Вот он снова взял ее под руку и повел по темной, прохладной церкви Сан-Миниато-иль-Монте, останавливаясь, чтобы показать знаменитые фрески Спинелло Аретино, украшающие потолок ризницы, рассказать историю великолепной мраморной кафедры, изготовленной по повелению герцогов Урбино и подаренной ими церкви. Катарина встречала немало культурных людей, но герцог не походил ни на кого из них. Он не только ее просвещал, но и развлекал; живо и последовательно излагал он события далекого прошлого; и все это время она чувствовала легчайшее прикосновение его руки.
– А теперь мы спустимся в подземелье, – сказал он. – Я договорился, что мы побываем там сегодня утром. Обычно его открывают лишь в определенные часы по вторникам и пятницам. Здесь погребена вся наша семья. За исключением двух герцогов, погибших в крестовых походах.
Ризничий в ветхой зеленой сутане провел их через боковую дверь, вниз по крутой лестнице, освещенной голыми лампочками, установленными на стене. Лестница была длинная, и внизу было довольно прохладно. Катарина вздрогнула, и он тотчас же это заметил.
– Возьмите мою куртку, – предложил герцог. – И как это я забыл предупредить вас, чтобы вы оделись потеплее.
– Не надо, – отказалась Катарина.
Она была почти в панике, когда он попытался набросить на нее свою куртку. Она не хотела, чтобы он к ней притрагивался, не хотела надевать принадлежащую ему вещь. Куртка была шелковая, очень легкая. Она висела на ней мешком.
– Пожалуйста, – повторила она, – возьмите свою куртку. Ведь на вас осталась одна рубашка.
Он как будто ничего не слышал, вел ее вниз по лестнице вслед за ризничим, который семенил с удивительным проворством, а когда достиг подножия, открыл массивную резную дубовую дверь. И здесь тоже были электрические лампочки, но спрятанные в потолке; стены были выложены из больших тесаных желтых камней, пол покрыт мраморными плитами; и в каждой стене были большие сводчатые альковы – место погребения знатнейших городских семейств. Гробниц Маласпига было восемнадцать. Все ранние надгробные статуи, включая две статуи крестоносцев, были одеты в доспехи. Из-под поднятых забрал выглядывали суровые, отчужденные лица, тут же покоились их жены и дети, у ног дремали геральдические псы.
– А теперь, – сказал герцог, – посмотрите на эту статую. Это Альфредо ди Маласпига, восьмой герцог, изваянный Бернини. Одно из величайших произведений мирового искусства.
Статуя была в нормальную величину; она высилась над гробницей из цветного мрамора, по углам которой стояли бронзовые статуи, так реалистично и прекрасно изваянные, что казались живыми.
– "Милосердие", «Целомудрие», «Благоразумие» и «Надежда», – перевел он для нее с латыни. – Разве эти статуи не великолепны? Но когда смотришь на фигуру Альфредо, то просто дух захватывает.
Альфредо умер тридцати семи лет от роду, пережив трех жен и оставив после себя семерых детей – столько их выжило из одиннадцати. Он лежал на боку, подпирая голову ладонью, как бы погруженный в мирные размышления. Одет он был в роскошный костюм начала шестнадцатого столетия. Его отлитое из бронзы лицо было просто поразительно: на висках можно было разглядеть узоры вен, губы, казалось, вот-вот заговорят, под тяжестью головы рельефно выступали шейные позвонки. Если бы не борода, это был вылитый Алессандро ди Маласпига, умерший и погребенный пятьсот лет назад.
– Невероятно! – вскричала Катарина. – Да это же вы!
– Говорят, что он очень похож на меня, – сказал герцог. – Но не это важно. Важно великолепное мастерство скульптора.
Просто позор, что так мало людей видят это творение Бернини; заказать себе такую статую и спрятать ее подальше от людских глаз – это, вероятно, единственный скромный поступок в его жизни. Последний иронический жест человека, который жил, ни в чем себе не отказывая.
– У меня такое впечатление, что он был дурным человеком, – заметила Катарина. Вокруг них стояла тишина, воздух стал еще холоднее, чем был.
– Все зависит от того, что вы вкладываете в слова «дурной человек». Разумеется, эти четыре аллегорических статуи не имеют ничего общего с реальным человеком. Он отнюдь не был благоразумен, предпочитал брать, а не давать; если он на кого-нибудь и надеялся, то только на самого себя, сам был хозяином своей судьбы, и конечно же, он был бы глубоко оскорблен, если бы его назвали целомудренным. Он был сыном своего времени. Настоящим аристократом эпохи Возрождения, любящим женщин и искусство, воином и государственным мужем – что может предложить современный человек вместо всего этого?
– И таким человеком вы восхищаетесь?
Он посмотрел на нее с ласковой улыбкой.
– Дорогая кузина, – сказал он, – я представляю себе, что он – это я. Только в другую эпоху... А сейчас мы поедем обедать во Фьезоле. Это чудесный окраинный район; там есть церковь с интересными фресками тринадцатого века.
Она поднялась следом за ним по лестнице. Наверху он дал деньги ризничему и сказал ему что-то такое, отчего тот улыбнулся и поглядел на нее. Говорил он так тихо, что она ничего не расслышала. Когда они вновь оказались под солнечным небом, она почувствовала, что вся дрожит.
Заметив, что она не только дрожит, но и испугана, он обнял ее одной рукой за плечи, посадил в свой «феррари» и повез в роскошный ресторан около Пьяцца-ле-Микеланджело, где им поставили столик в саду. И тут он весело разговорился. Никаких историй о предках, никаких упоминаний о прошлом. Статуя шестнадцатого века с красивым знакомым лицом, казалось, не имела ничего общего с общительным человеком, который говорил о своей торговле антикварными товарами, итальянской политике и приближающихся американских выборах – и обо всем очень увлекательно. Она попробовала подыскать какое-нибудь подходящее для него сравнение, но не смогла. Никогда в жизни не встречала она человека, столь многообразно одаренного: культурного, остроумного, обаятельного, необыкновенно красивого и умного... А ведь в этом мрачном подземелье, среди мертвецов, он изложил ей свою холодную жизненную философию. Гордость, честолюбие, высокомерие, могущество. Любой ценой. Тут она вспомнила, во что обошлась эта философия ее брату, и испугалась, как бы он не заметил на ее лице ненависти. Он же сказал, что оно у нее очень выразительное.
– Вы очень мало едите, – сказал он. – По-видимому, подземелье произвело на вас угнетающее впечатление? Почему вы не предупредили меня, что не любите гробниц?
– Сегодня очень жарко, – попробовала она оправдаться. – Мне было очень интересно побывать в подземелье. И все же я думаю: не могли бы мы поехать во Фьезоле в другой раз? Я в самом деле хотела бы проглядеть письма моей бабушки еще раз.
– Ну что ж, если вы так хотите, мы можем вернуться и посмотреть их вдвоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– А теперь мы спустимся в подземелье, – сказал он. – Я договорился, что мы побываем там сегодня утром. Обычно его открывают лишь в определенные часы по вторникам и пятницам. Здесь погребена вся наша семья. За исключением двух герцогов, погибших в крестовых походах.
Ризничий в ветхой зеленой сутане провел их через боковую дверь, вниз по крутой лестнице, освещенной голыми лампочками, установленными на стене. Лестница была длинная, и внизу было довольно прохладно. Катарина вздрогнула, и он тотчас же это заметил.
– Возьмите мою куртку, – предложил герцог. – И как это я забыл предупредить вас, чтобы вы оделись потеплее.
– Не надо, – отказалась Катарина.
Она была почти в панике, когда он попытался набросить на нее свою куртку. Она не хотела, чтобы он к ней притрагивался, не хотела надевать принадлежащую ему вещь. Куртка была шелковая, очень легкая. Она висела на ней мешком.
– Пожалуйста, – повторила она, – возьмите свою куртку. Ведь на вас осталась одна рубашка.
Он как будто ничего не слышал, вел ее вниз по лестнице вслед за ризничим, который семенил с удивительным проворством, а когда достиг подножия, открыл массивную резную дубовую дверь. И здесь тоже были электрические лампочки, но спрятанные в потолке; стены были выложены из больших тесаных желтых камней, пол покрыт мраморными плитами; и в каждой стене были большие сводчатые альковы – место погребения знатнейших городских семейств. Гробниц Маласпига было восемнадцать. Все ранние надгробные статуи, включая две статуи крестоносцев, были одеты в доспехи. Из-под поднятых забрал выглядывали суровые, отчужденные лица, тут же покоились их жены и дети, у ног дремали геральдические псы.
– А теперь, – сказал герцог, – посмотрите на эту статую. Это Альфредо ди Маласпига, восьмой герцог, изваянный Бернини. Одно из величайших произведений мирового искусства.
Статуя была в нормальную величину; она высилась над гробницей из цветного мрамора, по углам которой стояли бронзовые статуи, так реалистично и прекрасно изваянные, что казались живыми.
– "Милосердие", «Целомудрие», «Благоразумие» и «Надежда», – перевел он для нее с латыни. – Разве эти статуи не великолепны? Но когда смотришь на фигуру Альфредо, то просто дух захватывает.
Альфредо умер тридцати семи лет от роду, пережив трех жен и оставив после себя семерых детей – столько их выжило из одиннадцати. Он лежал на боку, подпирая голову ладонью, как бы погруженный в мирные размышления. Одет он был в роскошный костюм начала шестнадцатого столетия. Его отлитое из бронзы лицо было просто поразительно: на висках можно было разглядеть узоры вен, губы, казалось, вот-вот заговорят, под тяжестью головы рельефно выступали шейные позвонки. Если бы не борода, это был вылитый Алессандро ди Маласпига, умерший и погребенный пятьсот лет назад.
– Невероятно! – вскричала Катарина. – Да это же вы!
– Говорят, что он очень похож на меня, – сказал герцог. – Но не это важно. Важно великолепное мастерство скульптора.
Просто позор, что так мало людей видят это творение Бернини; заказать себе такую статую и спрятать ее подальше от людских глаз – это, вероятно, единственный скромный поступок в его жизни. Последний иронический жест человека, который жил, ни в чем себе не отказывая.
– У меня такое впечатление, что он был дурным человеком, – заметила Катарина. Вокруг них стояла тишина, воздух стал еще холоднее, чем был.
– Все зависит от того, что вы вкладываете в слова «дурной человек». Разумеется, эти четыре аллегорических статуи не имеют ничего общего с реальным человеком. Он отнюдь не был благоразумен, предпочитал брать, а не давать; если он на кого-нибудь и надеялся, то только на самого себя, сам был хозяином своей судьбы, и конечно же, он был бы глубоко оскорблен, если бы его назвали целомудренным. Он был сыном своего времени. Настоящим аристократом эпохи Возрождения, любящим женщин и искусство, воином и государственным мужем – что может предложить современный человек вместо всего этого?
– И таким человеком вы восхищаетесь?
Он посмотрел на нее с ласковой улыбкой.
– Дорогая кузина, – сказал он, – я представляю себе, что он – это я. Только в другую эпоху... А сейчас мы поедем обедать во Фьезоле. Это чудесный окраинный район; там есть церковь с интересными фресками тринадцатого века.
Она поднялась следом за ним по лестнице. Наверху он дал деньги ризничему и сказал ему что-то такое, отчего тот улыбнулся и поглядел на нее. Говорил он так тихо, что она ничего не расслышала. Когда они вновь оказались под солнечным небом, она почувствовала, что вся дрожит.
Заметив, что она не только дрожит, но и испугана, он обнял ее одной рукой за плечи, посадил в свой «феррари» и повез в роскошный ресторан около Пьяцца-ле-Микеланджело, где им поставили столик в саду. И тут он весело разговорился. Никаких историй о предках, никаких упоминаний о прошлом. Статуя шестнадцатого века с красивым знакомым лицом, казалось, не имела ничего общего с общительным человеком, который говорил о своей торговле антикварными товарами, итальянской политике и приближающихся американских выборах – и обо всем очень увлекательно. Она попробовала подыскать какое-нибудь подходящее для него сравнение, но не смогла. Никогда в жизни не встречала она человека, столь многообразно одаренного: культурного, остроумного, обаятельного, необыкновенно красивого и умного... А ведь в этом мрачном подземелье, среди мертвецов, он изложил ей свою холодную жизненную философию. Гордость, честолюбие, высокомерие, могущество. Любой ценой. Тут она вспомнила, во что обошлась эта философия ее брату, и испугалась, как бы он не заметил на ее лице ненависти. Он же сказал, что оно у нее очень выразительное.
– Вы очень мало едите, – сказал он. – По-видимому, подземелье произвело на вас угнетающее впечатление? Почему вы не предупредили меня, что не любите гробниц?
– Сегодня очень жарко, – попробовала она оправдаться. – Мне было очень интересно побывать в подземелье. И все же я думаю: не могли бы мы поехать во Фьезоле в другой раз? Я в самом деле хотела бы проглядеть письма моей бабушки еще раз.
– Ну что ж, если вы так хотите, мы можем вернуться и посмотреть их вдвоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74