– немного помолчав, счел нужным уточнить бывший особист Афганской народной армии. – Зачем шантажировать девчонку, подбрасывать таблетки и заставлять травить собственного отца? Огромный риск… В девяти случаях из десяти нормальная дочь не станет этого делать ни под какими угрозами.
– Тоже верно, – нахмурился Северов, снова прикладываясь к расписной пиале. – Гораздо проще нанять киллера, чтобы он одним точным выстрелом раз и навсегда ликвидировал Сосновского, если тот действительно кому-то мешает. Значит, такой расклад их не устраивает и Михаил Борисович нужен этим архаровцам обязательно живым… Почему?
– Хрен его знает. Таблетки – это уже явный перебор, фильма хватает выше крыши, чтобы заставить олигарха под угрозой его растиражирования отказаться от поездки на Кипр. Конечно, в том случае, если именно этот контракт является причиной шантажа, а не что-то другое, – в свою очередь недоуменно пожал плечами Али. – Вряд ли Сосновский захочет, чтобы его единственное чадо опозорили на всю страну.
– Короче, куда ни плюнь – одни загадки, – подытожил разговор Северов.
Комбат Бульдог
Комбат, невысокий дородный мужик с лицом бульдога и по прозвищу Бульдог, сидел за столом и вместе со склонившимся рядом незнакомым войсковым офицером, майором, водя карандашом по раскинутой на столе карте, изучал тонкости топографии юго-восточной части горной Чечни.
Тут же стояла ополовиненная бутылка водки, два стакана, вскрытая банка тушенки и горбушка хлеба.
При появлении Ивана, вошедшего в нагретую печкой-буржуйкой палатку в сопровождении бойца охраны, подполковник Волгин поднял одутловатое лицо, пару секунд разглядывал разведчика-контрактника, а потом сделал понятный без слов жест рукой, после которого охранник козырнул и исчез из палатки.
– Подойди, – буркнул комбат, и Северов приблизился к столу, непроизвольно кинув взгляд на початую тушенку и хлеб.
При виде еды под ребрами сержанта неприятно засосало, да так, что к горлу подкатила тошнота. В последний раз они перекусили захваченным с собой на задание облегченным пайком – ржаными галетами и салом – еще вчера днем, в скалистой расщелине. За час до внезапного, в светлое время суток, нападения на охраняющих базу бородачей и захвата пленного.
– Как сходили? – неторопливо закурив папиросу, коротко спросил подполковник.
– Задание выполнено, – ответил Иван, чувствуя, как в груди сжимается мерзкий комок, а рот наполняется слюной. – Пленный доставлен…
– Выворачивай карманы, – приказал комбат, махнув рукой. – Содержимое – на стол!
Северов положил автомат на стоящий рядом складной стул и послушно извлек из камуфляжного обмундирования то немногое, что было у него при себе, – зажигалку, спецназовский нож-кусачки и портсигар. Перед уходом на задание все личные вещи разведгруппа сдавала на хранение в материальную часть…
Подполковник сразу же сгреб широченной мозолистой лапой портсигар, открыл его, но, видимо, не найдя того, что ожидал, бросил на стол.
Потом он вперил в лицо Ивана тяжелый взгляд:
– Ты какого хера пидора поганого изуродовал? Полпальца ему на левой клешне оттяпал?
– Помял я его слегка при попытке к бегству, – пожал плечами сержант. – Но ничего у араба не отрезал.
– Помял?! Опять за старое?! Мало вам шакалов-телевизионщиков, снимающих изуродованные тела похороненных боевиков, а потом визжащих на всю Европу о зверствах российской армии на Кавказе?! Мало визитеров из ПАСЕ и прочих дармоедов тамошних, вместе с нашими столичными жополизами?! У меня эти комиссии гребаные в-о-о-т где сидят!
Волгин размашисто провел ребром ладони по бычьей, в складках, шее.
В столь резком поведении, как правило, сдержанного и немногословного комбата Трофимыча, которого уважали все без исключения солдаты, что-то было явно не так. Словно он, сам того не желая, играл навязанную ему кем-то вышестоящим роль беспощадного борца с жестокостью на войне.
– В общем, так… – обычным ровным тоном произнес Волгин. – Собираешь личные вещи в мешок и с рассветом вместе с майором Косаревым из штаба округа, – подполковник кивнул на сидящего рядом офицера, – отправляешься в Ханкалу. Там, в ставке, тебе объяснят политику партии более доходчиво… Получишь расчет, пинок под зад и – на гражданку! Мне среди подчиненных нужны бойцы, а не средневековые варвары! А сейчас ужинать и спать. Кру-у-гом!.. Ша-агом марш!.. И чтоб глаза мои тебя больше не видели…
Последнюю фразу батяня-комбат произнес с явным, неприкрытым усилием, что неудивительно. Во всей этой истории определенно прослеживался скрытый, пока совершенно неясный подтекст.
Но Иван понимал, что в присутствии незнакомого худощавого майора ждать каких-либо вразумительных объяснений от действующего по явному принуждению Бульдога бессмысленно.
Значит, придется ждать до Ханкалы. Там, даст бог, все окончательно и прояснится…
Скрипнув зубами, Иван козырнул, вскинув руку к повязанному на голове платку, забросил на плечо автомат, с явным негодованием развернулся на каблуках и, отогнув брезентовую штору, вышел на воздух.
Стрельнув у скучающего, мокнущего караульного сигарету, Иван не без труда прикурил от отсыревшей спички, вместо благодарности хлопнул пацана-срочника по плечу и не спеша направился за отложенной для членов разведгруппы пайкой.
Поужинав чуть теплой кашей с глотком вяжущего рот чая непонятного происхождения, вернулся к себе в палатку и, несмотря на усталость, еще целых полчаса лежал на шконке, неподвижно глядя в освещенный одинокой лампочкой потолок.
С рассветом бывший сотрудник питерской милиции, а ныне сержант внутренних войск Иван Северов, до истечения срока контракта которого оставалось три с лишним месяца, не считая последующего, почти неизбежного продления командировки еще на полгода, уже ехал по разбитой, чавкающей от непролазной грязи дороге на сопровождаемом бэтээром армейском «уазике» в сторону главной базы федеральных войск.
Он молча глядел в заляпанное окно на унылые пейзажи истерзанной двумя войнами, сожженной и разграбленной мятежной Чечни, пытался в деталях вспомнить всю свою предыдущую службу, дабы из сотен самых разных событий выделить то единственное, которое стало причиной его столь скоротечного и явно надуманного увольнения из спецназа.
Искал – и не мог найти. Ибо все, что ему, как разведчику, пришлось делать на этой высосанной когда-то из пальца войне, теперь уже превратившейся в настоящую межнациональную бойню, вполне укладывалось в рамки допустимого и в чем-то даже морально оправданного ответа на жестокость чеченцев к русским солдатам.
И от осознания этого явного несоответствия, несправедливости, вызванной чем угодно, но только не «варварством» к обезумевшему врагу, на душе Ивана становилось совсем скверно и пусто…
Ему, старающемуся не смотреть в сторону сидящего впереди майора, даже вспомнилась фраза, сказанная давным-давно кем-то из великих:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Тоже верно, – нахмурился Северов, снова прикладываясь к расписной пиале. – Гораздо проще нанять киллера, чтобы он одним точным выстрелом раз и навсегда ликвидировал Сосновского, если тот действительно кому-то мешает. Значит, такой расклад их не устраивает и Михаил Борисович нужен этим архаровцам обязательно живым… Почему?
– Хрен его знает. Таблетки – это уже явный перебор, фильма хватает выше крыши, чтобы заставить олигарха под угрозой его растиражирования отказаться от поездки на Кипр. Конечно, в том случае, если именно этот контракт является причиной шантажа, а не что-то другое, – в свою очередь недоуменно пожал плечами Али. – Вряд ли Сосновский захочет, чтобы его единственное чадо опозорили на всю страну.
– Короче, куда ни плюнь – одни загадки, – подытожил разговор Северов.
Комбат Бульдог
Комбат, невысокий дородный мужик с лицом бульдога и по прозвищу Бульдог, сидел за столом и вместе со склонившимся рядом незнакомым войсковым офицером, майором, водя карандашом по раскинутой на столе карте, изучал тонкости топографии юго-восточной части горной Чечни.
Тут же стояла ополовиненная бутылка водки, два стакана, вскрытая банка тушенки и горбушка хлеба.
При появлении Ивана, вошедшего в нагретую печкой-буржуйкой палатку в сопровождении бойца охраны, подполковник Волгин поднял одутловатое лицо, пару секунд разглядывал разведчика-контрактника, а потом сделал понятный без слов жест рукой, после которого охранник козырнул и исчез из палатки.
– Подойди, – буркнул комбат, и Северов приблизился к столу, непроизвольно кинув взгляд на початую тушенку и хлеб.
При виде еды под ребрами сержанта неприятно засосало, да так, что к горлу подкатила тошнота. В последний раз они перекусили захваченным с собой на задание облегченным пайком – ржаными галетами и салом – еще вчера днем, в скалистой расщелине. За час до внезапного, в светлое время суток, нападения на охраняющих базу бородачей и захвата пленного.
– Как сходили? – неторопливо закурив папиросу, коротко спросил подполковник.
– Задание выполнено, – ответил Иван, чувствуя, как в груди сжимается мерзкий комок, а рот наполняется слюной. – Пленный доставлен…
– Выворачивай карманы, – приказал комбат, махнув рукой. – Содержимое – на стол!
Северов положил автомат на стоящий рядом складной стул и послушно извлек из камуфляжного обмундирования то немногое, что было у него при себе, – зажигалку, спецназовский нож-кусачки и портсигар. Перед уходом на задание все личные вещи разведгруппа сдавала на хранение в материальную часть…
Подполковник сразу же сгреб широченной мозолистой лапой портсигар, открыл его, но, видимо, не найдя того, что ожидал, бросил на стол.
Потом он вперил в лицо Ивана тяжелый взгляд:
– Ты какого хера пидора поганого изуродовал? Полпальца ему на левой клешне оттяпал?
– Помял я его слегка при попытке к бегству, – пожал плечами сержант. – Но ничего у араба не отрезал.
– Помял?! Опять за старое?! Мало вам шакалов-телевизионщиков, снимающих изуродованные тела похороненных боевиков, а потом визжащих на всю Европу о зверствах российской армии на Кавказе?! Мало визитеров из ПАСЕ и прочих дармоедов тамошних, вместе с нашими столичными жополизами?! У меня эти комиссии гребаные в-о-о-т где сидят!
Волгин размашисто провел ребром ладони по бычьей, в складках, шее.
В столь резком поведении, как правило, сдержанного и немногословного комбата Трофимыча, которого уважали все без исключения солдаты, что-то было явно не так. Словно он, сам того не желая, играл навязанную ему кем-то вышестоящим роль беспощадного борца с жестокостью на войне.
– В общем, так… – обычным ровным тоном произнес Волгин. – Собираешь личные вещи в мешок и с рассветом вместе с майором Косаревым из штаба округа, – подполковник кивнул на сидящего рядом офицера, – отправляешься в Ханкалу. Там, в ставке, тебе объяснят политику партии более доходчиво… Получишь расчет, пинок под зад и – на гражданку! Мне среди подчиненных нужны бойцы, а не средневековые варвары! А сейчас ужинать и спать. Кру-у-гом!.. Ша-агом марш!.. И чтоб глаза мои тебя больше не видели…
Последнюю фразу батяня-комбат произнес с явным, неприкрытым усилием, что неудивительно. Во всей этой истории определенно прослеживался скрытый, пока совершенно неясный подтекст.
Но Иван понимал, что в присутствии незнакомого худощавого майора ждать каких-либо вразумительных объяснений от действующего по явному принуждению Бульдога бессмысленно.
Значит, придется ждать до Ханкалы. Там, даст бог, все окончательно и прояснится…
Скрипнув зубами, Иван козырнул, вскинув руку к повязанному на голове платку, забросил на плечо автомат, с явным негодованием развернулся на каблуках и, отогнув брезентовую штору, вышел на воздух.
Стрельнув у скучающего, мокнущего караульного сигарету, Иван не без труда прикурил от отсыревшей спички, вместо благодарности хлопнул пацана-срочника по плечу и не спеша направился за отложенной для членов разведгруппы пайкой.
Поужинав чуть теплой кашей с глотком вяжущего рот чая непонятного происхождения, вернулся к себе в палатку и, несмотря на усталость, еще целых полчаса лежал на шконке, неподвижно глядя в освещенный одинокой лампочкой потолок.
С рассветом бывший сотрудник питерской милиции, а ныне сержант внутренних войск Иван Северов, до истечения срока контракта которого оставалось три с лишним месяца, не считая последующего, почти неизбежного продления командировки еще на полгода, уже ехал по разбитой, чавкающей от непролазной грязи дороге на сопровождаемом бэтээром армейском «уазике» в сторону главной базы федеральных войск.
Он молча глядел в заляпанное окно на унылые пейзажи истерзанной двумя войнами, сожженной и разграбленной мятежной Чечни, пытался в деталях вспомнить всю свою предыдущую службу, дабы из сотен самых разных событий выделить то единственное, которое стало причиной его столь скоротечного и явно надуманного увольнения из спецназа.
Искал – и не мог найти. Ибо все, что ему, как разведчику, пришлось делать на этой высосанной когда-то из пальца войне, теперь уже превратившейся в настоящую межнациональную бойню, вполне укладывалось в рамки допустимого и в чем-то даже морально оправданного ответа на жестокость чеченцев к русским солдатам.
И от осознания этого явного несоответствия, несправедливости, вызванной чем угодно, но только не «варварством» к обезумевшему врагу, на душе Ивана становилось совсем скверно и пусто…
Ему, старающемуся не смотреть в сторону сидящего впереди майора, даже вспомнилась фраза, сказанная давным-давно кем-то из великих:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91