У меня не будет никакой возможности что-нибудь ему объяснить.
Слава богу, я не поддался первому импульсу и не выскочил с громким шумом, что наверняка повысило бы содержание адреналина в крови у Булла, которого у него и так – в этом я нисколько не сомневался – было более чем достаточно. Нет, я обязан вести себя крайне осторожно, двигаться бесшумно, пусть даже поначалу до боли медленно, но я должен как можно ближе подобраться к двери, и только тогда я смогу прорваться.
Поэтому я, как одинокий партизан, крадущийся в тылу врага, осторожно выдвинулся из-под кровати. Я прополз еще один фут и неправдоподобно медленно, не дыша встал на колени. И тут мое колено хрустнуло.
Ну, сейчас начнется, черт побери.
И сразу после громкого щелчка раздался странный клокочущий звук, словно закуддыкала индюшка, которую ударили бамбуковой палкой.
Я не оглядывался назад. Мне совсем не хотелось оглядываться. Какого дьявола, нельзя же всегда делать только то, что ты хочешь. Я оглянулся.
Невероятно, странный индюшачий клекот исходил не от Булла Харпера. Он меня еще даже не углядел и не соображал, что происходит. Собственно, это и не имело особого значения, потому что его большая голова уже пришла в движение, и очень скоро, сейчас, он должен был увидеть меня.
А звук исходил от Лиссы, которая, увидев меня в столь нелепой позе, впала в безумное веселье. Или совершенно неуместную радость. Во всяком случае, она давилась от смеха. Пока, правда, еще не хохотала во весь голос, однако безуспешно пыталась сдержать приступ внезапного смешливого слабоумия.
Она стиснула зубы, потом ее рот приоткрылся, как будто его разжала неведомая сила, и она пропищала: «И-и-и-и, у-и-и-и, у-и-и-и». В любое другое время я бы сказал, что этот звук напоминает мне писк крошечной птички, разговаривающей со своей подружкой. Наконец она захлебнулась или подавилась своим писком, как грубо придушенный попугай.
То, что было недавно между нами, больше никогда не повторится. От понимания этого мне стало грустно. Хотя сейчас было не до веселых мыслей. Да у меня не было времени и для грустных мыслей.
Потому что свирепый большой Булл наконец повернул свою огромную башку и, широко открыв обезумевшие от изумления глаза, уставился прямо на меня.
Этого не выразить словами.
Этого не передать музыкой.
Даже десять тысяч сенаторов не смогли бы произнести об этом связную речь. Даже великие композиторы, сочиняющие симфонии, и сумасшедшие, выбивающие ритм на литаврах, были бы бессильны сыграть это.
Я не могу, да и не пытаюсь описать Булла Харпера и загадочное выражение его лица в тот момент, потому что частично он и сам находился уже в четвертом измерении. Но если вы когда-нибудь видели человека, в голову которого въехал грузовик, вы можете немного представить, как выглядели его глаза, в которых плясали и лопались маленькие электрические искры.
Он зачарованно смотрел на меня, склонив голову набок, поэтому видел меня, надо полагать, вверх тормашками, и на его блестящей черной физиономии отражалось самое невероятное и незабываемое выражение, какое только можно себе вообразить. Оно представляло собой причудливую смесь отвергаемой истины, постепенно перерастающей в неосознанное понимание, в сочетании с всепоглощающей скорбью и неприкрытым отчаянием.
Казалось, он получил травму – я очень надеялся, что она необратима; мои нервы тоже были оголены, я чувствовал себя как ощипанный рождественский гусь и не мог сдвинуться с места. Оцепенел. Я хотел пошевелиться. Я знал, что должен – по ряду причин, но не мог вспомнить ни одной из них.
Поэтому я досмотрел развернувшееся мгновенное действо до конца.
Сначала он просто застыл на месте. Натянутый, как струна. Ошарашенный. Неподвижный. Совершенно отупевший. Потом он шевельнулся – чуть-чуть. Постепенно выражение его неописуемой физиономии стало меняться. Глаза превратились в щелочки; сузились; зажмурились. Челюсть отвисла. Я инстинктом хищника, попавшего в западню, сразу поймал то мгновение, когда он понял, уверился наверняка, что и как: что здесь происходило; что это за мерзкое существо с безумными глазами, которое застыло раскорякой на ковре; как я оказался в такой нелепой позе; как мои шикарные брюки попали на гладильную доску Лиссы. В момент осознания истины его глаза стали пустыми и грустными, как кофейник, из которого вылили остатки кофейной гущи.
Но это было только начало его возвращения в реальность.
Оно продолжалось целую вечность.
Время стало таким же тягучим (физики меня поймут), как в тот момент, когда меня ударили по голове. Я снова находился в том странном мире, куда всегда отправляюсь в минуты смертельной опасности. И из этого почти застывшего мира я наблюдал, как губы Булла, его глаза, ноздри, зубы, волосы, брови, подбородок и все остальные чести могучего тарана постепенно меняются, превращаясь в гримасу убийственного гнева, рвущегося наружу, и пока еще молчаливого проклятия. Казалось, миновали миллиарды лет и на его перекошенном лице промелькнула вся эволюция мира. Здесь, на моих глазах, родилась и умерла история – землетрясение, шторм, пожар, наводнение и бог знает какие еще катаклизмы.
Господи, надо что-то предпринимать.
– Булл, – как можно дружелюбнее произнес я, – не делай поспешных выводов.
Вытянув губы в трубочку, он просвистел: «Ш-ш-ш-ш», словно штормовой ветер с мыса Хаттерас.
– Булл, – снова попробовал я, – это не то, что ты себе представляешь. Совсем не то. Ты... ты думаешь? Булл... ты меня слышишь?
– Ш-ш-ш-ш-ш...
– Ты меня понимаешь? Я ничего не сделал. Совсем ничего. У меня не было времени...
– Ш-Ш-Ш-Ш-Ш...
Все громче и громче. Теперь он шипел, как газ, выходящий из дирижабля.
– Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш...
Интересно, что он пытается сказать? Шелуха? Нет, вряд ли. Но и не Шерлок Холмс, готов поспорить на миллион.
– Ш-Ш-Ш-Е-Е-Е-Л-Л-Л...
Вот оно!
– СКОТТ!
Ну наконец-то. Вместе с этими словами Буллу удалось сбросить оцепенение. Он вдруг стал дико, ужасающе, реактивно активен. В следующую секунду он взметнулся ввысь, словно преодолев земное притяжение, и полетел по воздуху, готовый обрушиться на меня, как стадо слонов. Это было... Надеюсь, я больше никогда ничего подобного не увижу.
До сих пор все было крайне нелепо и неприятно; но это не шло ни в какое сравнение с тем, что я видел сейчас, – Булл Харпер, распростертый, как гигантский кондор, в атмосфере, со сжатыми кулаками, с оскаленным ртом и извергающими пламя глазами.
Мир не видел более жуткого зрелища со времен извержения Кракатау и трагедии Атлантиды. Никогда еще на море и на суше или – как, например, Булл – в воздухе человечество не лицезрело столь ужасающее переплетение стремительной ярости, адской надвигающейся муки, шока, ужаса, сексуальной привлекательности, оглушающего оцепенения и смертоносной неудержимой энергии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Слава богу, я не поддался первому импульсу и не выскочил с громким шумом, что наверняка повысило бы содержание адреналина в крови у Булла, которого у него и так – в этом я нисколько не сомневался – было более чем достаточно. Нет, я обязан вести себя крайне осторожно, двигаться бесшумно, пусть даже поначалу до боли медленно, но я должен как можно ближе подобраться к двери, и только тогда я смогу прорваться.
Поэтому я, как одинокий партизан, крадущийся в тылу врага, осторожно выдвинулся из-под кровати. Я прополз еще один фут и неправдоподобно медленно, не дыша встал на колени. И тут мое колено хрустнуло.
Ну, сейчас начнется, черт побери.
И сразу после громкого щелчка раздался странный клокочущий звук, словно закуддыкала индюшка, которую ударили бамбуковой палкой.
Я не оглядывался назад. Мне совсем не хотелось оглядываться. Какого дьявола, нельзя же всегда делать только то, что ты хочешь. Я оглянулся.
Невероятно, странный индюшачий клекот исходил не от Булла Харпера. Он меня еще даже не углядел и не соображал, что происходит. Собственно, это и не имело особого значения, потому что его большая голова уже пришла в движение, и очень скоро, сейчас, он должен был увидеть меня.
А звук исходил от Лиссы, которая, увидев меня в столь нелепой позе, впала в безумное веселье. Или совершенно неуместную радость. Во всяком случае, она давилась от смеха. Пока, правда, еще не хохотала во весь голос, однако безуспешно пыталась сдержать приступ внезапного смешливого слабоумия.
Она стиснула зубы, потом ее рот приоткрылся, как будто его разжала неведомая сила, и она пропищала: «И-и-и-и, у-и-и-и, у-и-и-и». В любое другое время я бы сказал, что этот звук напоминает мне писк крошечной птички, разговаривающей со своей подружкой. Наконец она захлебнулась или подавилась своим писком, как грубо придушенный попугай.
То, что было недавно между нами, больше никогда не повторится. От понимания этого мне стало грустно. Хотя сейчас было не до веселых мыслей. Да у меня не было времени и для грустных мыслей.
Потому что свирепый большой Булл наконец повернул свою огромную башку и, широко открыв обезумевшие от изумления глаза, уставился прямо на меня.
Этого не выразить словами.
Этого не передать музыкой.
Даже десять тысяч сенаторов не смогли бы произнести об этом связную речь. Даже великие композиторы, сочиняющие симфонии, и сумасшедшие, выбивающие ритм на литаврах, были бы бессильны сыграть это.
Я не могу, да и не пытаюсь описать Булла Харпера и загадочное выражение его лица в тот момент, потому что частично он и сам находился уже в четвертом измерении. Но если вы когда-нибудь видели человека, в голову которого въехал грузовик, вы можете немного представить, как выглядели его глаза, в которых плясали и лопались маленькие электрические искры.
Он зачарованно смотрел на меня, склонив голову набок, поэтому видел меня, надо полагать, вверх тормашками, и на его блестящей черной физиономии отражалось самое невероятное и незабываемое выражение, какое только можно себе вообразить. Оно представляло собой причудливую смесь отвергаемой истины, постепенно перерастающей в неосознанное понимание, в сочетании с всепоглощающей скорбью и неприкрытым отчаянием.
Казалось, он получил травму – я очень надеялся, что она необратима; мои нервы тоже были оголены, я чувствовал себя как ощипанный рождественский гусь и не мог сдвинуться с места. Оцепенел. Я хотел пошевелиться. Я знал, что должен – по ряду причин, но не мог вспомнить ни одной из них.
Поэтому я досмотрел развернувшееся мгновенное действо до конца.
Сначала он просто застыл на месте. Натянутый, как струна. Ошарашенный. Неподвижный. Совершенно отупевший. Потом он шевельнулся – чуть-чуть. Постепенно выражение его неописуемой физиономии стало меняться. Глаза превратились в щелочки; сузились; зажмурились. Челюсть отвисла. Я инстинктом хищника, попавшего в западню, сразу поймал то мгновение, когда он понял, уверился наверняка, что и как: что здесь происходило; что это за мерзкое существо с безумными глазами, которое застыло раскорякой на ковре; как я оказался в такой нелепой позе; как мои шикарные брюки попали на гладильную доску Лиссы. В момент осознания истины его глаза стали пустыми и грустными, как кофейник, из которого вылили остатки кофейной гущи.
Но это было только начало его возвращения в реальность.
Оно продолжалось целую вечность.
Время стало таким же тягучим (физики меня поймут), как в тот момент, когда меня ударили по голове. Я снова находился в том странном мире, куда всегда отправляюсь в минуты смертельной опасности. И из этого почти застывшего мира я наблюдал, как губы Булла, его глаза, ноздри, зубы, волосы, брови, подбородок и все остальные чести могучего тарана постепенно меняются, превращаясь в гримасу убийственного гнева, рвущегося наружу, и пока еще молчаливого проклятия. Казалось, миновали миллиарды лет и на его перекошенном лице промелькнула вся эволюция мира. Здесь, на моих глазах, родилась и умерла история – землетрясение, шторм, пожар, наводнение и бог знает какие еще катаклизмы.
Господи, надо что-то предпринимать.
– Булл, – как можно дружелюбнее произнес я, – не делай поспешных выводов.
Вытянув губы в трубочку, он просвистел: «Ш-ш-ш-ш», словно штормовой ветер с мыса Хаттерас.
– Булл, – снова попробовал я, – это не то, что ты себе представляешь. Совсем не то. Ты... ты думаешь? Булл... ты меня слышишь?
– Ш-ш-ш-ш-ш...
– Ты меня понимаешь? Я ничего не сделал. Совсем ничего. У меня не было времени...
– Ш-Ш-Ш-Ш-Ш...
Все громче и громче. Теперь он шипел, как газ, выходящий из дирижабля.
– Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш...
Интересно, что он пытается сказать? Шелуха? Нет, вряд ли. Но и не Шерлок Холмс, готов поспорить на миллион.
– Ш-Ш-Ш-Е-Е-Е-Л-Л-Л...
Вот оно!
– СКОТТ!
Ну наконец-то. Вместе с этими словами Буллу удалось сбросить оцепенение. Он вдруг стал дико, ужасающе, реактивно активен. В следующую секунду он взметнулся ввысь, словно преодолев земное притяжение, и полетел по воздуху, готовый обрушиться на меня, как стадо слонов. Это было... Надеюсь, я больше никогда ничего подобного не увижу.
До сих пор все было крайне нелепо и неприятно; но это не шло ни в какое сравнение с тем, что я видел сейчас, – Булл Харпер, распростертый, как гигантский кондор, в атмосфере, со сжатыми кулаками, с оскаленным ртом и извергающими пламя глазами.
Мир не видел более жуткого зрелища со времен извержения Кракатау и трагедии Атлантиды. Никогда еще на море и на суше или – как, например, Булл – в воздухе человечество не лицезрело столь ужасающее переплетение стремительной ярости, адской надвигающейся муки, шока, ужаса, сексуальной привлекательности, оглушающего оцепенения и смертоносной неудержимой энергии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45