Я тут нашел лазейку: один из этой банды не совсем еще конченый человек. Он здорово может помочь нам…
К открытию мы были в кафе. Зал пуст, как берег моря перед приливом. Худенькая кассирша от нечего делать чистила пилкой ногти. Прошли в директорский закуток.
Адылова на месте не оказалось. Полковник велел буфетчику вызвать повара Ураза Хайдарова. Этот малый очень походил на буфетчика: толстое, с жирными складками, лицо, выпуклые телячьи глазки постоянно бегают. Разговаривая, смотрит в потолок.
— Уразбай, ты до сих пор настаиваешь на своих вчерашних словах? — сразу перешел к делу полковник.
— Я сказал правду, — прочитал Уразбай с потолка.
— А глаза говорят: «неправду».
— А вы докажите, что неправду.
— Значит, ты дал Кузыеву сто рублей?
— Да.
— Какая у тебя зарплата?
— Восемьдесят рублей.
— Зарплата — восемьдесят. А как у тебя в тот день в кармане оказалось сто рублей?
— Я их копил.
— Хотел купить что-нибудь?
— Телевизор.
— И давно копил эти деньги?
— С полгода.
— В каких купюрах были те деньги, которые ты дал взяточнику?
— Какие были деньги?
— Да, какие? Десятками, пятерками, трешками или рублевками?
— Это самое… сейчас не помню.
— Полгода ты хранил эти деньги при себе да так и не запомнил, в каких купюрах они были? Слушай, Уразбай, я вижу, лгать ты не любишь и не умеешь. Поэтому и не смеешь глядеть мне в глаза. А они, эти твои глаза, сами во всем признаются. Ну-ка посмотри на меня, мне в лицо. Смелее, смелее, вот так, молодец! Дети у тебя есть?
— Двойняшки: Фатима и Зухра.
— Родители живы?
— Да.
— Понимаешь, каково им всем будет, если ты попадешь в тюрьму? Расскажи все по-честному и избежишь этой участи. Один из ваших уже во всем признался, только имени не назову — обещал.
Повар перевел взгляд с потолка на пол. Низко опустил голову и заикаясь прошептал:
— Директор меня живым в могилу загонит…
— Ты сейчас не о директоре, а о своих дочерях, стариках-родителях подумай!
— Вы меня не выдадите?
— Нет.
— Поможете тихо-мирно уволиться из этого гадюшника… то есть кафе?
— Помогу.
— Дайте мне тогда ручку и бумагу.
Уразбай долго пыхтел, записывая показания, где подробно обрисовал все злоупотребления, которым был свидетелем в течение двух лет. Написал и как директор подбил их оговорить меня, учил, кто как должен вести себя в милиции, что говорить. Потом протянул бумагу полковнику, нерешительно встал с места, словно спрашивая, можно ли теперь идти… Повар покинул нас с явным облегчением. Как только закрылась за ним дверь, я обратился к своему начальнику:
— А кто дал то, другое показание?
— Я сам, — улыбнулся полковник. — Это показание сочинил я сам. Я же говорил тебе, что парня этого еще можно спасти. Мы так и сделаем. Вот буфетчика так запросто не проведешь, чтобы добиться признания. Но для него я приготовил железный капкан. Попадется как миленький. И не выберется. Главное, Хашимджан, суметь до активных допросов изучить психологию человека, с которым придется иметь дело.
Буфетчик вошел в кабинет, почтительно держа обе руки на груди, чуть согнувшись, точно приготовился кланяться. Чинно-благородно поздоровался, хотя мы с ним уже виделись. Он сделал вид, что не расслышал предложения сесть, остался стоять, по-прежнему сложив руки на груди. В комнате и не так уж было жарко, но он начал усиленно потеть: вначале мелкими, прозрачными капельками покрылись его нос и лоб, потом мокрым стало все лицо, а вскоре он был весь взмылен, как человек, только что вышедший из бани. Он то взглядывал на меня, то в спину полковника, который что-то писал, не поднимая головы.
— Садитесь, — повторил Салимджан-ака.
— Спасибо. Я привык при уважаемых начальниках стоять на ногах.
— Имя, фамилия?
— Я же вчера только говорил. Но если уважаемому начальнику угодно, могу повторить.
— Повторяю, ваше имя и фамилия? — повысил голос полковник. Буфетчик испуганно вздрогнул.
— Закир Зарипов.
— Гражданин Зарипов, я должен сообщить вам, что вы арестованы.
Буфетчик резко покачнулся, как от сильного удара. Минуты три стоял, широко разинув рот, выпучив глаза. Потом губы его непроизвольно прошептали: «Арестован!» Видя состояние буфетчика, полковник продолжил свою яростную атаку. Теперь он не словами, не голосом, а взглядом уничтожал врага. Столько ненависти, презрения, брезгливости было в его взгляде, что я сам не узнавал вчерашнего доброго, тихого Салимджана-ака.
— Простите, — опомнился наконец буфетчик, — не могу ли я узнать, за что вы арестуете меня?
— Обязательно узнаете. Двадцать второго марта сего года Городская торговая инспекция обнаружила в заведуемом вами буфете четырнадцать бутылок коньяка, разбавленных дешевым вином, не так ли?
— Нет, нет, тут какая-то ошибка, недоразумение…
— Вот акт! — Полковник протянул Зарипову акт, от которого тот попятился, точно от змеи, и стукнулся спиной о стену.
— Да, я вспомнил. Была такая оплошность. Но меры приняты: мне дали выговор…
— За это преступление вы должны быть привлечены к уголовной ответственности по сто девяносто восьмой статье Уголовного кодекса Узбекской ССР.
— Но я оправдал себя честным трудом.
— Десятого февраля, при проверке вашего буфета дружинниками, вы обсчитали клиента на один рубль двадцать копеек.
— Нет, нет, гражданин полковник, я просто ошибся тогда. В тот день я болел, на работу вышел с температурой!
— Вот акт с вашей подписью!
— Но я просил прощения перед товарищеским судом и мне дали выговор.
— За это преступление вы должны быть привлечены к уголовной ответственности по статье сто девяносто семь Уголовного кодекса Узбекской ССР. Гражданин Зарипов, вы арестованы.
Квадратный буфетчик в этот миг стал похож на воздушный шар со спущенным воздухом: весь поник, сморщился, стал даже как-то меньше и тоньше. Он забился в угол, как напроказивший ребенок, который боится наказания, и коленки его дрожали так, что стукались друг о дружку. Потное недавно лицо его посинело, как помидорина после заморозков. «Про-про-ро…» сказал он и, не справившись с непослушным языком, замолчал. Кинул на меня затравленный взгляд, потом перевел его на окно. Из глаз вот-вот брызнут слезы. Наконец он вытянул шею, на которой ходуном ходил кадык, и жалобно пропищал:
— Простите, можно у вас спросить?
— Спрашивайте!
— Не могу я узнать, где вы достали эти акты?
— Вчера вечером их принес в милицию ваш директор Адыл Аббасов.
— Гад!
— Разговор окончен. Закрывайте буфет.
Салимджан-ака поднялся, начал собирать бумаги со стола и укладывать в портфель.
— Подождите! — поспешно вскричал буфетчик. — Я хочу сказать кое-что.
— Это ни к чему. Вы вчера сказали все, что хотели, — полковник равнодушно направился к двери.
— Нет, нет, я вчера обманул вас и всех членов комиссии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
К открытию мы были в кафе. Зал пуст, как берег моря перед приливом. Худенькая кассирша от нечего делать чистила пилкой ногти. Прошли в директорский закуток.
Адылова на месте не оказалось. Полковник велел буфетчику вызвать повара Ураза Хайдарова. Этот малый очень походил на буфетчика: толстое, с жирными складками, лицо, выпуклые телячьи глазки постоянно бегают. Разговаривая, смотрит в потолок.
— Уразбай, ты до сих пор настаиваешь на своих вчерашних словах? — сразу перешел к делу полковник.
— Я сказал правду, — прочитал Уразбай с потолка.
— А глаза говорят: «неправду».
— А вы докажите, что неправду.
— Значит, ты дал Кузыеву сто рублей?
— Да.
— Какая у тебя зарплата?
— Восемьдесят рублей.
— Зарплата — восемьдесят. А как у тебя в тот день в кармане оказалось сто рублей?
— Я их копил.
— Хотел купить что-нибудь?
— Телевизор.
— И давно копил эти деньги?
— С полгода.
— В каких купюрах были те деньги, которые ты дал взяточнику?
— Какие были деньги?
— Да, какие? Десятками, пятерками, трешками или рублевками?
— Это самое… сейчас не помню.
— Полгода ты хранил эти деньги при себе да так и не запомнил, в каких купюрах они были? Слушай, Уразбай, я вижу, лгать ты не любишь и не умеешь. Поэтому и не смеешь глядеть мне в глаза. А они, эти твои глаза, сами во всем признаются. Ну-ка посмотри на меня, мне в лицо. Смелее, смелее, вот так, молодец! Дети у тебя есть?
— Двойняшки: Фатима и Зухра.
— Родители живы?
— Да.
— Понимаешь, каково им всем будет, если ты попадешь в тюрьму? Расскажи все по-честному и избежишь этой участи. Один из ваших уже во всем признался, только имени не назову — обещал.
Повар перевел взгляд с потолка на пол. Низко опустил голову и заикаясь прошептал:
— Директор меня живым в могилу загонит…
— Ты сейчас не о директоре, а о своих дочерях, стариках-родителях подумай!
— Вы меня не выдадите?
— Нет.
— Поможете тихо-мирно уволиться из этого гадюшника… то есть кафе?
— Помогу.
— Дайте мне тогда ручку и бумагу.
Уразбай долго пыхтел, записывая показания, где подробно обрисовал все злоупотребления, которым был свидетелем в течение двух лет. Написал и как директор подбил их оговорить меня, учил, кто как должен вести себя в милиции, что говорить. Потом протянул бумагу полковнику, нерешительно встал с места, словно спрашивая, можно ли теперь идти… Повар покинул нас с явным облегчением. Как только закрылась за ним дверь, я обратился к своему начальнику:
— А кто дал то, другое показание?
— Я сам, — улыбнулся полковник. — Это показание сочинил я сам. Я же говорил тебе, что парня этого еще можно спасти. Мы так и сделаем. Вот буфетчика так запросто не проведешь, чтобы добиться признания. Но для него я приготовил железный капкан. Попадется как миленький. И не выберется. Главное, Хашимджан, суметь до активных допросов изучить психологию человека, с которым придется иметь дело.
Буфетчик вошел в кабинет, почтительно держа обе руки на груди, чуть согнувшись, точно приготовился кланяться. Чинно-благородно поздоровался, хотя мы с ним уже виделись. Он сделал вид, что не расслышал предложения сесть, остался стоять, по-прежнему сложив руки на груди. В комнате и не так уж было жарко, но он начал усиленно потеть: вначале мелкими, прозрачными капельками покрылись его нос и лоб, потом мокрым стало все лицо, а вскоре он был весь взмылен, как человек, только что вышедший из бани. Он то взглядывал на меня, то в спину полковника, который что-то писал, не поднимая головы.
— Садитесь, — повторил Салимджан-ака.
— Спасибо. Я привык при уважаемых начальниках стоять на ногах.
— Имя, фамилия?
— Я же вчера только говорил. Но если уважаемому начальнику угодно, могу повторить.
— Повторяю, ваше имя и фамилия? — повысил голос полковник. Буфетчик испуганно вздрогнул.
— Закир Зарипов.
— Гражданин Зарипов, я должен сообщить вам, что вы арестованы.
Буфетчик резко покачнулся, как от сильного удара. Минуты три стоял, широко разинув рот, выпучив глаза. Потом губы его непроизвольно прошептали: «Арестован!» Видя состояние буфетчика, полковник продолжил свою яростную атаку. Теперь он не словами, не голосом, а взглядом уничтожал врага. Столько ненависти, презрения, брезгливости было в его взгляде, что я сам не узнавал вчерашнего доброго, тихого Салимджана-ака.
— Простите, — опомнился наконец буфетчик, — не могу ли я узнать, за что вы арестуете меня?
— Обязательно узнаете. Двадцать второго марта сего года Городская торговая инспекция обнаружила в заведуемом вами буфете четырнадцать бутылок коньяка, разбавленных дешевым вином, не так ли?
— Нет, нет, тут какая-то ошибка, недоразумение…
— Вот акт! — Полковник протянул Зарипову акт, от которого тот попятился, точно от змеи, и стукнулся спиной о стену.
— Да, я вспомнил. Была такая оплошность. Но меры приняты: мне дали выговор…
— За это преступление вы должны быть привлечены к уголовной ответственности по сто девяносто восьмой статье Уголовного кодекса Узбекской ССР.
— Но я оправдал себя честным трудом.
— Десятого февраля, при проверке вашего буфета дружинниками, вы обсчитали клиента на один рубль двадцать копеек.
— Нет, нет, гражданин полковник, я просто ошибся тогда. В тот день я болел, на работу вышел с температурой!
— Вот акт с вашей подписью!
— Но я просил прощения перед товарищеским судом и мне дали выговор.
— За это преступление вы должны быть привлечены к уголовной ответственности по статье сто девяносто семь Уголовного кодекса Узбекской ССР. Гражданин Зарипов, вы арестованы.
Квадратный буфетчик в этот миг стал похож на воздушный шар со спущенным воздухом: весь поник, сморщился, стал даже как-то меньше и тоньше. Он забился в угол, как напроказивший ребенок, который боится наказания, и коленки его дрожали так, что стукались друг о дружку. Потное недавно лицо его посинело, как помидорина после заморозков. «Про-про-ро…» сказал он и, не справившись с непослушным языком, замолчал. Кинул на меня затравленный взгляд, потом перевел его на окно. Из глаз вот-вот брызнут слезы. Наконец он вытянул шею, на которой ходуном ходил кадык, и жалобно пропищал:
— Простите, можно у вас спросить?
— Спрашивайте!
— Не могу я узнать, где вы достали эти акты?
— Вчера вечером их принес в милицию ваш директор Адыл Аббасов.
— Гад!
— Разговор окончен. Закрывайте буфет.
Салимджан-ака поднялся, начал собирать бумаги со стола и укладывать в портфель.
— Подождите! — поспешно вскричал буфетчик. — Я хочу сказать кое-что.
— Это ни к чему. Вы вчера сказали все, что хотели, — полковник равнодушно направился к двери.
— Нет, нет, я вчера обманул вас и всех членов комиссии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69