Твою надежду тотчас он упрочит
Всей силою стального острия,
Что сердце мне пронзит и кровь источит,
Пройдя всю грудь насквозь. Вина — твоя.
А мне — восторг: покончить с жизнью сею
В горении любви — рукой твоею!».

CXIX
Едва лишь Африко закончил слово,
Как на вершину Мензола взошла,
И ясно он ее увидел снова;
Она сошла — ее сокрыла мгла,
И тотчас он почуял много злого:
Меж них долина длинная легла, —
И крепко не на шутку он боялся,
Чтоб след ее совсем не затерялся.

СХХ
И он с трудом вершины достигает
И тщетно взорами ее следит.
И как охотник часто поступает,
Чуть птица снимется и улетит
И из виду ее он потеряет:
Лицо поднявши, ротозей глядит;
Бежит туда-сюда, стоит на месте,
И, как в беспамятстве, все это вместе, —

CXXI
Так Африко ее с своей вершины,
Подняв высоко голову, следит.
Лоб трет себе руками без причины,
Свою фортуну злостную хулит
За все ее бесчисленные вины.
И к лесу он дремучему спешит,
И вновь назад; бормочет: «Что за чудо!
Нет, вон туда пошла она отсюда».

CXXII
И тотчас он туда бегом спускался —
Уж где бы ни было ее сыскать, —
И снова, не увидев, возвращался,
С отчаяньем в душе бежал опять
И, отбежав немного, вновь решался
Идти иным путем. Но угадать
Никак не мог, все недоумевая,
Что делать, где искать еще, не зная.

CXXIII
И он твердил себе: «Она, пожалуй,
Вот тут, в лесу пространном и глухом!
И если так, то без приметы малой
Мне не сыскать ее, блуждая в нем;
И больше месяца бродя, усталый,
Всей чащи я не обыщу кругом.
И ни следа! Ведь если бы вступила
Тут в лес она, хоть след бы проложила.

CXXIV
Хотя бы весть мне сердце провещало,
Куда пошла она! Не счесть путей,
А ведь из них один она избрала.
И дальше устремляясь так за ней,
Пойду ли ощупью куда попало —
И не туда приду всего верней,
А дара уж теперь не потеряю
Печального, которым обладаю.

CXXV
Не знаю я, идти или остаться
И ждать, не выйдет ли сюда сама;
И верховой здесь мог бы затеряться, —
Такая глушь в лесу, такая тьма,
Что и его бы следу не сыскаться.
А ежели послушаться ума, —
Далеко быть мне на полмили надо,
Чтоб ею брошена была засада».

CXXVI
И он взглянул на солнце. Час десятый
Уж близок был. И он себе сказал:
«Что тешиться надеждою богатой?
Надежды нет, которой я дышал;
Здесь тратить время — тщетной было б тратой».
И в памяти рассказ отца вставал
О двух любовниках — что накануне
Он слышал, — как погибли вместе втуне.

CXXVII
А тут же и Амурово шептанъе:
«Что мне Диана? Не боюсь ее.
Раз увенчать бы страстное желанье —
Век было б сердце счастливо мое.
И кончится пускай существованье, —
Я бога восхвалю за бытие.
Но за нее крушился б я душою:
Из-за меня ей смерть была бы злою».

CXXVIII
Одно другим сменяя рассужденья,
Здесь Африко немало пребывал,
Не в силах разрешить свои сомненья, —
Амур его, лелея, обольщал.
И наконец-то, ради сожаленья
К отцу, что крепко дома тосковал,
Идти домой решил он поневоле
И в путь пустился, полн великой боли.

CXXIX
Так возвращался Африко, тоскуя,
И, что ни шаг, оглядывался он,
Стоял и слушал, мысль одну милуя:
«Не Мензола ль? — вздыхая. — Истомлен,
Что за глупец, что за тоску несу я
Бессменную, всего теперь лишен!
Ты здесь осталась, Мензола», — взывая,
Метанья длил он без конца и края.

СХХХ
Но речь о том, как он один метался
При каждом легком шелесте листка
Взад и вперед, и снова возвращался,
И снова шел, была б не коротка.
Каким страданьем в сердце он терзался,
Поймет ведь каждый, — какова тоска
Пути возвратного! Сказать короче,
Домой с тоски едва дошел он к ночи.

CXXXI
Вот наконец в своей каморке малой,
Родителями не замечен, он
На узкую постель упал усталый
И чует — уж у сердца Купидон,
Стрелой его сразивший многожалой, —
И жадно жаждет он его полон,
В тоске простившись с радостью земною,
Вдруг сокрушить хоть смертною ценою.

CXXXII
И Африко, простертый на постели,
Вздыхая тяжело, лежит ничком.
Уколы шпор любовных так горели,
И трижды он вскричал в жару таком:
«Увы! Увы!» — что вопли долетели
До слуха матери. Вскочив, бегом
Она наружу в садик устремилась,
Расслышала его и возвратилась.

CXXXIII
И сына милого воскликновенья
Узнавши, в комнатку к нему спешит;
Сама вся не своя от изумленья,
Вдруг видит — он, простерт, ничком лежит.
И обняла, и шепчет утешенья,
А голос обрывается, дрожит:
«Скажи, сыночек, что тебе так больно?
Чем душенька твоя так недовольна?

CXXXIV
Скажи скорей, сыночек ты мой милый,
Где у тебя болит, любимый мой?
Дай полечу. Я рада всею силой
Тебе помочь. Ведь снимет как рукой.
Да повернись, мой голубь сизокрылый,
Мне молви хоть словечко, мой родной!
Своей я грудью ведь тебя вскормила,
Под сердцем девять месяцев носила».

CXXXV
Услышал Африко — к нему прокралась
Мать нежная, и рассердился он:
Как бы о чем она не догадалась!
Но он в любви лукавству научен —
И отговорка в мыслях уж слагалась;
Подняв лицо — заплакан, истомлен, —
Он молвил: «Матушка, я торопился
С утра домой, упал и весь разбился.

CXXXVI
Я поднялся, но с болью небывалой
В боку, — и вот едва добрел домой,
Настолько ослабелый и усталый,
Что уж едва владел самим собой,
Бессилен, словно снег на солнце талый,
И лег в постель, чтоб дать себе покой,
И, кажется, теперь полегче стало,
Потише боль, что так меня терзала.

CXXXVII
И если любишь ты меня немного,
Скорей отсюда, матушка, уйди.
Не огорчайся этим, ради бога:
Мне говорить — такая боль в груди!
Иначе не пройдет моя тревога;
Послушайся, больному угоди,
Ступай к себе, мне говорить не надо:
Ведь это для меня опасней яда».

CXXXVIII
Он замолчал и, тяжело вздыхая,
Склонился на подушку головой.
Такие речи слыша, мать седая
Задумалась, пошла, сама с собой
Безмолвно и любовно рассуждая:
«Должно быть, как он слышит голос свой,
Так болью звук в груди и отдается, —
И словно бы она на части рвется».

CXXXIX
И вышла из каморки, где в томленье
Метался сын и горестно стонал.
Почувствовав свое уединенье,
Он от любви еще сильней страдал,
И груди непривычное мученье
Все возрастало, пламень сожигал
Все яростней; взывал он: «Почему же
Любовь, что миг, терзает больше, хуже?!

CXL
Я чувствую, что весь внутри сгораю
Любовным пламенем: я слышу-грудь
И сердце жжет он с краю и до краю;
Себе помочь не властный как-нибудь,
Беспомощный, бессильный, замираю.
И лишь одна могла б в меня вдохнуть,
Чуть пожелай, мир и забвенье боли
И сделать все со мной, что ей по воле.

CXLI
И ты одна мила, как ангел нежный,
Красою светлокудрою своей,
С умильной речью, легкой и небрежной,
Всех белых роз улыбчивей, свежей,
Всех ясных звезд в лазури безмятежной
Блистательней, — ты мне всего милей,
Одну тебя, желанная, желаю
И ночь, и день всечасно призываю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20