Пот стекал у меня по вискам. Затылок покоился на скомканных фотографиях и щепках норвежского дерева. Я знал, что увижу ее, что она вернется. Поэтому я и был здесь, в бабушкином доме – книга всего лишь предлог. Я никогда не закончу свою диссертацию. Она этого не допустит. Теперь, когда я здесь, я должен подготовиться к ее встрече. И странное письмо было частью этой подготовки, частью обряда вызывания духа.
* * *
Я подумал, что нахожусь на конечном этапе моего превращения, начавшегося, когда я разбил руку о крышу машины и почувствовал, что ко мне возвращается ощущение свободы. Реальность не очевидна, она прорывается сквозь реальность мнимую, как удар кулака. Мнимая реальность – просто случайное сочетание молекул. Она всегда знала это, и я теперь, лежа на ковре среди бумаги и дерева, тоже это знал. Потолок надо мной растворился в белом бездонном небе. Я подумал о Заке и улыбнулся. Бедный безвредный дурачок! Когда я в следующий раз увижу во сне синий туман, я поплыву в нем не один. Алисон будет со мной.
Этот образ тоже вошел в общее чувство – как моя пораненная рука, как неудобное положение головы, как Зак, как кража книжки “Волшебный сон”. Развязка наступит двадцать первого. С этой уверенностью я заснул или впал в забытье.
* * *
Пробудился я, полный энергии. У меня был план, который я считал необходимым воплотить в жизнь. Нужно готовиться. У меня еще почти три недели. Времени больше чем достаточно.
Я вытащил из рамки подходящую по размеру фотографию и вставил вместо нее наш с Алисон портрет. Другую фотографию я разорвал пополам, потом еще пополам. Клочки я бросил на пол.
После этого я оглядел комнату. Большую часть мебели придется убрать и заменить тем, что окружало Алисон. Я должен воссоздать комнату такой, какой она была двадцать лет назад. Офисная мебель Дуэйна отправится в подвал. Я не был уверен, что смогу стащить тяжелые предметы по ступенькам, но у меня не было выбора.
Как и в доме Дуэйна, двери в подвал открывались наружу, но я едва не надорвался, открывая их – время сцементировало их створки вместе. Ступеньки выглядели устрашающе. Я поставил ногу на первую, пробуя вес, и слежавшаяся земля выдержала. Шаг, второй... потом я пошел менее осторожно, и тут же очередная ступенька подалась, и я проскользил три-четыре фута вниз. Кое-как утвердившись, я подтянулся вверх и открыл вторую створку двери. Теперь свет осветил почти весь подвал, и я увидел чудесную старую мебель, сваленную в нем грудами. В подвале, как и в гараже Дуэйна, пахло могилой. Я начал потихоньку подтягивать мебель моей бабушки к выходу и оттуда наверх.
* * *
Я работал, пока не почувствовал, что ноги у меня подкашиваются, а одежда покрылась коркой грязи. В подвале оказалось больше мебели, чем я думал, и вся она могла пригодиться. Я выполз наверх и сделал сандвич из субботних запасов. Потом умылся и протер теплой водой то, что уже стояло перед домом. Я помнил каждый предмет и помнил, как они располагались в комнате двадцать лет назад. Каждого из них она касалась рукой.
Когда начало смеркаться, я вытащил из подвала все. Обивка кое-где порвалась, но дерево блестело, как новое. Даже на лугу перед домом эта мебель смотрелась магически – старые вещи, сработанные с душой, без казенщины. От одного их вида хотелось плакать. Они несли в себе прошлое, они хранили историю моей семьи в Америке и как она были прочными и правильными.
Не то что мебель Дуэйна – та и в комнате, и на лужайке выглядела глупой, легковесной, ущербной. В ней полностью отсутствовала душа.
Я зря начал с самых легких предметов – ужасающих картин, ламп и кресел. Под одной из ламп я нашел две долларовых купюры.
В других обстоятельствах я бы восхитился, но сейчас мне было не до того. Тяжелые диваны и два кресла мне пришлось вытаскивать сильно уставшим и почти в полной темноте. Земляные ступени, уже превратившиеся в обычную насыпь, тонули во мраке, освещаемом только зыбким светом лампочки с крыльца. Первое кресло я поднял на руках и сбежал с ним вниз, но со вторым этот номер не прошел.
Я споткнулся и упал вниз, причем приземлился прямо в кресло, но, к сожалению, не той стороной. Левую ногу пронзила резкая боль. Но сломалась не она, а одна из ножек кресла, торчавшая из ткани, как гнилой зуб. Выругавшись, я оторвал ее и швырнул в угол.
Диваны я просто столкнул вниз. Первый из них тяжело шмякнулся о дно подвала, и я, удовлетворенно вздохнув, уже взялся за второй, когда мне в спину уперся луч фонарика.
– Черт возьми, Майлс, – сказал Дуэйн. Луч ощупал мое лицо, потом переместился на дверь подвала.
– Ты и без фонарика мог бы узнать, что это я.
– Нет, я узнал бы тебя даже темной ночью, – он выключил фонарик и подошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Конец лома точно вошел в зазор между замком и сундучком; я надавил и услышал треск дерева. На второй раз замок подался, и я упал на колени, чувствуя приступ боли в перевязанной руке. Здоровой рукой я вытащил замок и открыл сундук. Внутри в беспорядке лежали фотографии в рамках и без. Запутавшись в обилии квадратных лиц Дуэйна, моих мальчишеских вихров и зубастых улыбок семьи Апдалей (выставка достижений зубной техники), я вывалил все содержимое на ковер.
Она смотрела на меня с расстояния четырех футов. Кто-то вынул ее из рамки, но она была здесь, мы были здесь, увиденные дядей Джилбертом так, как видели нас все – похожими больше, чем две капли крови в одной струйке, смеющимися и державшимися за руки в тот летний день 55-го.
Если бы я уже не стоял на коленях, я встал бы сейчас, увидев это лицо. Меня как будто двинули в живот тем самым ломом. Ведь если мы оба были тогда молодыми, невинными и любящими, то что сказать о ней? Она сияла, затмевая мое смышленое лицо юного воришки, она присутствовала в ином плане бытия, где дух неотделим от плоти. От созерцания ее лица я, казалось, воспарил. Мои колени не касались ковра.
Еще раз я понял, что каким-то волшебством неразрывно связан с ней. Что всю жизнь с момента нашей последней встречи пытался отыскать ее вновь. Ее мать в шоке вернулась в Сан-Франциско; когда я украл машину и врезался в дерево футах в сорока от вершины холма с итальянским пейзажем, мои родители определили меня в закрытую школу в Майами, похожую на тюрьму. Она была далеко; мы расстались, но, как я твердо верил, не навсегда.
* * *
После бесконечных минут созерцания я лег на спину. Пот стекал у меня по вискам. Затылок покоился на скомканных фотографиях и щепках норвежского дерева. Я знал, что увижу ее, что она вернется. Поэтому я и был здесь, в бабушкином доме – книга всего лишь предлог. Я никогда не закончу свою диссертацию. Она этого не допустит. Теперь, когда я здесь, я должен подготовиться к ее встрече. И странное письмо было частью этой подготовки, частью обряда вызывания духа.
* * *
Я подумал, что нахожусь на конечном этапе моего превращения, начавшегося, когда я разбил руку о крышу машины и почувствовал, что ко мне возвращается ощущение свободы. Реальность не очевидна, она прорывается сквозь реальность мнимую, как удар кулака. Мнимая реальность – просто случайное сочетание молекул. Она всегда знала это, и я теперь, лежа на ковре среди бумаги и дерева, тоже это знал. Потолок надо мной растворился в белом бездонном небе. Я подумал о Заке и улыбнулся. Бедный безвредный дурачок! Когда я в следующий раз увижу во сне синий туман, я поплыву в нем не один. Алисон будет со мной.
Этот образ тоже вошел в общее чувство – как моя пораненная рука, как неудобное положение головы, как Зак, как кража книжки “Волшебный сон”. Развязка наступит двадцать первого. С этой уверенностью я заснул или впал в забытье.
* * *
Пробудился я, полный энергии. У меня был план, который я считал необходимым воплотить в жизнь. Нужно готовиться. У меня еще почти три недели. Времени больше чем достаточно.
Я вытащил из рамки подходящую по размеру фотографию и вставил вместо нее наш с Алисон портрет. Другую фотографию я разорвал пополам, потом еще пополам. Клочки я бросил на пол.
После этого я оглядел комнату. Большую часть мебели придется убрать и заменить тем, что окружало Алисон. Я должен воссоздать комнату такой, какой она была двадцать лет назад. Офисная мебель Дуэйна отправится в подвал. Я не был уверен, что смогу стащить тяжелые предметы по ступенькам, но у меня не было выбора.
Как и в доме Дуэйна, двери в подвал открывались наружу, но я едва не надорвался, открывая их – время сцементировало их створки вместе. Ступеньки выглядели устрашающе. Я поставил ногу на первую, пробуя вес, и слежавшаяся земля выдержала. Шаг, второй... потом я пошел менее осторожно, и тут же очередная ступенька подалась, и я проскользил три-четыре фута вниз. Кое-как утвердившись, я подтянулся вверх и открыл вторую створку двери. Теперь свет осветил почти весь подвал, и я увидел чудесную старую мебель, сваленную в нем грудами. В подвале, как и в гараже Дуэйна, пахло могилой. Я начал потихоньку подтягивать мебель моей бабушки к выходу и оттуда наверх.
* * *
Я работал, пока не почувствовал, что ноги у меня подкашиваются, а одежда покрылась коркой грязи. В подвале оказалось больше мебели, чем я думал, и вся она могла пригодиться. Я выполз наверх и сделал сандвич из субботних запасов. Потом умылся и протер теплой водой то, что уже стояло перед домом. Я помнил каждый предмет и помнил, как они располагались в комнате двадцать лет назад. Каждого из них она касалась рукой.
Когда начало смеркаться, я вытащил из подвала все. Обивка кое-где порвалась, но дерево блестело, как новое. Даже на лугу перед домом эта мебель смотрелась магически – старые вещи, сработанные с душой, без казенщины. От одного их вида хотелось плакать. Они несли в себе прошлое, они хранили историю моей семьи в Америке и как она были прочными и правильными.
Не то что мебель Дуэйна – та и в комнате, и на лужайке выглядела глупой, легковесной, ущербной. В ней полностью отсутствовала душа.
Я зря начал с самых легких предметов – ужасающих картин, ламп и кресел. Под одной из ламп я нашел две долларовых купюры.
В других обстоятельствах я бы восхитился, но сейчас мне было не до того. Тяжелые диваны и два кресла мне пришлось вытаскивать сильно уставшим и почти в полной темноте. Земляные ступени, уже превратившиеся в обычную насыпь, тонули во мраке, освещаемом только зыбким светом лампочки с крыльца. Первое кресло я поднял на руках и сбежал с ним вниз, но со вторым этот номер не прошел.
Я споткнулся и упал вниз, причем приземлился прямо в кресло, но, к сожалению, не той стороной. Левую ногу пронзила резкая боль. Но сломалась не она, а одна из ножек кресла, торчавшая из ткани, как гнилой зуб. Выругавшись, я оторвал ее и швырнул в угол.
Диваны я просто столкнул вниз. Первый из них тяжело шмякнулся о дно подвала, и я, удовлетворенно вздохнув, уже взялся за второй, когда мне в спину уперся луч фонарика.
– Черт возьми, Майлс, – сказал Дуэйн. Луч ощупал мое лицо, потом переместился на дверь подвала.
– Ты и без фонарика мог бы узнать, что это я.
– Нет, я узнал бы тебя даже темной ночью, – он выключил фонарик и подошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62